Оленя и впрямь никому не была теперь нужна. Нет более бесправного создания, чем вдова, не имеющая сына! Был бы сын у нее — он теперь считался бы в доме хозяином, а мать при нем — «матерая вдова», «медведица» — всю власть в доме в руках держать могла бы! Но теперь наследовать будут племяннички, а Оленя со Сладушкой — при них из милости жить! Если, конечно, никто из мужчин этого дома не захочет взять ее себе второй женой.
Два сына у Голубы: Ждан и Зван. И третий сынок уже под сердце стучал, когда муженек ее, Барыля, пожелал Оленю молодшей женой назвать! От такой большухи, как Голуба, добра не жди… Начала Оленя потихоньку к побегу готовиться, благо — некому теперь за ними погнаться и за волосы домой отволочь! В кузовок берестяной уложила рубашки новые, праздничный платок, носки теплые. Начала сухарики припрятывать да рыбку сушить, чтобы было, чем кормиться, пока она себе работу найдет. Понемногу даже пришло сознание, что теперь она свободная! И даже радость какая-то… Оленя этой радости стыдилась и боялась, но никак не могла из сердца прогнать! Мечтала, как хорошо им будет вдвоем с дочкой, как славно заживут… Только и этим мечтам не дано было сбыться.
Пропала Сладушка. Утащили ее волколюды.
— Что ж ты за баба такая, что ни мужа, ни дитя единственное сберечь не смогла?! — вопила свекровь. — Одно зло от тебя!
— Ты скажи, глаз у тебя дурной или в детстве прокляли? Почему у тебя все неладно-то так? — злобствовали золовки.
И уйти теперь не могла Оленя: если вернется Сладушка, то ведь домой придет, в этот самый дом, потому как больше некуда! А что, если облик человеческий у нее отняли?! Кто защитит ее, кто утешит?! А значит, надо ждать. И терпеть… Терпеть!
С тихой скорбью смотрели на Оленю громадные глаза Живеи. Олене показалось даже, что по деревянной щеке идола сбежала слеза. Не смея верить, она потянулась рукой, коснулась… На пальцах осталась влага! Оленя поднесла пальцы к губам: солоно… И впрямь — слеза?!
— Неужто же так горька будет доля моя, если даже ты, матушка Живея, обо мне плачешь?! — испугалась Оленя.
И, словно в ответ на ее мольбы, ветер пронесся над священной рощей, тронул верхушки деревьев и, в шелесте листьев, Оленя услышала: «Жди!»
— Спасибо, матушка, — прошептала Оленя, кланяясь земно идолу. А когда распрямилась, то увидела, что одно из яблочек, принесенных ею для Живеи, упало с жертвенного камня и подкатилось к самым ее ногам… Оленя подняла яблоко, прижала к сердцу. По-разному матушка Живея давала понять пришедшему к ней человеку, что то, о чем молился он здесь, сбудется! Но вернее знака, чем возвращенное яблоко, быть не могло!
— Спасибо, матушка! — повторила Оленя, целуя яблоко в румяную щечку.
Сбудется вымоленное!
Значит, вернется к ней Сладушка! Значит, поможет ей могучий чужеземец, великий воин, Конан из Киммерии! А если он не поможет, то уж тот, другой, молодой, светловолосый, с незабудковыми глазами — тот уж наверняка поможет! Так уж он смотрел на нее, по-доброму, жалостливо, сразу видно: близко к сердцу принял ее беду!
При воспоминании о молодом чужеземце у Олени вдруг в груди полыхнуло и лицо загорелось ей самой непонятным смущением, и она посмотрела украдкой на Живею — не сердится ли? — но Живея-матушка, всех сирот покровительница, всех печалей утолительница, улыбалась ей!
Глава пятая
Сладушка проснулась, когда солнечный зайчик, скользнув по ее лицу, коснулся века, и хмурый серый сон, который она досматривала без особого удовольствия, вдруг взорвался и окрасился малиновыми, алыми, огненными вспышками.
Проснувшись, Сладушка не сразу даже поняла, где она: над ней гремел птичий хор, над ней шелестела листва и воздух был такой вкусный, свежий и терпкий… Лесной воздух! Сладушка открыла глаза, огляделась — и вспомнила!
Она была в Лесу! В Великом Лесу! И это был вовсе не сон, это было наяву, а сном как раз оказалась та, серая, скучная жизнь, где Сладушку обижали, где у нее не было ни одного друга! В той жизни осталась матушка… И сейчас она наверняка волнуется, грустит… Но Сладушке обещали встречу с матушкой и, быть может, даже удастся взять матушку сюда, в Лес! Обязательно надо взять ее сюда, потому что без матушки Сладушка не могла быть по-настоящему счастливой даже в этом чудесном Лесу. А возвратиться домой и расстаться с Лесом… Отныне для девочки это было равносильно смерти: если понимать слово «смерть» как «исчезновение», так, как его понимала Сладушка. Ее отец ушел в Лес — и исчез! Ей сказали, что он умер, но мертвым его Сладушка не видела, для нее отца просто не стало. Ее тоже не станет, если придется покинуть Лес. Потому что жизнь в том, внешнем, человеческом мире настолько скудна и неправильна, что и жизнью-то зваться не может: это не жизнь, а грустное существование. А настоящая Жизнь — здесь!
Здесь все, все было иначе!
Лесные люди не возделывали землю — и потому не знали хлеба — но Лес давал им все, что нужно, чтобы жить, не испытывая ни в чем нужды.
Лесные люди не рубили деревьев, чтобы построить себе дома — некоторые из детей, никогда во внешний мир не выходивших, ужаснулись даже рассказу Сладушки о жилищах, сложенных из «мертвых деревьев»! — обитатели Великого Леса жили внутри деревьев: громадных живых деревьев, в которых время выгрызло дупла, размером иной раз превосходившие обычные дома! Сладушка узнала, что дерево живет и дышит корой, по коре бегут живительные соки, а все, что внутри, может быть удалено без особого вреда дереву — надо только делать это с умением и осторожностью. Дерево — как ребенок! — нуждается в ласке… Лесные люди говорили с деревьями, пели для них, умели их лечить. Когда рождался у них ребенок — его именем называлось деревце-побратим. И в это самое деревце клали урну с пеплом, когда обитатель Леса умирал, уходил в мир иной: в тот мир, куда уходит живое дыхание всех деревьев, когда-либо загубленных людьми! Еще лесные люди умели отгибать и переплетать живые ветви так, что, вырастая, они образовывали залы, переходы, воздушные коридоры — в Великом Лесу можно было передвигаться вовсе не касаясь земли!
Лесные люди любили и понимали животных — быть может, потому, что сами умели обращаться в волков, недаром же во внешнем мире их звали «волколюдами» — когда-то и Сладушка называла их так, когда-то, когда она их совсем не знала и боялась… Теперь-то она поняла, что они — люди! Особые люди, лесные! И даже то волчье, что было в них, казалось Сладушке милее многих вполне «человеческих» качеств, присущих людям внешнего мира.
Лесные люди говорили с животными, но для этого им не нужно было знание какого-то тайного языка — ежиного, лягушачьего или птичьего — нет, они просто смотрели в глаза… Их взгляд говорил! И с помощью взгляда они получали от животного ответ на все свои вопросы! Даже пугливые ящерки, даже малые пичуги неразумные без опаски взбирались на ладонь лесного человека и погружались взглядом в его взгляд!
Лесные люди помогали животным, чем могли, но больше — старались просто не мешать им жить своею жизнью. Первые дни, когда Сладушка только познавала Лес, она тянулась к каждому живому существу — потрогать, погладить…
— Ой, ежик, толстенький какой, хорошенький, серьезный!
— Оставь его в покое, не трогай, не мешай! Пусть он идет, куда хочет… Тем более — это не он, а она! Она ищет червячков и слизнячков, она должна быть сытой, чтобы было больше молока для маленьких… Не трогай ее! Видишь: она свернулась. Она будет волноваться, может прервать охоту — и останется голодной, а с ней и малыши!
— Ах, какой котеночек — пушистенький, хорошенький, пятнистенький! Он хочет играть со мной!
— Осторожно, это рысь! Видишь, на ушках у него кисточки? Рысь — самый страшный зверь, хуже росомахи! Он-то хочет играть с тобой, но здесь неподалеку бродит его мама, ты можешь ей не понравиться, а если она решит, что ты опасна для котенка… Нам даже всем вместе не справиться с ней!
«Всем вместе» — вот что было самое замечательное в Великом Лесу! Все семь лет жизни Сладушка была одиночкой — несчастной, преследуемой, презираемой за слабость — она и представить себе не могла, чтобы кто-то захотел подружиться с ней… Мальчишки дразнили и били ее. А девочки-подружки у нее просто не было! Все девочки в селе куда больше интересовались двоюродными братцами Сладушки, нежели ею самой… Она не умела казаться интересной, она не знала никаких игр и у нее не было куклы. Мама не раз скручивала для нее из соломы человечков, шила платье и повязывала яркий лоскуток вместо платка, но всех ее куколок братцы уничтожали с такой жестокостью, что Сладушка решила: лучше вовсе кукол не иметь, чем плакать потом, собирая по соломинке! А без куклы девочки в игру ее не принимали…
…Она заснула тогда, в лодке, и пробудилась лишь наутро, и долго поверить не могла глазам своим: лежала на широкой постели в богатых покоях, но главное — все стены вокруг были переплетением живых стволов! Она думала, что попала в сказку… Стала решать: в какую же именно? Что-то похожее было в сказке о Красавице, Чудовище и Аленьком Цветочке: похищение героини и пробуждение ее в роскошно убранном покое волшебного терема. Сладушка весьма критично относилась к своей внешности: вряд ли она могла бы называться красавицей с ее белесыми ресницами, вздернутым носом и россыпью крупных веснушек! Вот если бы Чудовище увидало ее маму! Но, в конце концов, это может оказаться очень страшное Чудовище, не смеющее думать о красавице более выдающейся, чем Сладушка… Сладушка попыталась представить себе такое Чудовище — и содрогнулась! На всякий случай поискала глазами серебряный кувшин с сияющим Аленьким Цветочком… А потом за ней пришли и отвели ее совсем не к чудовищу, а к прекрасной и благородной лесной княжне, к той самой Фрероне, для которой, собственно, ее и похитили. «Она позабавит Фрерону», — так сказали похитители. Но, похоже, они ошиблись: Фрерона не настроена была забавляться. Она посмотрела на Сладушку раскосыми золотистыми глазами, и Сладушка заметила тревожную морщинку между бровей и грустно опущенные уголки рта…