Других сотрудников с приходом новенькой забавляло физическое сходство между двумя женщинами. Те же преждевременно поседевшие короткие завитые волосы, тот же вздернутый нос, одинаковый рост, 163 см, и нечто непреклонное в манере держаться, что вынуждало соблюдать дистанцию. Что их отличает и, может быть, разделяет, так это возраст… Кармел Уайт ровно на десять лет моложе Эдны Чейз. Сотрудникам этого довольно, чтобы увидеть в Кармел более современную версию Эдны… Мнение, что последняя, работающая в журнале с 1895 г., по-прежнему так же активна, мало кто разделяет… Сравнение не ограничивается одной лишь профессиональной сферой. Те, кто замечал, что миссис Чейз и мистер Наст напоминают немолодую супружескую пару, естественно, думали, что благодаря своей свежести и живости мисс Уайт вполне годится на роль молодой любовницы… Короче говоря, в Нью-Йорке, как и в Париже, наблюдают, истолковывают, сомневаются в том, какие отношения складываются между этими тремя людьми, оживляющимися при звуке слов «работа», «пунктуальность» и «совершенство».
Что до выражения «Let’s have a quick and dirty», то Жермена и Мадлен будут, несомненно, разочарованы, узнав, что так Конде Наст говорит о том, чтобы перекусить на скорую руку в ближайшем кафе. В доверительной обстановке хозяин Vogue и вправду осмеливается признать, что изысканному столу предпочитает забегаловку. Так закусывает король мировой моды!
Уход Клариссы
29 мая 1925 г. в безоблачном небе Парижа слышится удар грома: из газет все узнают, что Кларисса Наст, известная супруга не менее известного издателя недавно подала на развод после двадцати трех лет брака. Кроме Мадлен и Сюзанны, давным-давно понимавших, что развод неизбежен, остальная часть планеты тех, кто принадлежит к beautiful people (бомонду), поражена. Всем было известно, что их союз непрочен, все давно знали, что они разъехались, но что было совершенно возмутительно, так это то, что Конде Наст, родившийся в семье, для которой религия значила так много, будет поставлен в безвыходное положение этой постыдной процедурой, порицаемой Церковью.
И разве они не были замечены вместе в Париже 28 марта текущего года на вечеринке, которую устраивал кутюрье Люсьен Лелонг в своем салоне на улице Матиньон? Разве они не танцевали среди самых элегантных людей под звуки двух восхитительных оркестров? Разве они не смеялись от всей души, наблюдая в тот вечер сценку под названием «Суд моды», где два адвоката с удовольствием опровергали друг друга, споря о парижской моде? И вот теперь Конде Наст оказывается на скамье подсудимых. Кларисса это знает, она не боится за свое будущее: ее муж уже обязался выплачивать ей достойную ренту, которая позволит ей и впредь жить в роскоши, не отказываясь ни от одной из своих привычек и ни от одной поездки за границу. А чтобы предусмотреть любую случайность, он открыл на ее имя пенсионный фонд, гарантирующий его супруге годовой доход в 10 000 долларов. Если дело не в деньгах, то зачем тогда разводиться?
Может быть, это вопрос независимости? Конде уже давно не в состоянии воздействовать ни на решения Клариссы, ни на ее желание вмешиваться в его дела. Да имел ли он когда-нибудь какое-либо влияние на нее? Он, например, не уверен, что очень рад видеть, как его жена в текущем 1925 г. согласилась под своим именем сфотографироваться для рекламы, расхваливающей преимущества крема марки Pond’s… Притом что реклама с довольно смешным названием «Миссис Конде Наст – о первостепенной важности быть красивой» – неуклюже настаивает на том, что миссис Наст является супругой «издателя журналов Vogue, Vanity Fair и House Garden »…
В первые годы их брака Конде всегда представляли как мужа Клариссы Кудер, и вот спустя многие годы больше никто как будто и не желает вспоминать, что под именем его супруги скрывается женщина с хорошим происхождением, свободная, предприимчивая, наделенная собственной индивидуальностью. Призывая женщин посредством своих журналов самостоятельно распоряжаться своей судьбой, постигать правила общественной жизни, Конде, разумеется, должен был ожидать, что его жена вырвется на свободу. А что касается миссис Эстер Наст и ее вероятного недовольства, то достаточно будет сказать, что она всегда сможет похвастаться тем, что ее брак с Уильямом Настом продлился на два года больше, чем брак ее сына! Дети? Им 20 лет и 22 года… Кудер учится в Гарварде и готовит себя к военной карьере, что до очаровательной Натики, то она записана в частную школу в Нью-Йорке… Они оправятся от этого.
Настоящая причина требования развестись кроется в том, что в жизни Клариссы случилось знакомство, причем из тех, что могут закончиться браком. Щеголя, который на тринадцать лет моложе Конде Наста, зовут Хосе Виктор Оньятавия-младший. Он выпускник Гарварда, работает маклером на Манхэттене, выходец из очень приличной нью-йоркской семьи, сделавшей состояние на Кубе. И, в отличие от Конде Наста, на момент помолвки числится в Светском альманахе!
В апреле 1926 г. Кларисса станет миссис Оньятавия. Будет ли она счастливее рядом с новым супругом? Можно только заметить, что она продолжит заниматься пением. Она больше никогда не выйдет на сцену – разве что во время конференций по искусству одеваться, – но в декабре 1931 г. запишет два отрывка для компании звукозаписи Victor: «Колыбельную», музыка для которой была написана Габриэлем Форе, а слова – Сюлли Прюдомом, и «Грезы», пятая песнь из цикла «Песни на стихи Матильды Везендонк» Рихарда Вагнера… Слава осталась только в мечтах, но мечты тем и превосходят реальность, что однажды утром не вонзают вам кинжал в спину с помощью прессы!
Лондон под дождем
– Лондон, Эдна!
– Да, Мишель, Лондон. Почему бы и нет?
– Только не Лондон, Эдна! Это невозможно…
– О, разумеется, это не Париж, но вы увидите, это сказочный город…
– Бог ты мой, Эдна, а англичане! А еда! И потом, у меня же семья. Мои дети еще учатся в школе! Моя жена не может их оставить и бросить дом. Что я буду делать без них?
– Мишель, это всего лишь временная договоренность, и потом, это не так уж далеко. У вас всегда будет возможность написать им.
– Написать? Это не одно и то же! Мне нужно видеть их. А что станет с Jardin?
– Там остаются Козетта и Люсьен. И потом, вы сможете наведываться сюда.
– Вы хотите сказать «пересекать Ла-Манш»?
Этот разговор между Эдной Чейз и Мишелем де Брюнофф, пересказанный позднее главным заинтересованным лицом, то есть Эдной, состоялся в середине 1926 г. Почему возникла срочная необходимость так мучить главного редактора журнала Jardin des modes и посылать его на другую строну Ла-Манша – наказание, которое, если верить его искреннему огорчению, было равно для него ссылке в Сибирь? Дело в том, что Дороти Тодд, главному редактору Brogue, недавно было вежливо отказано в должности.
Если говорить точнее, Конде Наст решил, что спустя месяцы, даже годы дурного управления пришло время положить этому конец и заменить свободный электрон, упорно отказывающийся подчиняться рекомендациям издательского дома. А так как он ненавидел конфликты и должен был прибыть в Европу 9 июня текущего года, то в середине мая телеграммой приказал Гарри Йоксаллу заняться этим неприятным делом. Стоит ли говорить, что 26-летний коммерческий директор, к тому же побаивавшийся взрывного характера мисс Тодд, которая была на 17 лет старше его, не совсем понял, почему ему выпала столь неблагодарная роль. Но к этой просьбе своего работодателя он отнесся так же, как к предыдущим, – уважительно и старательно.
Реакция вышеуказанного главного редактора на сообщение об увольнении была соразмерна опасениям Йоксалла, а «ее душераздирающий крик, когда он раздался, пронесся через стратосферу и был слышен от Лондона до Нью-Йорка». Мисс Тодд обладала многочисленными достоинствами, адресной книжкой, от зависти к которой побледнел бы Уинстон Черчилль, однако для того, чтобы быть хорошим главным редактором Vogue, ей не хватало главного – любви к моде.
С тех пор как она встала у руля, она привела журнал к более интеллектуальным берегам и завела читательниц в новые края, где первое место отдавалось искусству и литературе. Ее царством был авангард, а ее друзьями – члены элитарной «Группы Блумсбери». Ничто не казалось слишком смелым ее читательницам. Она печатала материалы о Вирджинии Вульф, Гертруде Стайн и Олдосе Хаксли, если не самих авторов. Целые страницы были посвящены литературе, в то время как критик Клайв Белл либо теоретик искусства Уиндем Льюис знакомили читательниц с такими художниками, как Юджин Маккоун, известными лишь узкому кругу посвященных.
Вы говорите по-немецки?
– Как вы думаете, в Германии есть элегантные женщины?
– В Германии! О, эта страна никогда не славилась утонченностью. Им скорее нравится колбаса, короткие кожаные штаны и компания.
– Да, я знаю, но не думаете ли вы, что немцы интересуются модой? Потому что, видите ли, в немецком языке нет слова для обозначения «кутюрье», в смысле «великий кутюрье». Странно, не правда ли?
– Вас это удивляет? Что, по-вашему, они стали бы делать с этим словом? Вы знаете немецких кутюрье?
Говорят, что разговор подобного содержания состоялся в 1927 г. в нью-йоркском офисе издательства Condé Nast, когда встал вопрос о том, станет ли в свою очередь Берлин, после Лондона и Парижа, местом, где будет выходить немецкое издание Vogue. Преобладали три противоположных точки зрения, причем все три объяснялись полным незнанием ситуации в стране.
С одной стороны, совершив несколько поездок на землю предков, вице-президент холдинга Льюис Вюрцбург по личным мотивам мечтал увидеть, как Германия, совершенно очарованная в то время Соединенными Штатами, примет такой проект. С другой стороны, Эдна Вулман Чейз, упорно не поощрявшая экспансионистскую политику холдинга, сразу наложила вето на эту затею: новый камень мог пошатнуть все здание. Наконец, Конде Наст, ободренный предыдущим успехо