— Надеюсь, тебе понравится. Ты же не сказала, чего тебе взять.
— Я так голодна, что и гвозди сойдут.
Она быстро опустошила тарелку и сунула ее в куст азалии.
— Посмотрим, как они ее утром разыщут… Кузен Эндрю, а где вино?
— Тебе на сегодня достаточно, девочка.
— Не говори со мной таким тоном. — Она выпрямилась. — Пойду стащу бутылку у кого-нибудь со стола.
Скоро она вернулась. Резиновые подошвы ступали совсем бесшумно.
— Белое или красное? — Она хихикнула. — Они так целуются… Рюмок не нашла. Зато принесла вот что.
От резкого запаха сахарной пудры он чихнул.
— Пирожные?
— Ну и что?
— Дай-ка мне вино.
— Зря отказываешься, Эндрю. Замечательные пирожные, только не разберу какие.
— Ты что, вкуса не чувствуешь?
— Никакого.
— Девочка, ты-таки пьяна.
— Слышишь, поют?
— Нет.
— А ты послушай…
Звуки праздника: джаз-банд играл «Валенсию», смеялись и громко разговаривали люди; в темноте вокруг них повсюду кто-то шептался.
— Не слышу никакого пения.
— Может, они опять запоют, — сказала Маргарет. — Я подожду. — Она растянулась на земле. — До чего же хорошо!
Она закинула ногу на ногу, чуть не задев Эндрю по лицу. Он схватил ее ступню и почувствовал под пальцами резиновую подошву, брезент, шнурки.
— Маргарет, ты была в церкви в теннисных туфлях?
— Конечно, нет. — Маргарет икнула. — Я была в атласных туфлях, как велела Анна, и вообще вела себя очень прилично.
— Ты ухмылялась, когда шла по проходу.
— Рада, что ты меня заметил.
— Ты рехнулась.
С дорожки вежливо спросил официант:
— Вам что-нибудь подать, сэр?
Эндрю подскочил от неожиданности. На дорожке белела куртка и слабо поблескивал серебряный поднос.
— Ты похож на привидение.
— Шотландского с содовой, — сказала Маргарет.
— Мисс Маргарет, ваш отец спрашивает, собираетесь ли вы ехать домой.
— Скажи ему, что меня подвезет кузен Эндрю.
Поднос поднялся и поплыл прочь, оставив за собой запах виски и крахмала.
— Вот почему говорят, что они черней смолы. — . Маргарет хихикнула. — Их совсем не видно. Ну, поехали. С Новым годом!
— Легче, легче, — сказал Эндрю.
— Знаешь что, — сказала Маргарет, — до сих пор я пила только тайком, когда никого не было дома или никто не видел.
— Я готов отвезти тебя домой, но мне совсем неохота тащить тебя на второй этаж.
— Знаешь, кем бы я хотела быть? Старой дамой, которая рассказывает сальные анекдоты мальчишкам.
Эндрю допил рюмку.
— Ты отправляешься домой сию же минуту.
Она продолжала лежать. Он потянул ее за руки и, подняв, крепко обхватил за талию. Она приникла к нему, немного постояла, потом швырнула рюмку в темноту.
— Ладно, кузен. — Она все еще чувствовала у себя на талии его пальбы.
У Эндрю был «паккард», почти новый.
— Хорошая машина, — сказала Маргарет. — Значит, дела у тебя идут лучше, чем я думала.
Он дал задний ход, осторожно выруливая на дорогу.
— Многие и не думают уезжать, — сказал он. — Пожалуй, веселье продлится до утра.
Она откинула голову назад.
— Тебя тошнит? — сразу же спросил он. — Мне только не хватало испорченной обивки.
Она сказала:
— А ты никогда быстрее не ездишь?
— Все-таки я сейчас не самый трезвый человек в мире, так что обойдемся без происшествий.
Вверху проплывали уличные фонари. Они ей подмигивали, и она подмигнула в ответ.
— Прокатимся по парку, — сказала она.
— Ты едешь прямо домой.
— Я хочу в парк. В тот, за Мэгезин-стрит, к фонтану с голыми дамами.
— Ну, послушай…
— Для такого чертовского красавца, Эндрю, ты чертовски туп.
— Ладно, только на минуту.
Не успел он остановить машину, как она открыла дверцу, мелькнула в свете фар и исчезла.
— Куда ты? — крикнул он.
Маргарет в резиновых туфлях уверенно бежала в темноте.
У фонтана она остановилась и обняла одну из трех бронзовых нимф, державших урны, из которых в мраморный бассейн непрерывно струилась вода. Холодный металл под ее ладонями казался зеленоватым — впрочем, она знала, что он таким и был. В детстве она в солнечные дни часто приходила сюда с няней. В бассейне плескались белые дети, а вокруг на скамьях сидели черные няньки. Однажды какой-то малыш спустил штаны и попикал на ее крахмальную юбочку.
Тут ее и нашел Эндрю.
— А, так это и есть твой фонтан?
— Вы совершенно правы, кузен Эндрю.
Подобрав платье, она шагнула в бассейн. Вода доходила ей до колен. С ее руки ниспадали складки розового шелка. Она бродила по воде взад и вперед, расшвыривая брызги в темноту.
Эндрю сидел на бронзовых коленях и ждал.
Ей надоело это развлечение, и, хлюпая промокшими туфлями, она подошла к Эндрю. Теперь, когда он сидел, они были одного роста. Его лицо казалось неясным пятном, и она его не узнала. Это, может быть, кто-то другой, подумала она. Любой другой мужчина.
— Вода очень приятная, — сказала она. Она не видела, как его руки потянулись к ее плечам, но мир вдруг закрутился, верхушки деревьев качнулись слева направо и справа налево. — Я совсем пьяная.
— Да. — Он крепко держал ее за плечи. — Ты сама не понимаешь, что делаешь.
— Нет, понимаю. Да! — Она хихикнула, и деревья снова закачались. — Как сказала Анна. Да. — И она подставила ему губы.
Странно, подумала она, мой первый поцелуй с мальчиком давным-давно был мокрым, липким, холодным и мне не понравился. И этот не нравится. Лучше бы он целовал мне грудь, а не губы.
Она отвела назад плечи, выставляя грудь. Вдруг поможет? Он заметил ее движение и стал целовать ее в шею.
Вот и все. Это и еще что-то: ожог, легкая судорога. Макушки деревьев заплясали, и она подмигнула им.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Почему ты меня не предупредила?
— О чем?
Деревья замерли. Жаль.
— Да сиденье же, черт побери, сиденье!
Она покосилась на сиденье, потом потерла его краем платья.
— Да, заметно. Я не знала, Эндрю, что крови будет так много. Я думала, что это только символическая капля. А потом простыню вывешивают на балконе — и вся улица ликует. В Сицилии.
— Как, черт побери, я объясню Бернадетте, откуда это?
— А ты выкинь сиденье и скажи, что потерял.
— Очень остроумно, — сказал он.
Она видела его совершенно ясно — наверное, глаза уже привыкли к темноте. Он выглядел ужасно: темные круги и мешки под сощуренными веками.
— Послушай, — сказала она, — а как насчет меня? Мне ведь надо пробраться к себе так, чтобы меня никто не увидел, а это в нашем доме совсем не просто.
— Скажи, что тебя лягнула лошадь. В Сицилии.
Она привстала и щелкнула его по кончику носа. Он отпрянул, точно от пощечины, ударился локтем о дверцу и скорчился от боли.
— Собаки тоже не любят, когда их бьют по носу. — Она осторожно перелезла с заднего сиденья на переднее.
— Аккуратней. — Он все еще держался за ушибленный локоть. — Ради бога аккуратней.
— Я и так уж стараюсь. Поехали.
Он вел машину молча и на большой скорости.
— У меня идея, — сказала она, когда машина остановилась у ее дома. — Только что пришла мне в голову.
— Избавь меня от своих идей.
— Облей сиденье бензином и подожги. Никаких улик.
— И никакой машины.
Он перегнулся через нее и открыл дверцу. Она вылезла, чинно придерживая платье, скрипя мокрыми туфлями. Эндрю сразу уехал.
— Ну, веселись! — сказала она вслед удалявшимся красным фонарикам.
Черный ход был заперт. Она хотела было позвонить, но передумала. Ничего, как-нибудь обойдемся.
В столб веранды был ввинчен большой крюк, который когда-то поддерживал маркизы. Если стать на него ногой и ухватиться за край водосточного желоба, то можно вскарабкаться на крышу. Пройти по скату, спуститься на трельяж, поднять оконную раму с металлической сеткой, юркнуть в комнату — и она дома.
Ей мешало платье, и она, закатав юбку, подсунула ее под пояс. Этот толстый валик мешал дышать. Не скули, малыш, приказала она себе.
На крышу влезть было просто. Внизу она увидела; аккуратный задний дворик — ухоженные клумбы, цветные пятна (то ли розы, то ли еще что-то) и высокие темные веера шелковиц у забора. Дальше чернели слепые окна соседнего дома — все шторы опущены.
Маргарет медленно выпрямилась. Еще одно усилие, старушка! Она вставила ногу в квадрат трельяжа, хихикнув оттого, что мокрая туфля тихо чавкнула. Перенесла вес на эту ногу, продвинулась вперед, вытянулась по стене и подняла раму. Ее туфля соскользнула с перекладины. Она услышала это, прежде чем почувствовала, что теряет равновесие. Стремительно вскинув левую руку, она уцепилась за подоконник, но так сильно ударилась, что от боли чуть было не сорвалась. Она отчаянно дернулась, чтобы всползти на подоконник. Если я остановлюсь, то у меня не хватит сил повторить все снова. Ну! Ее грудь лежала на подоконнике. Если бы не валик платья на животе, было бы куда легче. Просто гора какая-то! Черт бы побрал Анну и ее платье до пят!
Она повернулась на бок, проехав ребрами по подоконнику, скользнула наискось и перекатилась в комнату.
В пересохшем горле першило. Она сидела на ковре, поджав ноги, и хрипло дышала. Я щенок с длинной рыжей шерсткой и блестящим черным носом.
У нее было странное ощущение за глазами — череп точно стянуло проволокой. Она уткнулась в колени. Бесформенно осела. Как марионетка, у которой перепутались нитки.
Она сбросила платье (пальцы словно распухли и не гнулись) и, надев халат, зашлепала по коридору в кухню. Везде горел свет, но никого не было видно. Она достала бутылочку кока-колы и стала пить, стоя у открытого холодильника. Единственное прохладное место в летнюю ночь. Внизу как будто были гости. Ее отец любил бильярд, и в зале, занимавшем весь нижний этаж, стояло три бильярдных стола, подставки со множеством киев и полки с шарами. Самая приятная комната в доме, подумала она. Кожаные кресла и легкий запах деревянных панелей. Кто это? Свадьба еще продолжается? Ее босые подошвы ощущали ритмическое подрагивание: играла музыка. Она достала вторую бутылочку кока-колы. Ну и пусть!