о, деревья там росли, зверушки бегали, особенно — когда ягодам созревать пора, много зверья тогда на Болото приходило, и охота там была — как нигде в княжестве! Опасности, конечно, были: в трясину провалиться или того же волколюда встретить, но все ж — на так, как в Великом Лесу, где больше двадцать шагов не пройдешь, а добыча — много богаче, чем в других местах, еще доступных людям. Поохотиться на Большом Болоте — особым удальством считалось. С дальних мест собирались лучшие охотники, уходили на Болото группками, на несколько ночей. А возвращались — грязные да голодные, но с добычей в заплечных мешках. Прежде чем домой отправляться, останавливались в ближайших к Болоту селах: в баньке попариться, отдохнуть да отъесться, да птиц битых ощипать, да кабанье и медвежье мясо покоптить, да пушных зверьков выпотрошить и мех к обработке подготовить. Селян за гостеприимство охотники хорошо одаривали. Ну и к девушкам, конечно, от нечего делать приглядывались! А кто ж не рад будет за удачливого охотника дочку отдать, коли молодцу приглянется? И на чужую сторону можно, если не единственная!
Вот один из этих охотников у Поплеши с Одаркой и приноровился останавливаться. Издалека приходил… Громадный, как медведь. Ловкий, как кот. Злобный, как нечисть болотная! Даже те, кто на охоту с ним ходил, перечить ему боялись: враз пришибет! А уж лучше его охотника, наверное, во всем княжестве не было! Столько зверья набивал, что уносил с трудом! Олене он страшнее любого волколюда казался, да и Марша-щебетунья с ним шутить не осмеливалась.
Другие охотники день-два под чужой крышей ночевали, а Клемень у Поплеши с Одаркой неделями гостил. Жадными глазами на Оленю смотрел… О себе рассказывал: что село у них большое, что дом богатый, не дом, а целое городище! Что сын он у батюшки с матушкой один, а есть еще пять дочек, что три из пяти — замужем уже, что зятьев под свою крышу взяли, но все равно после батюшки первый хозяин в доме — он, Клемень! Ему уж лет десять, как жениться пора, но не встречал он такой, ради которой потесниться стоило! До сих пор не встречал…
Трижды он честью сватал Оленю у Поплеши с Одаркой, трижды те давали согласие, трижды Оленя отказывала. Она все ждала, когда Искорка посвататься решится!
Силой девушку замуж отдавать у будинов было не принято, но вот силой из дома увезти… Такое случалось! Бывало, что батюшка с матушкой не согласны, тогда девушка с парнем сговариваются и бегут. А на другой день парень ей косу обрежет и к родителям пошлет, вместе с подарком — с откупным за девичью косу. Бывает, приданого за дочерью дать не могут или свадьбу многолюдную справлять не в состоянии: тогда, опять же, сговариваются, и парень девушку ночью тихонечко увозит, и присылает косу с откупным, но только в этих случаях, с тайным родительским согласием, откуп небольшой бывает, символический. Но вот если родители — согласны, а невеста — нет… Тогда против ее воли сговаривается жених с родителями, откупного за косу заранее дает, созывает ражих дружков и похищение бывает настоящее: со слезами, криками, с зажатым ладонью ртом, с мешком, на голову наброшенным, с храпящими, быстрыми конями! Если все ладно, если невеста смиряется, если не сбежит, если руки на себя не наложит, если не отобьют ее другие искатели — посылают родным срезанную косу в мешке и монету. Чтобы якобы сговор от добрых людей сокрыть. Но люди-то все равно знают… И редко кто вмешивается!
Клемень дал за Оленю сорок куньих шкурок и два тяжелых золотых браслета-запястья, украшенных малиновой шпинелью. Ни за одну невесту в их сельце испокон веков не давали столько, сколько дал могучий охотник за сироту бесприданную!
…А как кричала она, когда стаскивал ее Клемень с печки за ноги, когда волок, стиснув намертво, к коням!
И ни одно окно в сельце не зажглось, словно и не слышал никто! А старостин-то дом ближайшим был, и все те мгновения, пока валил ее Клемень, связанную, поперек седла, Оленя ждала, что вот-вот выскочит Искорка из дома с луком и колчаном, и полетят в похитителя стрелы каленые, с какими Искорка на медведя ходил!
Нет, не выскочил… Не услышал. Или просто слышать не хотел?
Через месяц женился Искорка на Марше, взял за ней богатое приданое и остался жить в доме Поплеши, спать на простынях, вытканных Оленей, носить рубахи, сшитые Оленей, полотенцами утираться, Олениными руками вышитыми!
Плакала Оленя, когда резал ей Клемень косу под корень. Плакала, когда свекровь, с перекошенным от недовольства лицом (как же: взял сынок большухой в дом безродную да бесприданную!), повязывала ей поверх берестяного оглавья узорчатый плат. Весь первый год проплакала Оленя, пока не родилась у нее дочка: счастье живое, улыбчивое!
…Может, и любил Клемень Оленю, да только ни ласковым, ни добрым он быть не умел. А вот свекровь да сестрицы-золовушки возненавидели ее с первого же взгляда! Свекровь считала, что Оленя совсем Клеменя не достойна, сердилась, что Оленя все время плачет, счастья своего не ценит, да и мужа — хоть и слушается, но не любит! А золовушки злобились на красоту Оленину. Пять их было у матушки — Беляна, Зоряна, Голуба, Улыба и Полюба — все пять, как и братец, в матушку удались: рослые, плечистые, с грубыми лицами. Три старших хотя бы мужей себе нашли, но к ним парни не за любовью тянулись, а за приданым, и всех троих зятьев пришлось к себе на двор брать, потому как у самих парней — ни кола, ни двора, некуда ни коня привязать, ни жену молодую привести… Вот и злобились Беляна, Зоряна и Голуба на свою красавицу-невестку: за нее-то Клемень знатный куш отвалил, ее-то в свой дом хозяйкой привел, она-то могла себе позволить поупрямиться, да так, что силой увозить пришлось! А младшие, Улыба и Полюба, еще больше ненавидели Оленю: за то, что даже те редкие искатели, кто еще забредал на их двор, забывали при виде Олени, зачем пришли сюда, а когда вспоминали да начинали сравнивать… Все реже и реже захаживали женихи на богатый двор Клеменя, а Улыба и Полюба в грядущем одиночестве своем винили Оленю и, как могли, старались на ней, безответной, отыграться!
Покуда Сладушка не родилась, Оленя мало внимания обращала на гнев новой родни. Покуда одна томилась среди чужих недобрых людей — все равно было: жить или умереть, потому как счастья без Искорки ей не виделось. Но когда дочка на свет появилась — другое осмысление жизни пришло! Появилась и цель: Сладушкино счастье. Хотелось, чтобы Сладушку любили все: отец, тетки, бабушка. Чтобы вся жизнь Сладушки была светлым праздником! Чтобы не приближалась к ней Доля Горькая в дырявом корыте…
Ласкова стала Оленя ко всем, покорна да услужлива. Кротостью, послушанием, работой от зари до зари старалась заслужить доброе расположение домашних. Да куда там! Быстро избаловались свекровь с золовушками, сами уже на Оленю все валили — самое трудное, самое грязное — ни минуты отдыха не давали, да еще и покрикивали, да ругали пуще прежнего.
Недоволен был Клемень, что не сына первенцем родила ему Оленя, и другие за ним тоже недовольны были. Безрадостным оказалось Сладушкино детство.
У Беляны и Зоряны — по сыну, а у Голубы — даже два! Здоровые, крикливые, драчливые! Дразнили они Сладушку, обижали, случалось даже — поколачивали. С безмолвного одобрения матерей… А Оленя — целые дни за работой — когда успеет заметить и прогнать мучителей, а когда и нет! А Сладушка редко жаловалась. Плакала, забившись в уголок… По синякам, по носу разбитому да по растрепанной косице только и видела мать, как «добры» к Сладушке двоюродные братцы. И что могла она сделать? Мужу пожаловаться? Клемень так считал: коль не смог защититься — сам и виноват! Кто сильнее, тот и прав… И всю свою жизнь по этой заповеди строил, благо, силушки было не занимать! Самой наказать зверенышей, за уши отодрать? Попыталась раз… Так золовки налетели, как коршуницы, избили Оленю и в чулан затолкали, а уж без нее и Сладушке досталось! Было бы куда уйти — ушла бы, увела Сладушку, работала бы, не покладая рук, — прокормились бы, всех земля кормит, только трудись! Да уйти было некуда: кто ж примет ее, кто ж с Клеменем будет ссориться? Вот и приходилось самой терпеть и дочку терпению учить. Что ж еще, раз такая им Доля досталась, Горькая!
А с год назад Клемень — не без материных подсказок! — начал подумывать о второй жене: скучно ему было с Оленей, он мечтал найти веселую, дерзкую, которая всю жизнь ему расцветит и сына родит. «И с приданым!» — непременно добавляла свекровь: обидно ей было трижды приданое за дочерьми отдавать, а с невестки не получить ни разу! Но только сбыться этому не дано было. Потому как князь Бран объявил, что за голову и лапы убитого волколюда будет платить золотом. А Клемень считал себя лучшим охотником едва не во всей Будинее!
Как собрался в лес идти — Оленю словно кольнуло что-то: хоть и не любила она мужа, а все же жалела, чувствовала, что не вернется! Просила его робко: «Не ходи! Боюсь я за тебя!» Но и здесь свекровь поперек нее, назло ей присоветовала: «Совсем плохая жена у тебя, раз для мужа славы великой не хочет! А что боится — так это не того, что ты в Лесу сгинешь, а того, что, выполни ты княжий указ, завоюй княжью милость, девки сотнями на шее виснуть будут, да такие спорые и богатые, что ей не чета! Боится она — хозяйку новую в дом приведешь! Какая бы ни была молодшая жена, а такой дурище, как твоя Оленя, не поклонится! Иди, сынок!» Клемень ушел… И сгинул в Лесу. Позже уже нашли его — всего изгрызенного, стрелами истыканного, с перерезанным горлом: видно, боролся долго, не с первой стрелы сумели уходить его волколюды! Нашли его на кромке Леса, видно, сами же нелюди и оттащили, убитого, чтобы в их Лесу не лежал. Они всегда так почему-то делали…
Испугалась Оленя, как привезли Клеменя — неживого, как поняла, что — вдова теперь! Золовки ревели дружно, свекровь убивалась так, что попервой даже забыла ее, Оленю, во всем обвинить. Но ненадолго забыла: как схлынули первые слезы — еще злее стала! «Что ж за жена ты такая, раз мужа не удержала, от лютой смерти не уберегла! Поперек порога лечь должна была, но — не пустить! Кому ты теперь нужна вместе с девчонкой своей?!»