Иногда ему казалось, что деньги — это невидимые колеса, на которых он плавно катит по дням своей жизни, что Старик — фокусник, под платком которого появляются и исчезают предметы. Старик был всюду и во всем. Сила семьи, энергия, деловая хватка — все это шло от него. Роберт отдавал себе отчет в положении вещей, но, в сущности, его это не трогало. Он даже подозревал, что успехи, которые он считал своими, были подсказаны ему Стариком, но так умело, так тонко и ненавязчиво, что он этого не заметил.
(Однажды он спросил Маргарет: «Как ты думаешь, мы сумеем управляться без него?»
Она очень нежно потерла его щеку пальцем: «Я, Роберт, сумею. А ты?»)
Он начал бывать на вечеринках у Маргарет, они ему нравились, хотя неделю спустя он уже не помнил, кого там видел.
Все началось с телефонного звонка. Маргарет сказала:
— Фил заболел, Роберт, и мне сегодня необходим мужчина.
— Какой Фил? — спросил Роберт. — И почему «необходим»?
— Господи, да число за столом будет нечетным! А теперь я уже никого не смогу найти. Я же про сегодняшний вечер говорю.
— Это я понял.
— Ты способен не заснуть за обедом?
Он почувствовал легкое раздражение.
— Было бы из-за чего не спать!
Почему-то было странно видеть толпу незнакомых людей в столовой Старика (сам Старик удалился к себе наверх, он не любил общества), слышать смех и позвякивание фарфора, глядеть на смуглое лицо Маргарет по ту сторону стола, разделенное натрое мерцающими язычками свечей. В десять часов ему нестерпимо захотелось спать. Почти немедленно Маргарет подергала его за локоть:
— Проснись!
Он виновато улыбнулся.
— Послушай, — сказала она. — Пойди спой с ними. — И она кивнула на седого мужчину, который барабанил по клавишам рояля.
— Я не могу понять, что он играет.
— Клайв знает всего одну песню. Ведь так, Клайв?
Прищурившись за очками, Клайв кивнул.
— Песня моего старого доброго колледжа — единственное, что я все-таки выучил! — Он наклонился над клавишами, сосредоточился, потом откинул голову и запел: «Бульдог, бульдог, гав-гав-гав…»
Высокая худая женщина в желтом платье взяла Роберта под руку.
— Вы очень милый. Давайте петь.
Он покорно стал рядом с ней у рояля и позволил ей облокотиться на себя. Было время, подумал он, когда от женского прикосновения у него защекотало бы кончики пальцев, все тело сводила бы судорога и он боролся бы с непреодолимым желанием броситься, схватить, сжать… Но теперь он не испытывал ровно ничего. Желтое платье было красиво, сама она достаточно привлекательна, ее духи благоухали пряно и властно. Но ему все это было ни к чему.
Когда он добрался до постели, его мутило от усталости. Весь следующий день он чувствовал себя ужасно. Чтобы еще когда-нибудь, думал он… Нет! А через несколько дней Маргарет сказала:
— Роберт, у меня сегодня свободный вечер, а в «Голубой комнате» выступает Фрэнки Лейн. Давай пообедаем вместе. У меня что-то нет настроения сидеть дома в одиночестве.
Потом он решил, что согласился из-за скрытой оскорбительности ее тона.
После этого все пошло легче. Она брала его на вечеринки к своим знакомым — туманная смесь лиц. Они кончались одна позднее другой, и, возвращаясь домой на рассвете, когда на востоке уже занималась заря, он обязательно засыпал, предоставляя ей болтать с шофером Старика.
Его светская жизнь кончилась так же внезапно, как началась. Прибыла его новая пятидесятипятифутовая крейсерская яхта, которую он заказал в прошлом году. — У него прежде были парусные лодки, но он всегда ходил на них с Энтони, темноволосым мальчиком, чье лицо было неясным отражением его собственного… нет, ему не нужны парусные лодки. Ведь на них его всегда будет ждать Энтони.
Ну а эта яхта была очень хороша — тиковая палуба (впервые после войны), изящный корпус, удобная каюта. И теперь во второй половине дня Роберт ехал в яхт-клуб и торопливо шагал по лабиринту бетонных причалов к своей красавице. Все долгие летние сумерки он сидел один позади каюты, держа в руке рюмку с виски, и смотрел, как тени медленно окутывают гавань. Когда становилось совсем темно, он возвращался домой, заходя поужинать в закусочную «Магнолия», щеголявшую белыми колоннами. Там всегда было полно студентов. Они тесно сидели у стоек, пересмеиваясь, голова к голове. Несмотря на шумный кондиционер, зал вонял луком, кухонным чадом и сладкими духами. Роберт съедал два рубленых бифштекса, заказывал шоколадный мусс и разглядывал огромные картины с белыми магнолиями, ощущая вокруг себя веселую суету юности. У него было там любимое место — крайнее у стены. Оттуда он видел всю стойку, и дверь, и кассу. Он ощущал трепет всех этих молоденьких девушек с растрепанными волосами и летними лоснящимися лицами. И металлический запах пота их спутников.
Возвращаясь к своей машине в густой летней тьме, напоенной ароматом душистых олив и мирта, он думал о том, какими юными они выглядят, какими здоровыми… Он так никогда не выглядел. Он никогда не был юным. Он был всего лишь малолетним. Когда-то… Давным-давно.
На мгновение он увидел перед собой того малолетнего старика, каким он был в детстве…
А теперь он был просто стариком. Он пережил войну. Он видел могилу своего сына. И свою мужскую смерть — без плотской страсти оставалась только огромная пустота, неприкаянность, головокружение…
Я вижу и я думаю, но я не чувствую по-настоящему. У меня есть жизнь, есть дела, есть хорошая жена, которая обо мне заботится. Люди встают, чтобы пожать мне руку. Я пользуюсь уважением. Я смотрю, как умножаются мои деньги. Я ощущаю, как под моим присмотром они растут, точно трава. Даже Старик иногда кивнет раз-другой. Я его сын. Тот, кого он искал и нашел.
Когда он был маленьким, об него спотыкались, его отшвыривали в сторону. Tais toi! Заткнись! Но это было тогда. Теперь перед ним расступаются. Он хотел этого, когда был молод, он получил это, когда стал стар… А он стар. Это так, с какой стороны ни посмотри… Его тело все еще функционировало нормально, его суставы все еще сгибались без боли, но кожа утратила свежесть и упругость. Каким бы сильным он ни был, какими бы могучими ни были его руки и плечи, это были тяжелые, узловатые мышцы зрелого возраста, а не лепное изящество юности. Его туловище стало тяжелым и прямоугольным, как ящик. Гибкость исчезла… У него вдруг возникло острое желание потрогать шелковистую молодую кожу, осязать ее между большим и указательным пальцем, ощутить ее глянцевитость. Неважно чью — мужскую или женскую…
Старик обзавелся собственным самолетом и летчиком, чтобы вместе с Робертом регулярно бывать у Анны в Порт-Белле. Старик отправлялся туда днем в четверг и возвращался в понедельник вечером. Он ввел для себя этот длительный отдых после второго легкого инсульта, немного искривившего его рот и немного парализовавшего руку. И ему нравилось в Порт-Белле, очень нравилось. Роберт же приезжал только на субботу и воскресенье, и лишь потому, что этого хотел Старик. Ему всегда было до одурения скучно, и он нетерпеливо ждал понедельника.
— Почему бы тебе не перегнать сюда яхту? — спросила Анна. — Тут же интереснее, чем на озере.
— Непременно, — сказал он. — Как только буду готов.
— Бьюсь об заклад, — сказала Маргарет, подмигивая отцу, — он еще ни разу не завел мотора. Он ее просто лелеет и холит.
— Это очень красивая яхта, — сказал Старик.
— Папа, ты всегда за него заступаешься. — Маргарет чуть погладила его щеку, улыбнулась ему в самые глаза. — Если он будет все свободное время отдавать этой яхте, то я… мне же иногда позарез нужен провожатый!.. То я из-за него снова выйду замуж.
Старик сказал сухо:
— Это вряд ли может тебя особенно напугать.
— Ах, перестань обижать свою маленькую девочку!
Анна сказала:
— Роберт, ты ведь никак не назвал яхту.
— Дайте ей название, — сказал Роберт Старику.
Старик подумал и сказал:
— «Кондор».
— Только этого не хватало, — сказала Маргарет.
— Что такое кондор? — спросила Анна.
— Большая птица, — сказал Старик. — В старину в ее перьях прятали золотой песок.
— Золотая птица, — медленно проговорила Анна. — Как мило.
Старик покачал головой.
— Черная птица. Золото в стержни перьев насыпали, выдрав их у мертвого кондора.
Название появилось на корме через неделю. Как-то к вечеру Маргарет приехала посмотреть.
— Выглядит очень мило.
— Как, по-твоему, почему он выбрал такое название?
— А, черт, — сказала Маргарет. — У моего отца, Роберт, всегда имеется много самых сложных причин даже для того, чтобы выбрать название дурацкой яхте… — Она сдвинула солнечные очки на макушку. — Пожелай мне счастливого отдыха.
— Я не знал, что ты уезжаешь.
— Разве я тебе не говорила? Новый Орлеан летом меня доводит. А жить с Анной в этом готическом замке тоже не слишком приятно. Я уезжаю недели на три посмотреть Мексику. Я там никогда не бывала.
— Очень мило, — сказал Роберт. — Очень мило.
Он обнаружил, что ему ее не хватает. По утрам в конторе он ловил себя на том, что спрашивает, нет ли от нее известий. Он поспешно снимал трубку, ожидая, что она позовет его позавтракать вместе или потребует, чтобы он заменил неявившегося гостя. Ему не хватало ее громкого смеха в коридорах. Даже вечера на яхте стали другими. Тихая гавань, поскрипывание канатов, всхлипывание воды между сваями, легкое покачивание палубы у него под ногами — все это рождало неясную тревогу. Как-то вечером он уснул с коктейлем в руке. Клубный сторож потряс его за плечо в первом часу ночи, и он поехал прямо домой, торопливо, забыв про ужин, со смутным беспокойством, словно потерял что-то.
Он начал выходить на «Кондоре» из гавани в озеро Поншартрен. Он никого не брал с собой и монотонно крейсировал вдоль берега взад и вперед.
И теперь, заходя поздно вечером в «Магнолию» съесть бутерброд, он ощущал, что его загорелое обветренное лицо дышит здоровьем и жизнью и не кажется таким уж неуместным среди студентов. Когда его руки ложились на стойку или тянулись за сахарницей, было видно, что они тоже загорели, а кое-где ободраны от возни с парусами. Он даже улавливал легкий свежий запах соленого воздуха, исходивший от его одежды. Он понимал, что все это — фанеровка, что загар покрывает стареющую кожу, что соленым запахом он обязан застойной воде. И все-таки эта видимость его как-то защищала. Он чувствовал, что выглядит неплохо.