– А что видно? – непроизвольно опустил Генрих взгляд к ширинке.
– У тебя кровь из ушей идет, но я так понимаю, по яйцам тебе тоже досталось?
– У нас, в России, без этого никак! – улыбнулся Генрих, хотя какая уж там у него вышла улыбка, он не знал. Догадывался, что никудышная. – Не убивай… пока! – остановил он Наталью. – Людвиг, ты там?
– Я здесь, – Людвиг вошел в комнату, как нормальный человек, через дверь.
– Что со временем?
– Его нет!
– Ну, вот, – обернулся Генрих к Зарецкому, морщась от боли в паху, – слышали? Нет времени.
– Я ничего не скажу!
– Тата, выстрели ему в колено, пожалуйста! – попросил Генрих, и тут же раздался выстрел.
Зарецкий заорал и грохнулся на пол.
«Нет, не полевой агент, кабинетная крыса!» – оценил Генрих телодвижения капитана первого ранга и его беспомощный мат.
– Следующая пуля в живот, – Генрих не был уверен, что это сработает, но и не попробовать не мог. – Кто приказал произвести арест?
– Я…
– Наташа, в живот…
– Подождите! – взмолился Зарецкий. – Так дела не ведут!
– В кабинетах, – согласился Генрих, – а мы на фронте. Наташа…
– Адмирал Чаромный!
– Подожди, Тата! Пусть еще поживет. В чем смысл?
– Лаговского ослабить, – тяжело выдохнул Зарецкий, пытавшийся зажать руками рану, из которой хлестала кровь. – Без Карварского и Варламова, без их связей…
– Зачем это Адмиралтейству?
– Ассигнования на флот, – объяснил Зарецкий. Он торопился, понимая, что его время уходит вместе с кровью. Лицо побледнело и лоснилось от пота, в глазах ужас. – Лаговский решил урезать ассигнования на сорок процентов и отменить большую кораблестроительную программу…
– Но я-то тут при чем? – возмутился Генрих, обнаружив такую несусветную глупость там, где предполагал найти настоящее византийство – трехмерный заговор, спрятанный в другом, уже четырехмерном заговоре.
«Господи, прости, они еще худшие идиоты, чем я думал! Вавилон, какой-то, а не Россия!»
– Вы наемник с дурной репутацией. На вас в контрразведке досье еще с сорок четвертого года заведено. И в нем меморандум Локшина…
– Да, да, – кивнул Генрих, – я помню: убийца, каторжник, государственный преступник… Вы хоть понимаете, что вам теперь конец?
– Я…
– Ладно! – остановил его Генрих. – Она в курсе этих пакостей? – показал он на Ольгу.
– Да.
– Уходим! – приказал Генрих. – Этого оставить, – кивнул он на Зарецкого. – Дамочку берем. Ната, душа моя, врежь ей куда-нибудь побольнее и тащи. Карварского оставьте здесь, пусть сам разбирается, и кто-нибудь снимите наконец с меня наручники!
Выглядел Генрих неважно. Даже хуже, чем в ночь после покушения. И это ему еще, считай, повезло. Ляша, судя по всему, только разогревалась, объясняя «доходчиво», кто в доме хозяин. Вот когда и если капитан-лейтенант Станиславская взялась бы за Генриха по-настоящему, тогда – ой. Минут через двадцать или через час Генрих наверняка выглядел бы куда хуже.
«Или не выглядел вовсе. Возможно и такое. А еще контрразведка флота! Упыри какие-то, других слов нет. Только мат!»
Но материться ей отчего-то надоело. Устала, наверное.
– Давай, оставим разговоры на потом! – Генрих открыл холодильник, заглянул, хмыкнул с удовлетворением и, вытащив бутылку водки, пошел из комнаты. – Заберусь сейчас в ванну, – сказал через плечо, – буду возвращать себе душевное равновесие.
Ушел в коридор, хлопнул дверью ванной комнаты.
«По сути, прав, но…»
Вот именно, что «но». Он ей ничем не обязан, скорее, наоборот. Она ему… Что ж, может быть, и обязана, однако никогда не признается. Ему уж точно, да и себе не следовало бы: чувство вины разъедает душу.
«А привязанность превращает в болонку!»
В гостиной нашлось подобие бара. Небогато, но не ужасно. Пожалуй, даже наоборот. Нынешняя конспиративная квартира удобствами не уступала апартаментам на Васильевском. Двухэтажный дом в Сосновом бору, прямо на краю того самого бора, на границе дюн. Из окон вид на море и лес, внутри скромно, но отнюдь не бедно. Чисто и уютно, по-домашнему опрятно, и, что называется, «на ходу».
– Кто-нибудь хочет выпить? – спросила в пространство.
Ответа не последовало. Если ее и слышали, отвечать не собирались. Эта часть дома принадлежала им двоим: ей и Генриху.
«Генриху и его шалаве…»
Натали открыла бутылку старки, взглянула мимолетно на этикетку – «ржаная… двенадцать лет выдержки… бочки из-под портвейна… листья яблони и груши…» – плеснула в стакан на треть. Закурила, рассматривая стакан на свет, понюхала, выпустив дым первой затяжки. Водкой не пахло, скорее, коньяком и яблоневым садом.
– А что?! – спросила вслух. – Не чужие, чай, люди, ведь так?
Отпила из стакана. Кивнула одобрительно. Долила стакан до половины, прихватила пачку папирос и пошла искать ванную комнату. Третья дверь – как третье желание – оказалась «той самой дверью». За ней было жарко, в подсвеченном желтыми, «солнечными», лампами воздухе плавал пар.
– Не помешаю?
Генрих сидел в огромной чугунной ванне, стоявшей посередине облицованного метлахской плиткой помещения. В печке-голландке, за чугунной дверцей, трещал огонь. Дышал жаром разожженный камин. Пламя плясало, стреляя и потрескивая, на березовых поленьях. Генрих курил. Смотрел устало, молчал.
– Ладно, – кивнула Натали, – не обижайся, уйду.
– Оставайся, раз пришла. Места вполне хватит на двоих.
– Тогда я, пожалуй, разденусь…
– Ну, это логичный шаг, нет? – усмехнулся Генрих. – Спасибо!
– За что? – не поняла она.
– Ты пришла.
– Ерунда… Ольга ведь не твоя дочь?
– Нет.
– А?..
– Сначала сними бюстгальтер и трусы.
– Да, да, конечно! – заспешила она и вдруг поняла, что ведет себя, как последняя дура. – Ты из меня веревки вьешь! А ты знаешь, кто я?
– Какой ответ тебя устроит? – пыхнул он дымом. – Баронесса Цеге фон Мантейфель? Идейная анархистка? Террористка? Кличка Бес, не так ли?
– Знаешь, – кивнула Натали, успокаиваясь. – Все-то ты знаешь, Генрих… Хорошо, я сниму бюстгальтер.
– У тебя красивая грудь.
– Ерунда! – отмахнулась она, отбрасывая бюстгальтер в сторону. – Дурацкая лесть! Маленькая…
– Как раз под мою руку, – улыбнулся Генрих.
– Не ври! – возразила она. – Под твою руку целого размера не хватает…
– Не придирайся к словам!
– А ты не ври!
– Я не вру, Тата, – покачал он головой. – Просто мы смотрим на одни и те же сиськи разными глазами. Тебе сколько лет?
– Двадцать три, ну почти двадцать четыре.
– Когда день рождения? – он смотрел на нее, и усталость стекала с его лица, как грим.
– Двадцать пятого декабря.
– В Рождество! Ну, надо же!
– Это не православное рождество!
– Если честно, мне не важно. А ты что, православная?
– Кальвинистка! – фыркнула Натали и, отпив из стакана, полезла в горячую воду. – Вот странно, – сказала она, опускаясь в воду, – я вроде только что метрах в пяти от тебя была…
В дверь постучали. Интеллигентно, но настойчиво.
– Да! – крикнул Генрих. Ему никого не хотелось видеть, кроме Натальи, разумеется, но как раз она-то была сейчас с ним, а значит… – Да! – подтвердил он свое прежнее решение.
Дверь медленно отворилась, и спиной вперед в ванную комнату вошел Людвиг.
– Буквально на минуту, но она мне нужна.
– Входи и говори, – вздохнул Генрих. А что еще он мог сказать? Людвиг просто так нарушать его покой не станет.
– Бекмуратов возмущен. Это он просил передать. Приносит свои глубочайшие извинения. Разгром флотской базы принимает на себя, но с адмиралами связываться не хочет. Просил передать дословно. «Не сегодня. И, по-видимому, не завтра». Рекомендует день-два побыть на нелегальном положении. Возникли проблемы с военной полицией, прокуратурой и Министерством финансов.
– Сукин сын! – Но, разумеется, это всего лишь эмоции. По большому счету, Бекмуратов прав – нечего размахивать красной тряпкой перед взбесившимся быком.
«Не коммунист, чай!»
– Не без этого! – согласился Людвиг. – Но это наш сукин сын, командир.
– Я не столь оптимистичен! – Генрих взглянул на Наталью. – А ты что думаешь?
– У Бекмуратова репутация очень умного и очень хитрого господина, – Наталья говорила медленно, взвешивая слова. – Из полевых агентов, не трус и не самодур. Осторожен.
– Закончил юридическую школу в Новогрудке и специальный факультет Общекомандной академии, – мягко добавил Людвиг. – Но дело в том, что он вложился в проект профессора по-полной. С этого поезда ему уже не соскочить.
– Играет ва-банк?
– Именно это я и хотел сказать.
– Это все?
– Нет. Прибыл гонец от профессора. Ваши два ящика – он сказал, вы знаете, о чем речь – прибудут завтра утром. Я доставлю их сюда, или есть другие распоряжения?
– Привози. Еще что-то?
– Да, – подтвердил Людвиг. – Профессор просил передать, он начинает в любом случае. Предлагает слушать радио.
– Тут есть радио?
– Тут есть даже телевизор.
– Великолепно! Это все?
– Он ждет ответа до послезавтра и надеется, что ответ будет положительным.
– Что ж, семь бед – один ответ. Передай всем службам – «Браво!» Мы начинаем «Общее наступление», пусть трубят «Сбор»!
– «Браво», – подтвердил Людвиг, – «Общее наступление», «Сбор».
– Тогда… – начал, было, Генрих, которому, на самом деле, стоило бы сейчас остаться в одиночестве, один на один с самим собой, ну, или хотя бы вдвоем с Наташей, которая неплохо умеет молчать.
– Можно я скажу пару слов Наталье Викторовне?
– Говори.
– Наталья Викторовна, – было забавно наблюдать за разговором повернувшегося к собеседникам спиной мужчины и абсолютно голой женщины, – вы сегодня посетили одну квартиру на Кирочной улице…
– Следили? – поморщилась Наталья, которая, похоже, хвоста не заметила.
– Присматривали, – деликатно поправил ее Людвиг. – Но я, собственно, вот, что хотел сказать. Господин Свирский покинул квартиру буквально через пять минут после вас. А еще через пять минут он позвонил некоему господину Павловскому и имел с ним довольно продолжительный и крайне нервный разговор.