Printers’ Ink, самом читаемом американскими издателями еженедельнике, Наст зарезервировал целую полосу. В колонке слева он воспроизвел клеветнический текст Херста. В колонке справа было напечатано сдержанное опровержение за его собственноручной подписью:
Небылица, напечатанная ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО в газетах, принадлежащих Херсту, и распространенная по всей стране, не имеет под собой абсолютно никаких оснований. Я не продал и не намерен продавать кому бы то ни было английское издание журнала Vogue.
Всем была известна отвратительная репутация Херста. Некоторые даже бросали ему обвинение в том, что его руки испачканы кровью. Во всяком случае, в небольшом издательском мирке это дело вызвало много шума. И в номере от 8 октября 1923 г. журнал Time набрался смелости передать эту новость под заголовком The Lie Direct («Наглая ложь»). До сих пор Наст отвечал ударом на удар. Однако все это было лишь разминкой по сравнению с испытаниями, ожидавшими его впереди.
Капитан
– Сюзанна, я не говорю, что он плохой человек… Я просто говорю, что, по моему мнению, он мало чего добьется, вот и все…
– Но, Мадлен, открой же, наконец, глаза… Стайхен – очень талантливый фотограф! У него не просто совершенная техника: четкие линии, контрастное изображение, выверенное освещение, но он понял, кто такие современные женщины. Посмотри на эту манекенщицу! Она выглядит естественно, у нее искренний взгляд, он даже поймал ее улыбку! Такова современная женщина! И потом, она не похожа на святую Терезу в огне экстаза…
– Что ты хочешь, я думаю, что в душе я – романтик. Мне больше нравились фотографии барона де Мейера. На них женщины казались более хрупкими, более таинственными и менее реальными. А откуда взялся твой фотограф?
– Месье Жан сказал, что он родом из Люксембурга, но, прежде чем получить американское гражданство, долго жил в Париже.
– Да, как все сложно…
Хотя не все в редакции на улице Эдуарда VII уверены в таланте того, кто в начале 1923 г. сменил барона де Мейера на посту руководителя фотостудии журналов Vogue и Vanity Fair, не приходится сомневаться в том, что этот выбор был навязан им из Нью-Йорка.
Как сюжет слишком большого пазла, складывающийся из отдельных фрагментов, часто проявляется лишь тогда, когда смотришь на него издали, так и судьба расставила на пути Конде Наста череду вех, которые должны были привести его к Стайхену.
Сначала были портреты Клариссы, сделанные в 1907 г. в Париже. Как не вспомнить то первое бегство от домашнего очага, как забыть первое осложнение в их семейной жизни? И уже в те годы – какое владение техникой фотографии! Какая чувственность! Никогда после Саломеи женщина не казалась столь опасно желанной!
Потом, если вспомнить, через несколько лет Конде Наст снова столкнулся с именем Стайхена в журнале Art et Décoration, которым в ту пору руководил не кто иной, как Фогель. Последний, всегда умевший смотреть в будущее, предложил Эдварду Стайхену проиллюстрировать статью под названием «Искусство платья», которую он намеревался опубликовать в апрельском номере журнала за 1911 г. Привлекая этого молодого тридцатидвухлетнего мужчину, Фогель приглашал не художника, приехавшего в Париж совершенствовать свою технику, а смелого фотографа, который в начале века в Нью-Йорке объединился с Альфредом Стиглицем под знаменем движения «Фотосецессион», желая возвести фотографию в ранг серьезного искусства.
Тогда, в ателье Поля, Пуаре Стайхен сделал серию снимков женщин, одетых в платья величайшего французского кутюрье. Было в этих образах нечто такое, что не могло не удивить Конде Наста: они не только создавали у зрителя впечатление движения, но, благодаря мастерскому искусству портрета, игре теней, использованию светотени и отказу от слишком четкой фокусировки, одновременно напоминали искусство Рембрандта – в частности, в том, как был изображен бархат, – и импрессионистическую картину Уистлера. До такой степени, что узкий круг эстетов, видевших эти снимки, очень скоро стал считать их лучшими из когда-либо созданных модных фотографий.
Как только ему представилась возможность, Наст заказал Стайхену новые фотографии своей супруги и дочери. Снимки были такими удачными, что Наст, склонный превращать свою реальную жизнь в мечту, продаваемую его журналами, опубликовал портрет Натики в августовском номере журнала Vanity Fair за 1917 г. под названием Portrait of a Child («Портрет ребенка»).
Четыре с половиной года Наст ничего или почти ничего не слышал об этом художнике с немецкой фамилией. Продолжает ли он заниматься фотографией? Живет ли он в Европе или в Соединенных Штатах? Его след затерялся, но воспоминание о нем осталось. И вот в январе 1923 г. его имя появляется в журнале Vanity Fair, в статье, вышедшей из-под пера Фрэнка Кроуниншильда, которую тот посвятил «американским мастерам фотографического портрета». Друг Конде Наста, обладавший восхитительным чутьем, был сражен первыми же увиденными им работами Стайхена и без колебаний, со свойственной ему решительностью назвал молодого человека «величайшим портретистом из ныне живущих фотографов», выделив его из списка тех, кто получил премию за свои работы, насчитывавшего всего десять человек. Невольно приходит мысль о том, что Кроуни, как его повсюду называли, рад был свести счеты с бароном де Мейером – получившим американское гражданство, так же как Стайхен, – ровно через год после ухода де Мейера к конкурентам. Честь барона, однако, отстаивал Херст, который начинал масштабную кампанию в прессе всякий раз, когда имя бывшего фотографа изданий Наста связывалось с журналом Harper’s Bazar.
В любом случае восхищение Кроуниншильда Стайхеном не вызывало сомнений, но он даже не задумывался о возможном сотрудничестве, потому что, как он писал в своей статье, фотограф, насколько было ему известно, «променял фотоаппарат на краски». Дело так ничем и не кончилось бы, если бы судьба не пожелала, чтобы главное заинтересованное лицо не вернулось в Соединенные Штаты через три недели после публикации статьи, о которой оно было осведомлено. Стайхен, который не меньше, чем почести, любил точность, написал письмо главному редактору Vanity Fair, чтобы поблагодарить его за комплименты и известить о том, что, вопреки тому, что было написано, он продолжает заниматься фотографией и даже решил отложить в сторону мольберт и кисти.
Очень скоро Наст с Кроуниншильдом устроили обед. Два друга не знали о том, что мужчина, который должен был предстать перед ними, зарекомендовал себя как герой во время войны. Записавшись в 1917 г. в ряды добровольцев в стране, которая приняла его, Стайхен был призван в американскую авиацию в качестве фотографа. Все быстро отметили его профессионализм и храбрость. В 1919 г. он закончил войну, награжденный многочисленными медалями и в чине старшего офицера, благодаря чему, вдобавок к его очень высокому росту и очень суровому выражению лица, его до конца дней можно было бы заслуженно называть «капитан Стайхен».
Нелегко было убедить сорокачетырехлетнего мужчину, прослужившего два года на фронте, стать штатным фотографом издательства Condé Nast. Ему объяснили, что его роль будет заключаться в том, чтобы фотографировать для журналов Vogue и Vanity Fair главным образом светских женщин и знаменитостей из мира театра, искусства и литературы, а также делать модные снимки для Vogue. На что Стайхен возразил, что ненавидит моду… В таком случае всегда есть возможность печатать фотографии без указания его имени, предложил Фрэнк Кроуниншильд. Но Стайхен воспротивился мысли о том, что какой-либо снимок будет опубликован безымянным. Когда, желая скорее добиться своей цели, Конде Наст спросил его, каковы будут его требования, он не ожидал услышать из уст бывшего солдата сногсшибательную сумму в 35 000 долларов в год! В те времена средняя зарплата в Соединенных Штатах составляла менее 1 500 долларов! Конде Наст позволил себе заметить, что никогда не платил таких денег фотографу. На что Стайхен не нашел ничего лучше, чем ответить, что он не какой-то там фотограф, а «величайший портретист из ныне живущих фотографов…». И в конце концов Конде Наст согласился.
Так с 1923 г. по 1938 г. Эдвард Стайхен создавал для издательства Condé Nast самые прекрасные фотографии из тех, что только можно себе представить. Он снимал звезд своего времени, таких как Глория Свенсон или Марлен Дитрих, и величайших манекенщиц, таких как Мэрион Морхаус, ставшую для него музой. Сюзанна не ошибалась, образы Стайхена были созвучны его эпохе и передавали то представление, которое женщины хотели иметь о себе, или впечатление, которое они хотели производить. «Любая женщина на фотографии Мейера была похожа на манекен. Вы же каждый манекен делаете похожим на женщину», – сказал ему однажды очарованный Конде Наст.
По мере того как Стайхен обретал уверенность, отстраняясь от влияния своих собратьев, его стиль до такой степени обновил жанры портрета и модной фотографии, что внезапно от окруженных сиянием образов барона де Мейера повеяло нафталином. Херст и здесь проявил чутье. Через пять лет после того, как он переманил самого известного светского фотографа, он уволил его без лишних объяснений.
Головокружение от роскоши и золоченых зеркал
Если «торжество в узком кругу», устроенное в 1921 г. четой Фогель в честь их американского босса, собрало сотню гостей, приемы «в кругу своих», которые давал Конде Наст в своей новой квартире в доме № 1040 на Парк-авеню, обычно собирали в два раза больше.
В 1923 г. Наст был достаточно богат для того, чтобы сблизиться с архитектурной фирмой Delano & Aldrich, готовившейся приступить к строительству нового роскошного жилого дома на углу Парк-авеню и 86-й улицы. Был ли он действительно покорен проектом фасада, где ар-деко интересно сочетался с георгианским стилем? Более правдоподобным кажется, что он руководствовался другими критериями, например расположением в элитном Верхнем Ист-Сайде, обещанием тщательной отделки и гибкостью архитекторов. Действительно, Наст попросит их объединить три смежные квартиры на последних этажах в одну, создав один из самых первых пентхаусов Нью-Йорка.