— Значит, и ты пострадал из-за женщины!!!
— Она была еще очень добра ко мне! — попытался защитить свою возлюбленную Мапута. — Они могли просто казнить меня; оскорбление, нанесенное шаману, смывается только кровью, но Майва так же добра, как и прекрасна, она сохранила мою никчемную жизнь!
— Добра! Добра! Твоя Майва не более добра, чем эта дрянь Лигия! И вообще, скажу я тебе, все они — глупые, злобные, бесчестные…
— Хватит, Брикций! — вмешался Конан. — Мы все хорошо знаем, что ты думаешь о женщинах, не надо повторять, тем более, что сейчас не самый подходящий момент, завтра мы будем в Будинее и нам предстоит сражаться с оборотнями-волколюдами, а вовсе не со «злобными, бесчестными бабами»!
— Кстати, об оборотнях и зайцах, — плавно перевел разговор Брикций, — в Аквилонии считается, что дворксы, жадные карлики, обитающие в горах и добывающие золото и драгоценные камни в несметных количествах, превращаются в зайцев, если им приходится перемещаться не в своем, подземном, а в нашем мире. Только заяц этот — не простой, а черный, трехногий, с горящими глазами! И встреча с таким зайцем полностью меняет жизнь человека: приносит или великое горе, или великую удачу, в зависимости от того, как человек поведет себя. Если испугаешься, пустишь в трехногого зайца стрелу, то, во-первых, ни за что не попадешь, а во-вторых, — тебя всю оставшуюся жизнь и весь твой род до седьмого колена будут преследовать неудачи! А если почтительно пойдешь следом за ним, медленно ковыляющим на трех ногах, он волей-неволей приведет тебя к своей пещере, а там, чтобы как-то от тебя отвязаться, одарит тебя сокровищами: сколько сможешь унести! Но проявлять излишнюю жадность и снова возвращаться к той же пещере с вереницей мулов и большими мешками опасно! И пещеры не найдешь, и те сокровища, которые ты забрал ранее, превратятся в пыль! А еще говорят, что, когда дворкс предлагает тебе взять, сколько хочешь, камней и золота, надо хватать, что лежит ближе к выходу, и уносить ноги! А начнешь выбирать — так в пещере дворкса чем дальше, тем красивее, тем больше золота, тем ценнее камни! — пойдешь в глубь и остановиться не сможешь, и заблудишься, погибнешь… И про волколюдов я слыхал, хотя, с тех пор, как наш народ принял благословение Митры, это считается глупым суеверием, но сказки рассказывают, будто в древние времена, когда людей было меньше, а деревьев — больше, жило великое племя «волчьих людей», хранителей деревьев… Но люди — множились, леса — убывали, а «волчьи люди» уходили вслед за деревьями: на север, в Асгард и Гиперборею, и в дикие Пиктские Пущи, и за море Вилайет, — туда, где еще сохранились островки первобытных лесов. «Волчьи люди» владели всей магией Земли и обычно они появлялись в человеческом обличье, а волками обращались только перед лицом великой опасности землетрясений, чумы, наводнений… Наверное, Мапута верно сказал: животные ближе к Матери Земле и более угодны Отцу Небу! Поэтому и наши волколюды, и зембабвийские оборотни просят даровать им Силу, заранее превратившись в зверей, чтобы не встретить отказа! Ведь люди, в сути своей, создания слабые, мерзкие и подлые, особенно — женщины!
При этих словах Брикция дружный смех слушателей взорвал тишину шатра, так что аквилонец, увлекшийся своим повествованием и, видимо, не ожидавший такой реакции, вздрогнул и зло полыхнул глазами.
— Я тоже слыхал про «волчьих людей», только у нас их «лесными людьми» зовут, — вступил в разговор Айстульф. — Они, как у нас говорят, лес берегут и карают жадных охотников. Только теперь их совсем мало стало… А еще есть «волчий пастырь» — колдун, может волком оборачиваться, может с волками говорить, ходит с ними на охоту, как вожак их, и судит, какую корову, какую овцу кому из них зарезать, на какого путника можно напасть, а какого и пощадить можно. Этот «волчий пастырь» — судья строгий, но справедливый: бедного никогда не обездолит, доброго человека всегда пощадит, волков до него не допустит! А еще есть «лесной мастер», «лесной учитель» — он не только волком, он, бывает, и медведем, и сохатым обернуться может! Детишки, в лесу заблудившись, к нему попадают, он их кормит-поит, лесной науке учит, чтобы каждое деревце, каждую травку, каждую пичугу по имени и по всем свойствам знал, а потом, когда приходит время, он своего воспитанника оборотнем делает, а облик новый сам для себя лесной воспитанник выбирает, исходя из того, какой зверь по нраву ему ближе, а затем выделяет ему «лесной мастер» участок леса, где он отныне порядок блюсти будет. Так вот, независимо от того, какой облик «лесной мастер» принял — пусть даже лось-сохатый, самая волчья добыча! — в свите у него ходят хищные звери, всюду его сопровождают: волки, лисы, рыси, росомахи. Но чаще все-таки волки…
— В Стигии про волков-оборотней я не слыхал, а вот змеи-оборотни — обычное дело, — вздохнул Иссахар. — Только добра от них ждать не приходится… Это случается во время ночных бдений жрецов в храме Сета: великий змей спускается с постамента и жалит в лоб одного из жрецов, впавших в транс. И тогда ужаленный входит в состояние змея — внешне он остается в том же, человеческом облике, но все человеческие чувства уходят из его сердца. Он становится неистово кровожаден… И прозорлив, как сам Сет! По крайней мере, в храмах Сета высоко ценят и почитают таких вот одержимых жрецов! Говорят, будто они могут, посмотрев в глаза человеку, вызнать все его тайные помыслы и желания. И на кого укажет на улице или в храме такой вот отмеченный Сетом жрец, того сразу же хватают и казнят без каких-либо лишних разбирательств. К старости тела избранников Сета покрываются чешуей, а глаза закрывает «третье веко» — твердая прозрачная оболочка — как у настоящих змей! Их все боятся… Их все ненавидят… И я не верю, чтобы хоть одно существо, по доброй воле расставшееся с человеческим обликом и принявшее облик звериный, сохранило в себе хоть крупицу справедливости и доброты! Это проклятые создания… Я верю, что человек — высшее изо всех земных тварей! А значит, люди, способные к оборотничеству, не возвышаются над нами за счет каких-то там «знаний лесных», но наоборот — спускаются на ступень ниже, по сути своей приближаясь к животным. И к ним уже нельзя относиться как к людям и им ни в коем случае нельзя доверять! Я знаю это на своем опыте… У меня был друг. Его коснулся Сет. Он стал одержимым. Внешне он оставался человеком — и я видел в нем человека! — но внутри него уже сидел змей. И в угоду своим змеиным желаниям он погубил всю мою семью! В угоду своей, змеиной «справедливости»! И внутри каждого волколюда сидит волк! Я буду уничтожать их без жалости…
— А внутри каждого человека из рода Священного Зайца на самом деле сидит зайчик, да? — насмешливо спросил Брикций, подмигнув Мапуте.
Громовой смех взорвал тишину шатра — все были рады шутке Брикция: смех разгонял страх, сгустившийся в их душах от слов Иссахара!
И, словно в ответ на их хохот, в предостережение человеческой беспечности, с северо-востока, со стороны Будинеи, донесся тоскливый волчий вой…
— Я предупредил вас! — прошептал Иссахар. — А теперь вас предупреждают они!
На следующий день, ближе к полудню, отряд наемников пересек границу Будинеи.
Границей, собственно, являлась широкая река, отделявшая земли апиан-коневодов от их северных соседей, земледельцев будинов. Огромный мост из толстенных бревен, огороженный массивными перилами, был переброшен с берега апиан на берег будинов и, что особенно удивило Конана, так это ворота: тяжелые, окованные ворота, по ту и другую сторону моста. Их охраняли всадники-пограничники в легком боевом вооружении и такие же всадники скакали вдоль берега, внимательно следя за тем, чтобы никто не попытался переправиться через реку своими силами, минуя мост. На всадниках-апианах были чешуйчатые безрукавные доспехи, плоские богато опушенные шапки с нашитыми сверху защитными бляхами, короткие черные плащи. Вооружены апиане были длинными мечами, изогнутыми, на восточный манер, бердышами с широким лезвием и тяжелыми булавами. Щиты у них были круглые с острием в центре. На лошадях были седла с коротким стременем, так что колени всадников были подняты высоко — как у степняков. У их соседей, будинов, плащи были длинные и алые, на головах — остроконечные шлемы, вместо доспеха — мелкоплетеная кольчуга. Оружие будинов — короткий широкий меч, топорик у пояса и копье в руках. Щит — продолговатый, заостренный книзу, как у северных народов. Стремена — обычные, длинные. И у тех, и у других — луки и колчаны со стрелами. Они явно не доверяли друг другу…
Нежата молча отсчитал пошлину за пересечение моста, вложил в руку пограничника-апианина. Ворота со скрипом открылись, копыта коней прогрохотали по мосту. На вторых воротах открылось окошечко, Нежата просунул в него свою нагрудную бляху. Только тогда отряд пропустили на землю будинов! Конан заметил, что лица многих пограничников с этого берега закрывают металлические полумаски-личины: словно прямо сейчас в бой! Он быстро переглянулся с Мапутой, а Брикций, как всегда вырвавшийся вперед на своем быстроногом рыжем коне, даже присвистнул:
— Сурово тут у вас!
— Да уж! — недовольно прокряхтел Нежата. — И денег сколько на пошлины уходит! Им-то хорошо, за ними — все земли, какие ни есть, только оттуда и могут ехать, а от нас — только к ним! Да и немного желающих находится у нас гостить — даже купцы избегают, неинтересно им пошлину такую платить! Тем паче, что с купцов — двойную берут: и апиане, и наш князь… За нами-то никаких земель нет, за нами — только Лес проклятый да море! Вот если бы избавиться от волколюдов и Лес повырубить, то и по морю можно было бы ходить-торговать, и никому больше пошлины платить не пришлось бы!
— Так, может, это и есть единственный вред, какой вы от волколюдов видите? — усмехнулся в лицо Нежате Брикций. — И единственная вина их в том, что вашему князю охота беспошлинно торговать?!
Нежата смутился заметно, поморщился, отвел глаза:
— Да нет, от них и иного вреда много. Детишек воруют. Зверя в лесу бить не дают. Скольких охотников уже задрали и стрелами изрешетили! Да и дровосеков тоже… Дерево у апиан поку