— Ты знаешь это?
— Знаю, мой милый слуга Конан. Но тебе не нужно знать, откуда у меня такая уверенность. Я Хизарр Зул, и у меня есть свои способы узнавать новости. С тех пор как я нашел тебя здесь, прошло четыре часа. Ты просто следуй этим путем. Ты отдохнул, и ты рослый и сильный. Ты должен каждый час нагонять ее на несколько минут. Ступай.
— Мой меч… у меня нет коня…
— Ты вор, и где-то у тебя припрятаны монеты. Мертвый иранистанец мне ни к чему — возьми его имущество. Приобрети коня. Я бы также предложил взять халат и куфию. Меч твой стоит у задней двери. Он потерял остриё, но годится для боя. С такими-то ручищами ты разрубишь надвое кого угодно!
Только сейчас Конан увидел, что пояс его пропал вместе с кинжалом в ножнах и ножнами меча. То, что он не заметил этого сразу, говорило, какой эффект произвели на него желтый порошок и его противоядие и какой ужас он испытал, потеряв душу.
Киммериец надеялся, что его сумка окажется там, где он ее оставил. Он не знал, сколько времени пробыл в особняке Хизарра. Наверняка часов пять, и значит, на четыре часа дольше, чем собирался. Хизарр же все пялился на него и говорил, втолковывая Конану, как добраться до задней двери особняка. Через эту дверь он и выйдет… не как гость и даже не как вор, а как слуга.
Конан с тоской взглянул на зеркало и подумал о внезапном нападении.
— Только я могу извлечь из этого зеркала твою душу, варвар, предостерег, отступая на шаг, Хизарр. — Оно будет в безопасности у меня в течение… ну, скажем, месяца.
— Замбула дальше чем в одном месяце пути!
— Значит, постарайся догнать воровку раньше! Хочешь, чтобы тебя вывели отсюда? Эй, слуги!
Взгляд Конана проследовал в указанном Хизарром направлении. В помещение вошли и встали у двери еще двое охранников в мундирах. Оба с мечами наголо. Они оба уставились перед собой равнодушным взглядом. По спине Конана, казалось, пробежала тысяча мурашек. Когда он посмотрел на этих двоих бывших воров…
"Лишенные душ", — подумал он, ненавидя Хизарра Зула за то, что тот видел, как он содрогнулся.
Конан двинулся к двери, пытаясь вновь, по своему обыкновению, расправить широкие плечи и зашагать привычной уверенной пружинистой походкой вразвалочку.
— Я задержусь возле иранистанца, — предупредил он.
Труп выглядел страшно. Существо некогда было человеком, а теперь сделалось пурпурным и раздулось, словно стручок гороха, готовый вот-вот лопнуть.
— Я не стану раздевать тебя, друг, — прошептал Конан. — Но ты можешь чуточку подсобить мне.
Он спокойно присвоил принадлежавший иранистанцу пояс с оружием. На нем висели ножны для кинжала, ильбарсийский нож длиной с меч и сумка. Конан застегнул пояс, надеясь, что сумка набита монетами. Подобрав длинный клинок с гор Ильбарса, он убрал его в ножны у себя на боку.
— Покажите мне выход отсюда.
Двое безмолвных охранников сделали, как он сказал. Его собственное оружие и пояс оказались у дверей вместе со смотанной веревкой. Конан застегнул свой широкий пояс поверх пояса Аджиндара. Один из лишенных души распахнул перед ним дверь в ночь, еще не освещенную преддверием зари.
— У вас нет души, — обратился к охранникам киммериец, останавливаясь в дверях. — Вы и дальше будете служить похитившему ее? Или хотите принять дар в виде смерти?
И тут Конан в первый раз услышал речь одного из охранников Хизарра Зула.
— Жить без души — это все равно что быть мертвым, пребывая в живых. А умереть без души — и того хуже. — И бывший человек закрыл дверь, чуть не стукнув ею Конана по пяткам.
Киммериец ушел. Голос, провозгласивший эти страшные безнадежные слова, был голосом Хизарра Зула.
Глава 4 В ОАЗИСЕ СМЕРТИ
В оазисе, который и в самом деле находился в двух днях пути от Аренджуна, Конан улегся на спину и уставился невидящим взором на небо, усеянное звездами, словно миллионом мерцающих самоцветов или миллионом пристально глядящих глаз. Неподалеку отдыхал его конь. А в нескольких ярдах от него пофыркивал конь какого-то путника, наведавшегося в этот оазис.
"Лишиться души!" — подумал Конан. Всем сердцем ненавидел он коварного Хизарра Зула.
Но имела ли душа значение? Конан желал бы быть уверенным. Мрачный Повелитель Горы, почитаемый в Киммерии главным богом, был божеством диким и угрюмым. Он не обещал никакой жизни после этой. При рождении он вдыхал души в тела людей. "Чего ж еще, — говаривал отец Конана, — можно просить у богов?" Ну, другие люди в других странах много чего еще просили и во много чего еще верили. Если б только Конан мог быть уверен. Если эта жизнь была всем, что у него есть, то душа ничего бы не значила.
И, однако… Какое-то чувство пустоты появилось у киммерийца, и он знал, что оно останется, пока Конан не получит обратно от Хизарра Зула содержимое того зеркальца. Пусть кто-нибудь другой говорит, что это всего лишь внушение и глаза Хизарра. Конан-то знал, что это ощущение отравляло его, как только он очнулся, до того, как маг показал ему зеркало и объяснил, что в нем заключено.
Два дня спустя Конан все еще проклинал кудесника, ставшего в самом буквальном смысле хозяином его души.
Время от времени он также клял и себя. Ему следовало вести себя благоразумней во многих отношениях, и последний его неблагоразумный поступок заключался в том, что ему следовало-таки раздеть труп Аджиндара из Иранистана. Так полагалось делать победителю в бою. Рубашка с рукавами и шаровары позволили бы Конану сэкономить немало монет. Он мог потратить их на провизию.
И все же он ехал на самом лучшем коне, какого мог себе позволить, носил самую дешевую, но приличную одежду и оставил себе только собственный меч с обломанным острием.
Его деньги, так же как содержимое сумки Аджиндара и превосходный ильбарсийский клинок вора, позволили Конану приодеться и купить скудный провиант; пояс Аджиндара и превосходный кинжал должны были снабдить искателя приключений пищей для путешествия, которое могло продлиться не один день. (О том, чтоб оно продлилось дольше двух недель, не приходилось и думать. Конан должен был вернуться в Аренджун в течение месяца.)
Таким образом, он покинул Аренджун на хорошем коне, с неважным вооружением и почти без продовольствия, для того чтобы день за днем ехать в жару по пустыне под солнцем, превратившимся в смертельного врага.
В полдень второго дня пути конь — которого Конан называл Конь — стал слабеть из-за отсутствия воды. Уверенный, что доберется до оазиса, его новый хозяин не взял с собой больших запасов. Когда надо, человек может вынести многое, киммериец знал об этом, и Конь тоже. А затем в поле зрения показался оазис, и Конь почуял сладостное дыхание надушенного водой воздуха. Конану требовалось лишь сидеть откинувшись в седле. Конь сам знал, куда ехать.
Конь прискакал в оазис, и теперь Конану требовалось лишь сдерживать животное, не давая ему слишком быстро выпить слишком много воды, иначе у Коня раздулся бы живот.
За эти два дня у Конана нашлось много времени для размышлений. "Воровство — ремесло рискованное", — размышлял он. То же относилось и ко многим другим занятиям, но воровство таило даже больше риска. Теперь, повстречав Испарану, Карамека и Аджиндара, он знал, что у других воров, хороших воров, так же как и у него, имелись покровители. По той или иной причине они крали различные вещи для других. Им за это платили, и, надо полагать, снаряжали, и давали некоторую защиту или поддержку в случае, если они попадали в руки закона. Теперь-то киммериец знал, что даже цари нанимали воров.
Такой способ очень удобен для человека, желающего добиться успехов в избранной им карьере!
Молодой горец мог мечтать о короне и податливой женщине, но он вряд ли когда-нибудь наденет первую и проведет ночь со второй.
Как только эта отвратная бесприбыльная работа будет завершена, он вернет себе душу, похищенную этим подлым Хизарром, и попытается улучшить свое положение: постарается привлечь к себе внимание достойных нанимателей.
А пока они с Конем по крайней мере напились, а утром он уедет отсюда с новым запасом воды. Путешествовать вообще-то лучше ночью в прохладе, но Конь сильно нуждался в отдыхе.
Различные мысли продолжали тесниться в голове Конана, пока он лежал, ворочаясь и дожидаясь, когда его сморит сон в этом безымянном оазисе, который некоторые называли Дыханием Аренджуна, а другие — Зрением Хердпура. Название зависело от того, куда ехал путешественник. Лежал он, укрывшись старым плащом, украденным три ночи назад. Ночи в пустыне были прохладными. Поблизости спал стоя стреноженный Конь.
На противоположной стороне окруженного кольцом жесткой травы и тенистыми пальмами водоема с хорошей водой расположились люди, которых Конан застал здесь по прибытии. Трое путников почти не разговаривали друг с другом.
Двое отсыпались, готовясь ночью отправиться в путь верхом на своих верблюдах и красивом коне с яшмовой шкурой. Стремившийся к разговорам ничуть не больше их, Конан заставил своего коня отъехать к южному берегу водоема, прежде чем позволил ему напиться.
Киммериец же утолил жажду, распростершись на берегу рядом с шумно втягивающим воду Конем. С другой стороны водоема за ним наблюдал один из путников. "От нечего делать наблюдает", — предположил Конан. Он поднялся, убрал под тунику выпавший поддельный Глаз Эрлика и принялся убеждать Коня прекратить попытки досуха высосать водоем. Другой путник, темноволосый и с гирканским ястребиным носом под белой куфией, отвернулся. Он даже не взглянул, когда Конан счел необходимым силой оттащить Коня от воды. То, что юнец в драном плаще сумел это сделать, несомненно, удивило бы путешественника, наблюдай он за Конаном. Уж Коня-то определенно удивила сила его хозяина.
— На рассвете мы снова наполним желудки, Водохлеб, — пообещал Конан животному, которое теперь получило имя.
Потом конь уснул, в то время как его скаредный хозяин пытался утихомирить бурную деятельность своего беспокойного ума. Он праздно гадал, почему двое других еще не отбыли своей дорогой.