пулярных авторов, он превратил Vogue, House & Garden и Vanity Fair в превосходные журналы, приносящие ему каждый год миллионы долларов. Поэтому он считал, что эти дорогостоящие приемы, на которых вино лилось рекой – особенно во времена сухого закона – и где часто играли несколько оркестров, были полезным средством, способствующим продвижению его имени, его империи и его изданий, и при этом производили впечатление на читателей и рекламодателей.
На приемах Наста, как и во время профессиональных встреч, ничто не было отдано на откуп случайности, все было скрупулезно продумано и подготовлено. В этой области хозяин Vogue тоже был первопроходцем:
К 1922 г. у меня скопилось немного денег, и я решил устроить вечеринку. Я подумал: «Боже мой, я не могу этого сделать, мои друзья слишком отличаются друг от друга. Я не могу оставить в стороне Джорджа Гершвина, я не могу отстранить миссис Вандербильт, но также не могу пригласить их вместе». Однако я это сделал… И, к моему огромному удивлению, все были очарованы.
И действительно, он осмелился сделать то, что никто или почти никто не делал тогда до него: разрушить перегородки, разделяющие отдельные социальные группы, и перемешать людей, не обращая внимания на их происхождение, заслуги и богатство. Что приведет к тому, что Конде Наста будут считать родоначальником идеи Café society (модной публики); до этого оставался всего один шаг, который многие комментаторы сделают уже после его смерти в 1942 г.
Вот какой ритуал соблюдался в 20-е годы прошлого века при организации вечеринки на Парк-авеню. На вечеринку приглашали гостей согласно трем спискам: А – светские люди, B – видные деятели искусства (художники, рисовальщики, фотографы, кутюрье, декораторы) и С – звезды (актеры театра и кино, певцы, танцовщики, модели). Но, как любил повторять Наст по поводу своих журналов: чтобы коктейль удался, хороших ингредиентов недостаточно, нужно уметь смешивать их в точных пропорциях. Кроме того, не было и речи о случайном выборе 70 человек из списка А, 70 – из списка В и того же количества из списка С. Наст был намного изощреннее.
Каждое имя сопровождалось информацией, с которой от случая к случаю нужно было считаться: семейное положение, интересы, подтвержденная близость с другими гостями или, наоборот, явная несовместимость. Мастерство заключалось в том, чтобы перемешать отдельные группы, причем так, чтобы никто не чувствовал себя оттесненным другими или, напротив, не занимал главенствующей позиции. Например, было немыслимо приглашать только женатых людей. Необходимо было пригласить несколько холостяков, находящихся в состоянии поиска, чтобы добавить немного остроты в отношения между супругами. Также невозможно было пригласить законных супругов и в то же время любовницу мужа! Эти тщательные расчеты долго не давали Конде уснуть.
А что думал об этом Фрэнк, который сам чувствовал себя как рыба в воде в любом обществе? Когда Наст устраивал у себя вечеринку, он в качестве исключения покидал свой рабочий кабинет в 16 часов, чтобы убедиться в том, что все соответствует его вкусу – цветы, столы, буфеты, музыканты, расстановка стульев. И требовалось несколько часов, чтобы со свойственной ему маниакальной скрупулезностью проверить все мелочи, которые, на его взгляд, были очень важны и от которых зависел успех вечеринки.
Когда появлялись первые приглашенные, напряжение хозяина достигало высшей точки. Нужно было быть приветливым, спонтанным, непринужденным, остроумным, легким, внимательным без навязчивости… все это были трудности, с которыми Фрэнк Кроуниншильд справлялся как прирожденный мастер и которые были для Наста пыткой. Поэтому, как только гостей набиралось достаточно много и наступал момент приятного общего веселья, он скрывался в дальней комнате в глубине зала, откуда с беспокойством или недоверием наблюдал за этой толпой, где супруги Астор прохаживались рядом со Скоттом и Зельдой Фитцджеральд и актрисой Талулой Бэнкхэд. Разве это была его жизнь?
В глубине души он оставался робким маленьким мальчиком из Миссури с простыми запросами. После пятидесяти ничто так не приводило его в восторг, как ярмарочные веселья или фруктовый лед. Конде Наст понимал, что мечта, которая у него на глазах воплотилась в жизнь, на самом деле была не его мечтой. Как примерный сын, он когда-то хотел доказать своей матери, что не все мужчины – неудачники, хотел одну за одной исправить ошибки своего отца. Но не сбился ли он с пути, демонстрируя свое могущество?
Стоя в стороне от гостей, он, словно герой романа «Великий Гэтсби», все равно оставался чужаком на этом празднике жизни[10]. Некоторые гости даже не знали, как выглядит хозяин дома. Ощущал ли Наст из-за этого досаду? Облегчение? Забавляло ли это его? Несомненно, в такие моменты ему хотелось бы резко погасить волшебную лампу и перенестись в Сент-Луис, в те времена, когда его мать Эстер отвечала на его вопросы и задавала их, занималась домашним хозяйством и принимала решения вместо него.
Вместо этого ему приходилось дожидаться, пока все гости разъедутся, чтобы он, измученный, наконец мог удалиться в свои покои. Но на этом его заботы еще не заканчивались. В ближайшие дни нужно было проанализировать цифры. Ведь Наст требовал ясности и оперативности не только от своей бухгалтерии, после каждой вечеринки он требовал ясного и подробного отчета от своих служащих с точным указанием процентов полученных ответов на приглашения, присутствовавших гостей, в целом и по каждому списку, количества выпитых бутылок, съеденных пирожных, килограммов поглощенной черной икры, полученных благодарственных писем…
Также после каждого приема составлялось досье, тщательно просматриваемое боссом Vogue и дополненное комментариями с целью оптимизации расходов на следующую вечеринку. Кроме выводов, которые он делал, Наст всегда отмечал причины, способные объяснить успех или неуспех мероприятия: погода – посредственная или хорошая, одежда, подходящая для светской вечеринки, присутствие очень популярной личности… И только подумать, что другие называли это празднеством!
Кармел Уайт, или Восходящая звезда
– Нет! Quick and dirty?!
– Да говорю же я вам, мадемуазель Мадлен! Он стоял там, а эта его девица примерно здесь. Он посмотрел на нее странным взглядом и сказал очень отчетливо: «Let’s have a quick and dirty» (буквально – давайте сделаем это быстро и грязно (англ.).
– Жермена, а вы уверены в том, что это означает?
– О! Никакой двусмысленности. Чтобы не шокировать вас, я предпочитаю не играть в переводчицу… И они вместе отправились на бульвар Капуцинок, она была в своем шикарном элегантном платье, а он – в сером костюме. Думаю, они скрылись в одном из предназначенных для этой цели заведений… Если только не предпочли черный ход… Поди узнай!
– То, что вы говорите, Жермена, сбивает меня с толку… Признаюсь, я не знаю, что и подумать…
– Ох! Не удивляйтесь. Боссу надоела эта старая карга мадам Чейз, вот и все. А эта помоложе и посвежее. Men will be men (мужчина всегда остается мужчиной (англ.), как говорят в Америке. Что тут поделать? Бедная мадам Чейз… В несчастье она кажется мне более симпатичной.
– Интересно, знает ли месье Кроуниншильд об этой новой дружбе?
– Месье Фрэнк? А ему-то что до этого?
– О! Вы такая невинная, Жермена… Такая невинная…
Девушку, которую описывает Жермена своим коллегам, зовут Кармел Уайт. В 1921 г., с согласия Конде Наста, Эдна Чейз наняла ее на работу в качестве редактора статей о моде. С тех пор, благодаря своей вовлеченности в работу, безошибочному взгляду, умеющему оценить модель, и владению французским языком, она стала незаменимой для журнала.
Молодая женщина с хрипловатым голосом, бесстрастными глазами и вздернутым носом родилась в 1887 г. в Ирландии. А после того, как ее мать в Нью-Йорке вторично вышла замуж за американца Эдварда ван Пелта Дугласа, она в 1906 г. стала гражданкой Соединенных Штатов. Эта информация приобретает особую важность, поскольку на следующий день после начала Первой мировой войны Вашингтон впервые в истории установил квоты, чтобы притормозить иммиграцию. За четыре года количество мигрантов, принятых под звездный стяг, уменьшилось в шесть раз – с 900 000 человек в 1920 г. до 150 000 в 1924 г. Итак, Кармел Уайт еще в юности повезло обзавестись паспортом, уважаемым на всей планете, что позволило ей проживать за границей – одно время она была пансионеркой лицея при монастыре Сестер Девы Марии в Брюсселе.
В 1918–1919 гг. она участвовала в работе американского Красного Креста, а также, с тех пор как она начала работать на модный бутик своей матери, она регулярно пересекала океан, чтобы следить за элегантными парижскими новинками и закупать наряды, которых страстно желали дамы с Манхэттена. После бесплодной попытки отличиться в живописи и рисунке Кармел, наконец, нехотя согласилась помогать Анне Уайт в ее магазине на 57-й авеню. Если ее интерес к моде пробуждался по мере смены времен года, то роль продавщицы ей была совершенно не по вкусу. И когда подруга, ведущая рубрику «Мода» в New York Times, будучи прикованной к постели из-за лихорадки, попросила ее поехать в Париж вместо нее, чтобы написать репортаж, Кармел приняла вызов. Она так хорошо справилась с этой задачей, что в благодарность за свой отчет получила рекомендательное письмо в журнал Vogue.
С тех пор под руководством Эдны Чейз она продолжала учиться и совершенствоваться в профессии редактора. Как и Чейз, она заинтересованна, трудолюбива и решительна, благодаря чему становится лучшей ученицей главного редактора журнала Vogue, той, на кого возлагают большие надежды в будущем. Зато сказать, что эти женщины стали друзьями, было бы преувеличением. Прежде всего потому, что нужно соблюдать субординацию, а также потому, что, по мнению Эдны, Кармел, хотя и ведет себя очень профессионально, порой не проявляет всей необходимой для ее ремесла пунктуальности. Эдна пока не уверена, говорит ли это о нехватке практики или же, что беспокоит ее гораздо больше, является признаком слегка мечтательной натуры. Во всяком случае, они относятся друг к другу с уважением и, как кажется коллегам, ценят друг друга.