Эти слова, думала Маргарет, могут оказаться полезнее всяких молитв, которые она выучила. Однажды их класс одновременно возносил четыре разные молитвы — святому Иуде, святому Иосифу, Святому Сердцу, Богоматери Всеблагой… Одно плохо в молитвах и молитвенниках, думала она, никакой гарантии. Ни про одну не сказано: вот она обязательно поможет. Приходится пробовать их все и уповать. Как в лотерее: выбираешь номер, не выигрываешь, снова выбираешь. Что же, не повезло — попытай счастья еще раз. И как в лотерее, в этом есть что-то несправедливое.
Да и все несправедливо, думала она. Вот как с этой девочой в третьем классе. Как давно это было… Ее звали… Розали? Да, Розали. Она была калека: от детского паралича у нее искривился позвоночник и на плече был горб. Другие девочки всегда бегали за ней в уборную, тыкали пальчиками в горб и смеялись. Каждый день они доводили ее до слез, но она никогда не жаловалась монахиням. Только перестала ходить в уборную. Однажды у нее под партой натекла лужица, а на следующий день она не пришла в школу. И больше никогда не приходила.
Наверное, мы убили бы ее, будь у нас больше времени, думала Маргарет. Вот как Мэтью.
Это был ее не то четвероюродный, не то пятиюродный брат, одного с ней возраста. Он непременно приходил на все детские праздники — крупный, жирный, женоподобный мальчишка с женской грудью. Они — Маргарет и еще семь-восемь детей — попытались утопить его в бассейне посреди розария тети Сесилии. Он уже почти не барахтался, когда тетя Сесилия заглянула б розарий… Маргарет до сих пор помнила ее пронзительный вопль.
Все дети злы, думала Маргарет. Вроде той сумасшедшей дылды, которая так дернула ее за волосы, когда она сидела в уборной, что вырвала целый клок. У нее на затылке долго была плешинка. После этого Маргарет стала носить с собой нож с четырехдюймовым лезвием, которое выскакивало, едва нажмешь на кнопку. «Я тебя по-итальянски так полосну, что и родная мать не узнает», — грозила она.
А монахини занимались своими делами, ничего не зная о том, как ведут себя их воспитанницы. Это тоже было несправедливо.
И вся красота, предназначенная их семье, досталась Анне… Вот уж это совсем несправедливо. Я коротконожка, кубышка, у меня курчавые волосы и дурацкие карие глаза. Анна тоненькая, стройная, с прямыми черными волосами, как у индианки, и кроткими нежными глазами, как у спаниеля.
Как-то она пожаловалась отцу. Он ответил серьезно:
— Маргарет, ты по-своему очень привлекательна и в отличие от Анны умеешь думать.
— Вот спасибо, — буркнула Маргарет. — Я до смерти хочу быть похожей на Джин Харлоу, а ты мне говоришь, что я умею думать. Большое спасибо.
Автомобиль Роберта и Анны скрылся из виду. Маргарет стояла и смотрела на безлюдную улицу. Моя сестра вышла замуж и уехала. Жаль. Жаль.
Подошел отец и обнял ее за плечи, мокрые от пота.
— Они удрали, детка?
Она кивнула и подумала, что отец всегда называл их по-разному. Ее он зовет «детка», Анну же либо «милочка», либо «девочка».
— Папа, эти туфли меня доконают.
Смутная грусть на его лице сменилась улыбкой.
— Ты столько часов на ногах…
— Атласные туфли всегда жмут, но Анна о других и слышать не хотела.
— Анна точно знала, что ей нужно.
Маргарет бросила свои розовые туфли в кадку с гарденией.
— Замечательно! — Сорвав белый цветок, она театральным жестом поднесла его к носу и отшвырнула. — Потрясающе!
Позади них раздался звон разбитого стекла и хохот. Отец поднял бровь:
— Ну, кажется, началось настоящее веселье.
— Помнишь день рождения дяди Гарри, когда А. Д. подрался с Джозефом и все начали кидаться тем, что под руку попало?
— Ты думаешь, что сегодня будет то же самое? Может быть… Детка, вино скверно действует на родню твоей матери.
Они медленно вошли внутрь. Чинный оркестр исчез из бального зала, и на его месте под синими лампочками безумствовал джаз-банд. Отец устало сказал:
— Детка, я выпью виски. Хочешь?
Ее близко посаженные карие глаза блеснули.
— Ты меня в первый раз об этом спросил. Я пила только шампанское.
— Ты теперь взрослая. Можешь переходить на виски.
— А что, если я напьюсь, мертвецки напьюсь?
— В лоне семьи своей матери?
— Ага.
— Ну, так ляжете все вместе. — Он кивнул на мужчину в черной сутане, растянувшегося на светло-зеленой кушетке. — Вот Амброз. Лев ляжет с ягненком.
— Откуда это?
— А черт его знает, — сказал он. — Читал где-то. Давно.
Раньше он никогда при ней не чертыхался.
Он протянул ей бокал виски со льдом:
— За подружку невесты!
Она осторожно пригубила.
— От этой жары пить хочется… чертовски.
Она не сразу произнесла это слово, не зная, как отец к нему отнесется, но он точно не слышал и лишь поднял бокал, с усмешкой поглядев на нее. А затем поднял его уже серьезно и поклонился тете Гарриет, которая подошла к ним.
Потом она еще раз увидела отца. Он сидел один в углу малого павильона. (Все они носили названия в соответствии с оформлением: «Кисмет», «Айвенго», «Шатер султана», «Ледяной дворец», но какой был этот, Маргарет не помнила.) Отца совсем заслоняли пальмы, к которым были проволокой прикручены белые пионы. Перед ним на столике стоял бокал с виски. Он глядел в потолок и курил сигару.
— У тебя совсем домашний вид.
Маргарет опустилась в стоящее рядом кресло и закинула ногу на ногу. Запыленный край ее розового платья отогнулся, открыв грязные теннисные туфли. Отец с удивлением посмотрел на них. Она проследила направление его взгляда.
— Ах, это… Я посылала за ними домой, папа. Совсем расшибла большие пальцы, пока ходила босиком.
Он затянулся и снова уставился в потолок.
— Ты устал, папа?
Он изогнул спину и потянулся.
— Я всегда уставал от родни твоей матери. И сегодня — не больше обычного.
— Ты знаешь, новый тесть Тутси отправился в больницу. Говорит — сердце.
— Тесть Тутси… — Он помолчал, стараясь вспомнить. Тутси был троюродный брат, который недавно женился на девушке из Хьюстона. — Это какой же? Тот, у которого магазин готового платья, или тот, у которого ночной клуб?
— Не помню. А знаешь, машина «Скорой помощи», которую придумала Анна, оказалась не такой уж глупостью.
Отец улыбнулся:
— Анна никогда не делает глупостей.
— Можно, я покурю?
Он покачал головой.
— Сегодня ты пьешь — и этого достаточно.
Она хихикнула:
— На меня это не действует.
— Действует.
— Откуда ты знаешь?
— Ты выглядишь старше.
Она наклонилась к нему и старательно скосила глаза к вспотевшему носу.
— Я хочу вырасти и быть такой, как Грета Гарбо, чтобы мужчины по мне с ума сходили.
Снаружи, за шелковой стеной павильона, началась ссора. Несколько голосов выкрикивали бессвязные слова.
— Знаешь, — сказал отец, — этим праздником я убил двух зайцев: выдал замуж дочь и выполнил свои светские обязательства за прошлые десять лет.
Маргарет сказала:
— Папа, тебе грустно, что у тебя нет своих родных?
Он покачал головой.
— Ты никогда о них не рассказываешь.
— Нечего рассказывать. Отца я вообще не знал, а мать, когда переселилась ко мне, была обыкновенной старушкой.
— Я не об этом. — Маргарет кончиком языка гоняла кусочки льда по бокалу.
Он пожал плечами и вернулся к своей сигаре и виски. Маргарет ушла, так и не допив. Виски ей не понравилось, хотя оно и было настоящее шотландское, очень дорогое и абсолютно противозаконное.
Сад расцвел разноцветными фонариками. Над полем для гольфа висела бледная луна, точно прилипший к небу клочок бумаги. Маргарет стояла у бассейна с рыбками и смотрела, не мелькнет ли между листьями чешуйчатый хвост, но видела только луну — она дрожала и покачивалась среди зеленых кружков.
— На что ты смотришь?
Она так сильно вздрогнула, что едва не упала в воду.
— Так нельзя!
— Что нельзя? — Это был Эндрю Стефано, муж ее троюродной сестры Бернадетты.
— Ты меня испугал.
Какой он красивый, подумала Маргарет. Смуглый и гладенький, как морской котик. Как Роберт.
— Маргарет, ты пила! — Его голос вдруг изменился.
— Мне уже семнадцать лет, — сказала она. — Почти. — Я могу пить, если хочу. — Она насмешливо фукнула, вытянув губы.
— Девочка, я тебя накормлю. По-моему, тебе это будет полезно.
Он обнял ее за талию и решительно повел в буфет. В самом центре бесконечного нагромождения закусок под голубым шелковым балдахином медленно таял ледяной лебедь, охраняемый множеством золоченых купидонов.
— Слышишь? — сказала Маргарет. Размеренные звонкие шлепки: умирающий лебедь капал в тазик, скрытый под кружевной скатертью. — Лебедь истекает кровью.
— Ну-с, — сказал Эндрю, — все выглядит очень аппетитно!
Маргарет отмахнулась от официанта.
— Пойдем на воздух, Эндрю.
Эндрю нагрузил две тарелки, сунул в карман серебряные вилки и ножи, не забыв и салфетки, и они вышли в сад. Все столики были заняты.
— Придется идти обратно, — сказал Эндрю.
— Идем дальше, кузен Эндрю. Что-нибудь да отыщется.
Они шли по саду, оглядывая тесные кружки у озаренных свечами столиков. Потом остановились — дальше начиналось поле для гольфа.
— Что будем делать? — спросил Эндрю.
Ночь была безветренной, как все летние ночи, и в воздухе висела влажная духота. За темным сплетением деревьев над полем громоздились тучи. Иногда от травянистого откоса тянуло легким ветерком, рожденным жаром накаленной солнцем земли и прохладой деревьев. Он задевал щеки, как крылья ночной бабочки.
Маргарет лизнула палец и подняла его.
— Чувствуешь? Говорят, это вовсе не ветер, а дыхание земли.
Эндрю все еще высматривал в сумраке сада свободный столик.
— Ты что-нибудь видишь?
Маргарет повернулась на пятках, пискнув теннисными туфлями.
— Давай прямо здесь. — Она плюхнулась на траву и прислонилась спиной к дереву. — Умираю есть хочу!