Маргарет закрыла глаза от еще одной, уже более слабой схватки.
— Какой у него жуткий вид.
Под хлопанье дверей явился врач.
— Боже мой, — сказал он. — Боже мой!
Маргарет вытерла пот со лба.
— Вы пропустили все самое интересное.
— Иногда роды бывают стремительными, милая дама.
— Не были они стремительными. Все это продолжалось часов шесть, не меньше.
— Маргарет! — сказала Анна. — О Маргарет, почему ты молчала?
— Хотела проверить, трусиха я или нет.
Доктор в полной растерянности пощупал ей пульс, потом повернулся к младенцу.
Маргарет встала с пола. Господи, у меня внутренности вываливаются. Я вывернута наизнанку, как носок.
Кое-как она добралась до кровати. Ее охватило глубокое утомление и сонливость. Она слышала, как вокруг снуют люди и как по-птичьи чирикнул младенец. Она устало перевернулась, вдавливая в матрац дряблый, растянутый живот.
Был сентябрь 1941 года.
Много лет спустя Маргарит казалось, что все происходило только между 1941 и 1945 годами. Все войны, мировые и личные. Все потери, видимые и невидимые…
Роберт Кайе получил чин морского офицера и отправился в Англию. У Старика случился первый инфаркт и первый инсульт. И это… с Энтони, сыном Анны.
Да, угрюмо думала Маргарет, это были страшные годы.
Энтони
Когда он был совсем маленьким, он думал, что его мать — Дева Мария. Такая, как на картинке, — те же гладко зачесанные назад темные волосы, та же улыбка, то же темно-голубое платье. Он даже был твердо уверен, что раза два видел нимб над ее головой.
Но когда он упомянул об этом, отец засмеялся и сказал со скрытой злостью в голосе:
— Ты слишком рано начала его религиозное воспитание, Анна. Сними-ка мальчишку с диеты поповских книжек, пока он не вообразил себя Иисусом Христом.
— Ребенку это трудно, — сказала мать, как всегда, мягко. — Он только будет сбит с толку.
Но это вовсе не трудно, подумал Энтони. По крайней мере теперь. Отец все объяснил.
Энтони казалось, что существуют два мира: когда отец дома и когда его нет. Когда его не было, на дом словно ложился полог тишины, какой-то невидимый колпак. Все упорно улыбались, двигались медленно, были ласковыми, заботливыми, серьезными. И конечно, все любили его. И мать, и няньки — все они очень его любили. Даже тетя Маргарет, когда она приезжала, говорила медленно, а ее малыш плакал как будто тише, чем всегда.
Когда появлялся отец, в доме поднимался шум, начинались споры. Слуги бегали во всю прыть, дом жужжал и гудел. Энтони чувствовал, как внутри у него все дрожит от заразительного возбуждения.
— Эй, Энтони! — кричал по утрам в воскресенье его отец. — Поедешь со мной на яхте?
И они уплывали далеко в озеро, совсем одни. Когда отец решал, что они отошли от берега достаточно далеко, он спускал паруса, и они до вечера тихо покачивались на волнах, почти не двигаясь с места.
Они уходили на яхте каждое воскресенье в любую погоду. Иногда Энтони дрожал от озноба, хотя и был тепло укутан. Иногда он содрогался от страха, потому что вокруг них повсюду в воду били синие молнии и лодка сотрясалась от раскатов грома. Иногда он весь обгорал в белом блеске вокруг.
После одного из таких раскаленных добела воскресений, чинно сидя за ужином, он вдруг почувствовал головокружение, тошноту и не притронулся к еде. Его мать сказала:
— Надеюсь, ты не слишком перегрелся, Энтони?
— Ничего с ним не случилось, — сказал отец.
— Роберт, он такой красный, словно его обварили.
— Ну, так после ужина помажь его каким-нибудь своим кремом. — Отец подмигнул ему между одинаково мерцающими огоньками двух свечей. — Тебе станет легче на душе, а он будет пахнуть лучше.
Неторопливо, рассчитанно, сознавая, что мать смотрит на него, Энтони подмигнул в ответ. Он видел, как лицо отца исчезло и вновь появилось. Он увидел ответную ухмылку, и ему стало хорошо.
Но когда он лег спать, то никак не мог устроиться удобно и все время ворочался — кожа горела, голова разламывалась от боли. Мать принесла ему таблетку аспирина, хотя он ничего не просил. Наверное, она стояла у его двери и прислушивалась к позвякиванию пружин.
— Ты весь горишь.
Она оглядела комнату. Энтони прекрасно знал этот взгляд — взгляд, который пробегал по нему каждое утро перед школой, проверяя, в полном ли порядке его костюм. Он пробегал по каждой комнате в доме, проверяя, как она убрана. Он каждый день пробегал по его отцу, когда тот возвращался домой после работы. Это был ровный, легкий, безличный взгляд.
— Мама… — Он еще не осознал, что скажет, а эти слова уже были произнесены: — Уходя, погаси, пожалуйста, свечу.
Она недоуменно повернулась к нему.
— Вон ту. — Он указал на темный резной мексиканский алтарь, на котором мерцал красный огонек. — Я его больше не хочу.
— Это прелестная старинная вещь.
— Поставь его у себя в спальне, если он тебе нравится. — Отец ни за что этого не потерпит.
— Усни, — сказала мать и вышла.
Он с грохотом протащил стул через комнату и сам задул огонек.
Через неделю он попросил за обедом:
— Мама, сними, пожалуйста, алтарь у меня со стены.
— Снять?
— Это самое мальчик и сказал, — засмеялся отец. — Ему, верно, надоело смотреть на такую безобразную штуку.
На лице матери был только спокойный интерес и ласковое внимание, но Энтони знал, что она очень взволнована и очень рассержена.
— Ты правда этого хочешь, Энтони?
— Да, мама, — сказал он вежливо.
— Анна, — сказал отец, — у мальчика появляется собственная воля.
— Это не так уж остроумно, Роберт.
Энтони с надеждой откинулся на спинку стула. Вдруг вы начнете ругаться? Я ни разу не видел, чтобы вы по-настоящему ругались. Будете говорить всякие слова? Будете орать?
— Анна, рано или поздно мальчик должен был воспротивиться тому, чтобы ты указывала ему, что думать и что делать.
Почти шепотом мать сказала:
— Я пыталась научить ребенка поступать как должно.
Вот! — думал Энтони. Вот сейчас…
Но тон отца был мягким и примирительным:
— И тебе это удалось в совершенстве. Только посмотри на него: первый ученик в классе и безупречный джентльмен.
Значит, подумал Энтони, отец сегодня не хочет спорить. Но может быть…
— Мне не нравится моя школа, — сказал Энтони, слегка насупясь, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов. — Одни только монахини. Можно мне на будущий год перейти куда-нибудь еще, папа?
Вдруг этого окажется достаточно? Прямо обращайся за помощью и смотри, что получится. Уголком глаза — он из осторожности не повернул головы — он заметил, что мать чуть-чуть переменила позу. Вот сейчас… подумал он с безмолвным смешком. Проняло!
— Нет, — сказала мать. — Это прекрасная школа.
— Мы посмотрим, — сказал отец. — Вероятно, нам удастся найти такую, которая тебе больше понравится.
Мать встала.
— Пожалуйста, доешь все, Энтони. — И она вышла из комнаты.
Ни сердитых слов, ни крика — жалко.
Отец позвонил, чтобы подали еще вина.
— И рюмку для мальчика.
Энтони сосредоточенно наблюдал, как отец до половины наполнил рюмку водой, а затем подлил в нее вина. Густой багрянец разошелся бледно-розовым облачком.
Отец сказал:
— Никогда не допускай, чтобы женщина вывела тебя из равновесия. Твоя мать сейчас взбешена, но до завтра все пройдет. Ну и не надо портить себе вечер из-за того, что она злится.
Энтони осторожно взял рюмку, старательно подражая Рональду Колмену. Он даже попробовал улыбнуться краешком губ, как Колмен, но у него ничего не получилось. Надо будет поупражняться.
— Послушай, — сказал отец. — Я еду к дедушке. Хочешь со мной?
— Мне надо делать уроки.
— Обойдется! Если я тебя тут брошу, твоя мать, пожалуй, съест тебя живьем.
— Я ее не боюсь, — сказал Энтони.
— Мы ей не скажем, что едем к деду. Так будет проще.
Отец сказал:
— Анна нас выгнала, вот мы и приехали.
Ничего смешного тут нет, решил Энтони, и это даже неправда, но вокруг глаз деда собрались насмешливые морщинки.
— Учишь мальчика, что такое женщины, — сказал Старик.
Он выглядел как-то не так, подумал Энтони. Точно у него с лица слинял загар.
Энтони нашел новый экземпляр «Ред бук» — там оказался роман с Неро Вулфом, который ему захотелось прочесть, о контрабандных драгоценностях и гражданской войне в Испании.
Он уже почти добрался до конца, когда отец сказал:
— Хочешь, переночуем в рыбачьем домике?
— Конечно, — сказал Энтони. — Очень хорошо.
Дед проводил их до дверей. Наверное, он очень устал, решил Энтони. Его ноги ступали как-то нетвердо, и при каждом шаге он притопывал, словно не зная точно, где пол. И его руки не двигались в такт с ногами, а свисали по бокам. Точно привязанные на веревочке к плечам.
Вот что значит быть старым — Энтони попытался представить, что это он такой, что это у него висят руки, а каблуки втыкаются в пол. Как это — чувствовать себя старым? Просто навсегда усталым? Или существует какое-то особое чувство, вот как когда плывешь или затаиваешь дыхание? Когда человек становится стариком, он меняется? Ну, как… а младенец чувствует себя другим, потому что он младенец? Это он мог бы и сам знать, но ему ничего не удавалось вспомнить. И как их много — вещей, которые он должен был бы знать, но почему-то забыл.
Дед сказал:
— Ну, мне пора и в постель.
— Мне тоже, — сказал Энтони.
Отец презрительно фыркнул:
— Как же ты будешь ухаживать за девочками, если устаешь еще засветло?
Несколько минут спустя Энтони уселся на заднем сиденье машины. Перед тем как провалиться в тяжелый сон, он вдруг задумался, узнает ли он когда-нибудь все про девочек.
Отец тряс его за плечо, а кругом была смоляная чернота, и только в небе светились точки звезд.
— Приехали.
Он пошел за пятном фонарика в руках отца в дом и, пока отец зажигал лампы и открывал окна, забрался на ближайшую кровать. На рассвете он почувствовал запах кофе и, пошатываясь, вышел на воздух, не в силах разлепить веки.