Благодаря активности Синдиката высокой моды была разработана система, которая позволит уберечь этот сектор. В июле 1941 г., в то же время, когда вводится карточная система на одежду, задумывается карточка покупателя модельной одежды, которая позволяет иметь доступ к высокой моде при соблюдении таких строгих условий, как вычет половины баллов с индивидуальной карточки на одежду. Эта мера поддерживается правительством и поощряется министром пропаганды.
Правительство Виши видит в ней средство контролировать образ женщины и пропагандировать идею о том, что французская элегантность выживет во что бы то ни стало. В Берлине считают важным, чтобы располагающие средствами француженки и жены немецких офицеров одевались одинаково: это великолепный символ сближения побежденных с победителями. Чтобы стимулировать творчество, допускаются отступления. Французским кутюрье, хотя и обязанным соблюдать некоторые правила, направленные на экономию тканей и «акцентирование женственности» (то есть на исключение смелого мальчишеского силуэта, популярного в эпоху между двумя войнами), предлагают дополнительное сырье.
После открытия театров, ресторанов, музеев, ипподромов, кинотеатров, оперы и мест для общения и развлечений мода хотя и выглядит иначе, но не исчезает: цвета стали темнее, юбки короче и без прикрас, длиной до середины колена, жакеты с квадратными плечами, непритязательный фасон и минимум украшений. Дамскую сумочку заменяет сумка на длинной ручке через плечо (из синтетических материалов): она более практична для езды на велосипеде и позволяет переносить кое-какие покупки и противогаз. За неимением лучшего французские дизайнеры направляют свою фантазию на шляпки.
«Очень тяжелое бремя»
Начиная с 1941 г. здоровье Конде Монтроза Наста стало ухудшаться. Подлинную причину этого определить сложно. В 68 лет хозяин Vogue продолжал ежедневно приходить в офис, управлять коллективом, проверять содержание журналов холдинга, наведываться в типографию в Гринвиче, штат Коннектикут, и, конечно, составлять служебные записки. Его рабочий график, не считая почти ежедневных выходов в свет, мог бы изнурить и энергичного молодого человека. Мог ли сам Наст отличить обыкновенную усталость от физического истощения, явно требующего спокойствия и отдыха?
На смену его эпохе пришла другая, и он смотрел на нее критическим взглядом. Полю Пуаре пришлось закрыть свой бутик в 1929 г., Кармел Сноу ушла, журнал Vanity Fair больше не существовал, Стайхен, утомленный карьерой в сфере моды, в 1937 г. решил положить конец своему сотрудничеству с Vogue. В 1938 г. журнал опубликовал последнюю обложку, нарисованную Жоржем Лепапом, закончив серию, начатую в 1916 г. и насчитывавшую 80 первых полос. Приемы, устраиваемые в доме № 1040 на Парк-авеню, в большей степени, чем обычно, стали для Наста частью светских обязательств и растеряли поистине праздничный дух, некогда оживлявший их. Эдна и Фрэнк скоро достигнут семидесятилетнего возраста… Мир, который прославил его и создал его состояние, исчезал, и Конде Насту казалось, что новая эпоха лишена блеска и остроты прежних времен. Не этим ли объяснялся упадок сил, жертвой которого он стал?
Его сотрудники задавали себе меньше вопросов. Босс стал раздражительным, почти невыносимым, вот и все. Любая помеха заставляла его вздыхать, и список его требований с каждым днем становился длиннее. Давно прошли те времена, когда молодой издатель оставлял дверь своего кабинета открытой для всех сотрудников, поощряя непрерывный диалог со своими служащими.
Наедине с близкими Гарри Йоксалл не скрывал, что после объявления войны наконец испытал облегчение от того, что избежал последней прихоти Наста, желавшего сделать его своей правой рукой. По его просьбе Йоксалл в сопровождении жены и двоих детей покинул Англию 2 августа 1939 г., чтобы присоединиться к своему боссу в Нью-Йорке. В день вторжения Германии в Польшу Йоксалл, как настоящий патриот, вернулся в Лондон, чтобы быть рядом со своими соотечественниками во время конфликта. Насколько приятными и непринужденными были его разговоры с Настом в 20-е годы, настолько раздраженным и надоедливым показался ему человек, которого он увидел на Манхэттене в 1939 г.
На протяжении 1941 г. во время совещаний несколько раз случалось так, что информация, не оправдавшая его ожиданий, или неловкое слово, даже противоречивая мысль вызывали у Наста невероятные вспышки раздражения. Он менялся в лице, часто дышал, вплоть до того, что задыхался. В таких случаях Наст поднимался и покидал совещание, больше не возвращаясь.
То, что происходило в последующие мгновения, стало известно только после его смерти: он устремлялся в кабинет своей секретарши – единственной, кто была в курсе его секрета, – и пытался прийти в себя, вдыхая чистый кислород из баллона, установленного по совету врача. За долгие годы переутомления, курения и стресса Наст расплачивался серьезными проблемами с артериальным давлением.
В декабре 1941 г. хозяин Vogue внезапно попал в больницу. Своим сотрудникам и даже своему сыну он сообщил о пневмонии. А когда они предлагали навестить его, то сразу же возникал призрак, возможно, заразной болезни, которым он прикрывался как ширмой, чтобы не подпускать к себе никого из близких. На самом деле Наст перенес сердечный приступ. Он был измучен. Впервые в жизни он прекратил работать, отказываясь отвечать на телефонные звонки.
Благодаря своей недюжинной воле в январе Наст вернулся к работе. Он не сказал правды своим сотрудникам, и скоро все узнали сварливого и желчного человека, которого не видели несколько недель. Безумство служебных записок никогда не знало таких масштабов. Подозревая, что дни его сочтены, Наст хотел, чтобы то, чему его научила жизнь, было во что бы то ни стало сохранено. И он в этом преуспел.
В 1942 г. он смог представить своему ближнему кругу исчерпывающий доклад об опробованной им методике, которая, как он думал, способна снова проложить путь к успеху, как и в первые годы его карьеры. Как отметил вице-президент холдинга Лью Вюрцбург, передавая этот доклад для внутреннего пользования, если бы Херст знал о его существовании, он, безусловно, выложил бы миллионы долларов, чтобы заполучить этот документ и применить подобную философию в журнале Harper’s Bazaar. Посему необходимо было соблюдать величайшую бдительность, и круг тех, кто мог ознакомиться с докладом, должен был ограничиться неподкупными соратниками, которым можно было доверять.
Несмотря на желание все-таки облегчить нагрузку, Наст за первое полугодие 1942 г. организовал восемь вечеринок, в том числе по поводу 12-го дня рождения своей малышки Лесли. Ни за что на свете он не отказался бы от этого момента истинного удовольствия. Рядом со своей дочуркой Наст снова чувствовал себя молодым. Главное, что он не позволял себе выглядеть рядом с ребенком стареющим отцом. Лесли была для него лучом солнца, одной из последних причин того, что он не терял надежду на лучшие дни. В августе он отправил ее в Вермонт на каникулы. Сообщил ли ей Наст, что их дом в Сэндс-Пойнте – где в 1929 г. скончалась Эстер Наст – забрала за долги Brooklyn Trust Company? Отказываясь считаться с усталостью, он навестил малышку Лесли и целый день играл с ней, бегая по саду, взбираясь на холмы и спускаясь с них…
Эта эскапада стоила ему очень дорого. После возвращения в Нью-Йорк в начале сентября его сразил новый приступ, вынудив на этот раз остаться в постели без движения или почти без него… Кроуни предупредили о сложившейся ситуации. Наст признался своему старому соратнику, что не может решиться умереть, не примирившись с теми, кто его окружает. И в связи с этим его мучило сожаление…
Он доверительно сообщил Фрэнку, что направил Эдне длинное письмо, в котором пытался оправдать свое поведение в последнее время и получить – если Эдна чувствовала себя обиженной – ее прощение. Письмо осталось без ответа. Фрэнк взял на себя роль посредника. Скоро стало известно, что неправильно оформленное письмо не дошло до адресата. Несколько дней спустя Эдна наконец смогла с ним ознакомиться. Растроганная, она прочитала то, что написал человек, рядом с которым она провела тридцать три года своей жизни:
Я осознал, что служебные записки, которые я составлял время от времени в течение прошедшего года, ранили вас. Я окончательно понял это только в тот день, когда вы сказали мне, что мой последний анализ по поводу обложек убил в вас тот интерес, с которым вы относились к журналу Vogue. Эдна, мы с вами – отличная команда. Мне хочется верить, что я был дальновидным и толковым издателем, однако я первый готов признать, как наедине с вами, так и на людях, что без вас я никогда не смог бы создать Vogue. Мы вместе написали эту красивую историю. Так переживем же вместе и настоящий кризис, а также те, которые могут случиться позже.
На мне лежит очень тяжелое бремя. Мне кажется, что моя жизнь сводится к усилиям, которые я предпринимаю для решения своих проблем. Выдержу ли я эти испытания? Не знаю. Знаю только, что должен сбросить с себя бесполезную дополнительную тяжесть. Ваше негодование – на мой взгляд, неоправданное – это груз, который давит на меня. Моя жизнь, вне всякого сомнения, была бы намного счастливее, если бы я был убежден в том, что вы ни в коем случае не сердитесь на меня. Эти слова, дорогая Эдна, продиктованы надеждой на то, что между нами больше не возникнет никаких преград.
Эдне, занятой правкой последних гранок готовящегося к публикации номера, хотелось бы устремиться к постели своего друга. Прежде чем увидеться с ним, она торопливо написала записку и отправила ее с курьером:
Дражайший Конде!
Вы отправили свое письмо на Лонг-Айленд, забыв указать название города. В конце концов его переправили, и я только что получила его. Я в настоящий момент так занята, что не могу незамедлительно ответить вам, но однажды я попробую рассказать вам, по возможности не обращая внимания на свои эмоции, о том, что я чувствую и почему. Пока же будьте уверены, что ни ваши служебные записки, ни годы, ничто другое не смогли бы перечеркнуть бесконечную любовь, которую я чувствую к вам сейчас и буду чувствовать всегда. Через несколько часов я заеду навестить вас.