арелку.
Слияние
Несмотря на предпринятые командами усилия, несмотря на предложения на групповую подписку, агрессивные рекламные тарифы, контроль стоимости производства, журнал Vanity Fair ежемесячно терял деньги. Напрасно Фрэнк Кроуниншильд пытался применить более коммерческий подход, ничто так не было чуждо его природе, как понятия «ограничения», «экономия» и «рентабельность». Журналы Vogue и House & Garden, которые также пострадали от резкого сокращения рекламного бюджета, больше не могли себе позволить возмещать убытки некогда самого остроумного журнала своего времени.
После короткого оживления в 1934 г., когда холдинг снова добился положительных результатов, 1935 г. показал суммарные убытки в 208 167 долларов. Это было лучше, чем в 1933 г., самом тяжелом в истории холдинга, когда дефицит составлял 500 000 долларов, но вызывало слишком большую тревогу, не давая возможности бездействовать, выжидая, пока сменится тенденция. Также в декабре 1935 г. Конде Насту пришлось принять одно из самых сложных в его жизни издателя решений: потопить второй флагманский корабль своего медиахолдинга.
В феврале 1936 г. в передовице Наст со своей обычной прямотой объявил о закрытии журнала Vanity Fair, или, скорее, как это принято в прессе, об «объединении журналов Vanity Fair и Vogue под одним названием»:
Начиная с мартовского номера журнал Vanity Fair будет объединен с журналом Vogue и начнет выходить под названием Vogue, включающий в себя Vanity Fair».
Я решил объединить журнал Vanity Fair с Vogue, его собратом в семье нашего медиахолдинга, по той причине, что снижение рекламной поддержки, предоставляемой в данный момент таким периодическим изданиям, как Vanity Fair – журналам, в огромной мере посвященным новинкам из мира книг по искусству, музыке, критике, скульптуре, сатире, очеркам, живописи и т. д., – привело к тому, что их выпуск в качестве отдельного издания стал нерентабельным. Поэтому журнал заканчивает свою карьеру как самостоятельное издание.
Журнал Vogue примет на вооружение отдельные издательские особенности Vanity Fair, продолжая, к примеру, работать с основными фотографами Vanity Fair, некоторыми из самых талантливых художников и писателей. Также на страницах журнала Vogue повышенное внимание будет уделено театру, кинематографу и искусству.
Кроуни не попался на эту удочку: Vanity Fair и вправду скончался. Что до его новой должности «издательского консультанта» в журнале Vogue, то она, безусловно, была похожа на утешительный приз. В компании винили в биржевом крахе новые издания, такие как The New Yorker, основанный в 1925 г. Гарольдом Россом и его женой Джейн Грант, которые сумели утвердиться за последнее десятилетие и завоевать сердца читателей. Осознавали ли Наст и Кроуниншильд, что Vanity Fair был уже не в духе времени? Беда не приходит одна, в том же месяце Конде Наст был вынужден объявить о перепродаже ежемесячного журнала The American Golfer, присоединенного к его коллекции в октябре 1928 г. после нескольких месяцев переговоров…
Итак, пока еще в офисе в доме № 420 на Ленгсингтон-авеню продолжали работу над тремя периодическими изданиями: Vogue, House & Garden и The Vogue Pattern Books, в котором публиковали выкройки для шитья…
Настенные часы, гномы и канарейки
– Жермена, как дела с изучением английского? Давненько мы ничего не слышали о твоем портном…
– О портном Жермены? Почему ты спрашиваешь об этом, Сюзанна?
– «My tailor is rich» (мой портной богат) – самая первая фраза из ее дурацкой методики, о которой она твердила без умолку[17].
– Так почему же она выбрала эту фразу? Любопытно, не так ли?
– Я думаю, мадемуазель Мадлен, что автор захотел использовать легко узнаваемые французские слова: tailor вместо tailleur (портной) и rich вместо riche (богатый). Нет? Кажется, вы сомневаетесь, мадемуазель Сюзанна…
– По-моему, эта на вид безобидная фраза звучит как прописная истина, наивность которой можно было бы оспорить…
– Выражайся яснее, Сюзанна, мне кажется, мы не понимаем, о чем ты.
– Для меня фраза My tailor is rich исходит из банальной мысли о том, что портными часто бывают евреи, а евреи богаты!
– Тебе повсюду мерещится зло!
– Точно! Я думаю, что сегодня виноваты невинные. Послушай, Жермена, ты можешь перевести эту страницу, чтобы проиллюстрировать мои слова?
– О чем идет речь?
– О статье с иллюстрациями под названием «Муссолини, Гитлер и Иден в своих убежищах», опубликованной в американском издании Vogue неделю или две назад. Постойте… Точно, 15 августа 1936 г.
– Хорошо, я попробую:
Когда эти люди, ответственные за внешнюю политику, возвращаются к себе домой, они находят там покой. Все эти комнаты очевидно раскрывают личность и говорят о родине каждого из них: лондонский дом Энтони Идена, построенный в упорядоченном и обезличенном, как и английская дипломатия, британском стиле; причудливое и комфортабельное немецкое шале Гитлера; и вилла Муссолини, декорированная в агрессивном стиле, отличающаяся великолепными пропорциями, как отражение безграничной гордости нации.
На снимке ниже можно увидеть угол столовой Гитлера в Доме Вахенфельд, его убежище в центре деревушки Берхтесгаден на юге Баварии. Стоящее на склоне горы шале, с его верандой и канарейками, комнатами вроде этой, в которой стенные часы удачно сочетаются с гномами и подушечками с узором в виде свастики, обладает всеми прелестями загородного жилища. Ничто в Вахенфельде не напоминает ни о «нервозной простоте» его берлинского дома, ни о постоянном диктаторском контроле за национальным искусством. (Он – автор очень известного замечания: «Не существует другого искусства, кроме нордического или античного».)
Чтобы поместить статью, опубликованную в журнале Vogue, в соответствующий контекст, нужно напомнить, что в августе 1936 г. Олимпийские игры, проходившие в Берлине, оказались под угрозой международного бойкота из-за расистской и антисемитской политики Третьего рейха. Под давлением своих иностранных коллег и чтобы продемонстрировать свою добрую волю, Гитлер наконец согласился на то, чтобы в национальную команду была включена рапиристка Хелен Мейер, еврейка по происхождению, при этом он приказал на период проведения Олимпиады снять в немецкой столице антисемитские лозунги. Но что можно сказать об этой статье, в которой, не краснея, ассоциируют члена британского парламента с двумя диктаторами? Безусловно, этот сознательный отказ медиахолдинга обсуждать политические темы казался довольно сомнительным, даже оскорбительным некоторым читателям по ту сторону Атлантики.
В сущности, журнал Vanity Fair, возможно, стал жертвой несоответствия его издательской политики требованиям эпохи. Его необычная тональность, его склонность высмеивать все что угодно, его так радостно воспринимавшаяся непринужденность в духе 20-х годов уже не подходили для общества, жизнерадостность которого деградировала с каждым днем под влиянием международной обстановки.
Хелен Браун, бывший редактор журнала Vanity Fair, писала, что журнал умер из-за того, что «легкомысленно не обращал внимания на то, что отдельные представители его читательской аудитории выбрасывались из окна» вследствие биржевого краха. Она могла бы добавить, что журнал растерял других читателей, родители или бабушки и дедушки которых, оставшиеся в Европе, оказались под угрозой тоталитаризма в Италии, Германии и в последнее время в Испании.
Для Фрэнка Кроуниншильда и его команды политика, так же как театральные, литературные или художественные новинки, всегда была предметом для шуток, смешков, острословия. Впрочем, порой там не задумывались о последствиях, как случилось в августе 1935 г., когда из-за публикации карикатуры на Хирохито на своих страницах журнал и, главное, посольство США в Японии были вынуждены представить официальные извинения императору. В июньском номере за 1932 г. редакция Vanity Fair, возмущенная мягкотелостью американского правительства, осмелилась озаглавить передовую статью Wanted: A Dictator! («Разыскивается: диктатор!»)
Четыре года спустя такого рода шутки уже никого не забавляли. Понятно ли это было Конде Насту и Эдне Чейз? Не больше, чем редакции New York Times Magazine или британского журнала Homes and Gardens, конкурента House & Garden, опубликовавших красивые фотографии шале в Берхтесгадене в мае 1937-го и в ноябре 1938 гг., прославляющие простоту фюрера…
Смотреть, а не читать
– Это пошло!
– Как так! Да нет же, Мадлен, это жизнь, настоящая жизнь! Жизнерадостные женщины развлекаются в полях, подальше от фотостудий!
– И ты, может быть, думаешь, что у читательниц Vogue возникнет желание платить за то, чтобы посмотреть, как светские женщины забавляются в стогах сена?
– Точно! Так как, видишь ли, это доказывает, что все мы принадлежим к одному большому сообществу: мы все равны под солнцем! У одних растрепались волосы от ветра, другие боятся обгореть: каждая из нас может узнать в них себя.
– Но, Сюзанна, все эти женщины принадлежат к высшему обществу Лонг-Айленда! У них на лице это написано! И их сфотографировали в поместье банкира и миллионера Джорджа Уитни[18]. Признайся, что ты радуешься скорее оттого, что фотограф – женщина, верно?
– Во-первых, хочу тебе заметить, что Тони Фрисселл – не первая женщина с фотоаппаратом в холдинге. Ты слишком быстро забыла, что до нее, в 1927 году, была Беренис Эбботт, а еще Ли Миллер в 1931 году…
– Ли Миллер? Американская манекенщица?