м и подстегиваемый конкуренцией, ликовал в душе, предвкушая, как новое издание расширит его империю на Восток, от Швейцарии до Венгрии, не говоря уже о Чехословакии и Австрии… Он также не забывал о том, что его почтенный дед-методист родился на немецкой земле и что позднее его отец оставил печальное воспоминание о себе в консульстве Штутгарта. Разве создание немецкой версии журнала Vogue, на котором будет написано его имя, не послужило бы средством для того, чтобы уничтожить это плохое впечатление? В одном была согласна троица, принимавшая решение в Нью-Йорке: они не были уверены, можно ли, затевая эту авантюру, доверять тевтонскому вкусу…
Наконец, летом 1927 г. ставка была сделана. Были установлены партнерские отношения с издателем журнала Elegant Welt, и член его совета директоров, Ганс Леонард Хаммербахер, был выбран на пост управляющего филиалом Vogue Verlag. Были взяты в аренду помещения на бульваре Курфюрстендамм, а рекламному агентству Dorland, также имевшему свой филиал в Германии, было поручено найти рекламодателей. Чтобы обеспечить успех дела, Dorland согласилось даже доверить немецкому филиалу Vogue члена своей парижской команды по имени Мехмед Фехми Ага, дипломированного специалиста в области экономики, искусства и языков. Очень скоро герру Хаммербахеру организовали срочную стажировку в Нью-Йорке.
Итак, 15 ноября 1927 г. молодой 34-летний немец явился в новенький офис в Грейбар-билдинг, где с апреля издательство Condé Nast занимало девятнадцатый этаж. В этом исполинском здании из камня и стали, которое недавно закончили возводить на Лексингтон-авеню, Хаммербахеру предстояло изучить основы методики Наста – Чейз для того, чтобы применить ее в Берлине. Но все пошло не совсем так, как было задумано.
Из своего визита в материнскую компанию Хаммербахер вынес главным образом то, что он работает на богатый, очень богатый холдинг. Разве лично Конде Наст не похвалялся тем, что чистый доход его холдинга за первое полугодие 1927 г., за вычетом налогов, составлял 657 400 долларов, тогда как эта цифра за тот же период 1926 г. равнялась 477 592 долларам? Разве он не подчеркивал, что число читателей Vogue выросло с 17 000 в 1909 г. до 139 000 накануне 1928 г. и что журнал Vanity Fair после пятнадцати лет своего существования выходил ежемесячным тиражом 85 000 экземпляров? По обычаю, принятому в холдинге, постарались сделать так, чтобы поездка генерального директора немецкого издания протекала в идеальных условиях. Он приплыл на борту пакетбота Île-de-France, самого роскошного из пассажирских судов того времени, проживал в красивом отеле на Манхэттене, посещал лучшие рестораны города, постоянно разъезжал на такси… Возможно, все это слегка вскружило ему голову.
Вернувшись в Берлин, Хаммербахер очень скоро забыл предостерегающие советы и уроки по ограничению затрат своего босса и принялся без счета тратить деньги на интерьер своего офиса. Он не жалел средств, ведь впереди его ждал неслыханный успех. Команда была давно набрана, но выход первого номера немецкой версии Vogue задерживался. В Нью-Йорке уже готовили новую организованную кампанию в прессе, сообщавшую о последнем расширении журнала Vogue:
Немецкая версия журнала Vogue – это четвертое отдельное национальное издание Vogue. Американское издание журнала стартовало в Нью-Йорке тридцать пять лет тому назад… Британское издание стали выпускать в Лондоне двенадцать лет тому назад, а французское начало выходить в Париже восемь лет тому назад.
Создавая эти иностранные издания, Vogue совершил то, чего не смог совершить ни один журнал в истории моды или издательского дела.
В то время как другие журналы или газеты смогли наладить распространение в заграничные страны через ограниченный экспорт, Vogue стал первым периодическим изданием в истории, заявляющим о себе не как экспортируемый журнал, а как местное периодическое издание, публикуемое на трех разных языках и в четырех весьма удаленных друг от друга странах. Таким образом, Vogue стал живой силой во всех цивилизованных уголках мира.
Бесспорно, можно сказать, что успех какого-либо предприятия в любой стране подразумевает большие заслуги. Но когда этот успех повторяется во всем цивилизованном мире, мы сталкиваемся с очевидным фактом, говорящем о том, что за фасадом данного предприятия скрываются не просто удивительные, а универсальные ресурсы и достоинства.
Но не были ли эти триумфальные ноты несколько преждевременными?
Наконец, в начале апреля 1928 г. первый номер немецкого издания Vogue вышел в свет, и благодаря беспрецедентной рекламной шумихе тираж разошелся за двое суток. Правда, цифры по-прежнему уходили в минус… Конде Наст приехал в Берлин и побледнел, узнав о расходах за последние месяцы, а также о том, что никакая рабочая методика не дает надежды на лучшее будущее. Но этого предостережения было недостаточно. В конечном счете Льюис Вюрцбург, возглавлявший появление этого проекта, явился, в свою очередь, к постели больного. Он уволил Хаммербахера, сделал так, что журнал стал выходить не два раза, а раз в месяц, перевел из Нью-Йорка несколько сотрудников для усиления немецкой команды… Напрасно. Было уже слишком поздно. Следующий год оказался фатальным для немецкого издания. В декабре 1929 г. Конде Наст из чувства самосохранения предпочел положить конец этой авантюре.
Это короткое берлинское приключение обошлось холдингу в сумму 300 000 долларов. К нему следовало добавить моральный ущерб, нанесенный издательству, которое, несмотря на отличные результаты, начинало подсчитывать скелеты в шкафу: гаванское издание Vogue прекратило свое существование в 1923 г., аргентинское отдало богу душу в 1926 г., просуществовав два года… Сотрудники со стажем еще помнили о том, что The Patrician, английский вариант Vanity Fair, испустило дух в 20-е годы, а также о том, что после приобретения доли в компании, издававшей журнал Travel в 1911 г., Наст оставил эту затею уже в 1915 г. Ничего тревожного, с учетом невероятных барышей, которые приносило предприятие, но все это оставляло ощущение незаконченности…
И, если хорошенько подумать, стоит задаться вопросом, можно ли было избежать последнего провала, если бы Конде Наст и его команда лучше знали обстановку в Германии, стране политически нестабильной, сломленной бременем долга, навязанного Версальским договором, и до такой степени слабой, что многие из ее отраслей промышленности до сих пор не работали. Действительно ли они верили, что немецкие рекламодатели массово начнут скупать полосы Vogue? Во всяком случае, еще не пришло время для того, чтобы имя семьи Наст, словно символ успеха, вознеслось над бывшим королевством Пруссия. И хотя самолюбие главного заинтересованного лица, Конде Наста, было ущемлено, в душе он как никогда был настроен на победу.
Этот загадочный Филипп Ортиз
В начале 1928 г. сотрудники бюро на улице Эдуарда VII пребывали в полном унынии. Причина? Филипп Ортиз, директор европейского отдела издательства Condé Nast, сообщил о своем уходе.
– Как он может так поступить с нами?
– Знаете, месье Жан, вот уже двенадцать лет он работает на месье Наста… Может быть, он просто устал? Вы же знаете его, это деятельный человек…
– Деятельный, решительный, и с какими связями! В его уходе я вижу невосполнимую потерю для нашей команды и для журнала. Его знают и ценят все кутюрье, у него самая полная адресная книжка, какую только можно представить себе, и это относится как к литературным и художественным кругам Франции, так и к американским эмигрантам…
– Меня интересует, не стала ли причиной его разочарования все более возрастающая роль супругов Фогель в жизни журнала.
– Ты правда так думаешь, Сюзанна?
– Когда три года назад перестали выпускать La Gazette du bon ton, месье и мадам Фогель начали уделять много времени жизни Vogue. Помнишь интервью Люсьена Фогеля в газете Les Nouvelles littéraires, вышедшее два или три года назад?
– Да, конечно, это было в мае 1925 г., как раз перед сообщением о разводе месье Наста.
– Ну так вот, в этой беседе с Жоржем Шаренсолем месье Фогель намекнул на то, что это он стоял у истоков французского издания Vogue…
– Верно, я припоминаю. Я с некоторым удивлением прочитал эту статью вместе со своей женой. Впрочем, через две недели Люсьен Фогель опубликовал поправку, указав, что главную роль в этом начинании сыграл Филипп Ортиз, управляющий, уполномоченный издательским домом Condé Nast. Это было довольно похоже на раскаяние… Так вы думаете, что наш директор страдал от некой конкуренции или по меньшей мере от неясности относительно роли каждого из них?
– По-видимому, месье Ортизу больше, чем кому-либо другому, свойственно стремление к свободе…
В самом деле, в семье Ортиз свобода – не пустой звук, напротив, это самая горячая и самая болезненная тема из всех, и здесь мы касаемся одного из самых охраняемых секретов в истории французского издания Vogue. Чтобы оценить его значимость, нам придется вернуться в 21 мая 1894 г. Как директор издательства Наста в Париже мог забыть об этом? Ему тогда было 12 лет.
В тот день окружной полицейский комиссар Юрсатти в сопровождении нескольких человек является в дом № 10 на улице Понселе, в 17-м округе Парижа. Он взбирается по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж. Дойдя до лестничной площадки, он стучит в дверь, которая находится перед ним. Остальное отражено в рапорте, составленном офицером уголовного розыска:
Нам открывает 12-летний юноша: это брат Ортиза.
– Мы хотели бы поговорить с вашей матушкой, – говорим мы ему.
– Ее здесь нет, – отвечает он.
– Когда мы сможем ее увидеть?
– Я не знаю. Она уехала вчера утром (это заявление противоречит тому, что сказала консьержка [которая уверяет, что видела ее в то же утро неподалеку от дома]), ее не будет весь день, и завтра она сюда не вернется. Приходите послезавтра утром, может быть, она уже вернется. Что до меня, то, как вы видите, я собираю чемодан и скоро собираюсь уезжать.