с разработкой новой концепции штурмовых бригад. И, разумеется, последней инстанцией в споре оказался Генрих. Ну, в самом деле, не к государю же императору в десятом часу вечера звонить?! Да, и вопрос, по правде говоря, не из тех, что стоит обсуждать с молодым императором.
– Слушай, Федор! Ну, что ты мудришь! – возмутился Генрих, выслушав невнятное бормотание Берга. Его вообще возмущало то, как работают даже самые лучшие из тех, с кем приходилось иметь дело, руководя такой махиной, какой являлась на самом деле Русская империя. – Федор, ты же военный человек! Какие у нас с тобой могут быть здесь проблемы? Да, пусть генштаб хоть на голову встанет со своими заумными прожектами! Есть же опыт. Ты помнишь, чем я прорывал оборону американцев в Мексике? Четыре танковых батальона. На круг сто двадцать машин. В каждом батальоне рота мотострелков, плюс мотострелковый батальон и рекогносцировочная рота. Вот и считай количество БМП и броневиков. Инженерам танки не нужны, тыловикам тоже. Связистам несколько броневиков не помешают. И мобильные средства ПВО. Там тоже есть бронированные машины. Вот тебе и вся бухгалтерия. Берем нашу дивизию, отменяем, на хрен, полковое звено, уменьшаем количество батальонов, выводим понтонеров в отдельное формирование, и пусть генштабисты продолжают онанировать на свои завиральные идеи! Теоретики, понимаешь! Ты все понял?
Берг, похоже, понял. Он, вообще, был отнюдь не глуп. Недаром же Генрих сразу наметил его в военные министры. Проблема в другом. Люди, и даже самые дельные из них, за годы «демократического бардака» совершенно разучились думать. Впрочем, и при царях, если честно, инициатива не поощрялась. Тем более, самостоятельное мышление. А уж ответственность на себя взять… Ну, это сопоставимо с подвигом на поле брани, никак не меньше.
Генрих от возмущения даже стопку водки выпил, хотя и зарекался не притрагиваться к спиртному до прихода Наташи. Разговор, как следовало предполагать, предстоял непростой. Это если мягко выражаться. А грубо – Генрих себе сегодня позволить не мог.
«Вот, что делают с нами женщины, – вынужден был признать он, вполне оценив и свои мысли, и сопровождающие их эмоции. – Особенно, некоторые из них…»
А за пять минут до появления Натальи позвонил Роман. Спросил все ли в порядке. Выслушал терпеливо вежливый ответ Генриха. Замялся было, но взял себя в руки и, преодолев наконец вообще-то не свойственное ему с другими людьми стеснение, предложил встретиться.
– Просто поговорить хочется… – признал император, все еще выстраивающий свои отношения с Генрихом, но, похоже, так в этом и не преуспевший.
Ну, что тут будешь делать?! Молодость, да и обстоятельства непростые… Но, с другой стороны…
«За кого он меня держит? Я ему кто? Слуга? Принеси, подай?!»
– Извините, ваше величество, – вежливо, но твердо ответил Генрих, – но не могли бы мы перенести этот разговор на завтра?
– О, да! Разумеется! – Роман все еще в большой мере оставался обыкновенным поручиком. До настоящего самодержца ему было, ой как, далеко.
– Спасибо, Роман Иванович! – вежливо поблагодарил Генрих, подчеркнув интонацией отчество императора. – Увидимся за завтраком.
И в этот момент в комнату вошла Наталья. Высокая, худая, напряженная, словно струна. Одета в темное, глядит странно. Диковато как-то, искоса.
Черт бы ее подрал, но стоило Наталье глянуть на Генриха этими своими синими глазищами, в которых явственно сгущался опасный сумрак, как его явственно пробирало морозом по позвоночнику. И старый друг – эка невидаль! – начинал шевелиться, словно у юного кадета, впервые увидевшего голую женщину.
– Здравствуй, Генрих! – Еще и голос под стать взгляду. Низкий, с хрипотцой, пробирающий до самых печенок.
– А уж как я соскучился! – улыбнулся он.
– Прости!
– И не подумаю! Голодная, поди? – Генрих кивнул на стол. – Поужинаешь со мной?
– Цветы мне?
– Ну, а кому мне еще цветы дарить?
– Красивые…
– Позволь за тобой поухаживать! – Генрих отодвинул стул и выжидательно посмотрел на Наталью.
– Я убила Мухина, – опять смотрит, как на чужого, но Генрих слабины не дал. Кивнул.
– Ну, и бог с ним! Садись!
– Там в ведерке шампанское? – Она все-таки позволила усадить себя за стол, но взгляда не отвела.
– Боллинджер, – ответил Генрих, садясь напротив. – Позвать слуг, или ну их, я за тобой сам поухаживаю?
– Ты меня балуешь… Почему «Вася»?
– Потому что Ася. Анастасия, Ася, мы в детстве дразнили ее, называли Вася, – он встал, взял из ведерка со льдом бутылку, завернул в салфетку, откупорил без эффектов, стал разливать.
– А Роман…
– Роман Иванович, – четко произнес Генрих, не дрогнув ни голосом, ни лицом, – ее сын. Этот вопрос, Наташа, не обсуждается. Хорошо?
– А я и не спрашивала вовсе… – движение губ, тень улыбки или намек на оскал… И после короткой паузы:
– Значит, ты все это знал заранее. Задумал, спланировал…
– Всего не учтешь, – Генрих вернул бутылку на место и поднял бокал. – Кто мог знать, что Мухин решит расправиться с тобой настолько экстравагантным способом?
– Я могла тебя убить, – она тоже взяла в руку бокал. – Случай…
– Ты хоть выяснила, за что?
– Хочешь знать?
– Да, нет, наверное, – пожал он плечами. Получалось, что ему действительно, все равно. Он протянул свой бокал вперед, чокнулся с Натальей и поднес к губам.
– Про резню на Сампсониевском слышал? – Наталья тоже поднесла бокал к губам, но пить не спешила, смотрела на Генриха.
– Хочешь рассказать?
– Не хочу.
– Вот и не надо! – кивнул Генрих. – Делай только то, что тебе нравится!
– Ты знаешь, что мне нравится! – неожиданно улыбнулась она. – Но это потом… – она отпила немного шампанского. – Как вкусно!
– У тебя начинается маниакальная фаза? – улыбнулся Генрих.
– Возможно… – она отпила еще. – Посмотрим… – еще один глоток. – Поглядим… – и еще один. – Как карта ляжет, – отставила в сторону пустой бокал. – А ведь ты мне соврал, Генрих! – слова серьезные, но во взгляде брызги шампанского. – Тогда, в тридцать девятом… Не об Иване люди говорили, не о бастарде Константина, о тебе…
– Ну, да, – кивнул Генрих, соглашаясь с очевидным: все тайное когда-нибудь становится явным. – Был слух, что по завещанию престол наследую я. Родной племянник, как ни говори, да и Степняк-Казареевы вроде как родня и не так, чтобы далекая. Но, видишь ли, какое дело, завещания того никто не видел, как, впрочем, и венчальной грамоты княгини Збаражской, так что…
– А Иван?..
– Не знаю и знать не хочу! – эту тему Генрих обсуждать не желал. Ни с кем, никогда.
– Значит, отомстил… всем… молодец какой…
– О чем ты? – не понял Генрих.
– Об этом! – повела она небрежно рукой. – Обо всем. Был изгнанником, стал диктатором. Не император, конечно, но, учитывая некоторые обстоятельства… – взгляд стал острым, синева сгустилась еще больше, казалась тьмой.
– Так ты думаешь, я это для себя? – удивился Генрих. – Или для него? – кивнул куда-то вверх и улыбнулся, понимая, что ничего удивительного, на самом деле, в словах Натальи нет. Ее предположения были ожидаемы и, в какой-то мере, логичны. Все-таки даже такая умная женщина, как Наташа, всей интриги разгадать не смогла. Даст бог, и другие не сразу сообразят. Игра-то идет большая. Больше некуда, и ставки под стать.
– Разве нет? – Натали подняла бокал, приглашая Генриха наполнить его шампанским. – Только не говори, что для меня. Я и так с тобой спать стану. Без этих глупостей!
– И в самом деле, глупости! – он наполнил бокалы, закурил, посмотрел на Наталью. – Что ж, госпожа террористка, хочешь правду узнать?
– Хочу!
– Секреты хранить умеешь?
– Сомневаешься?
– Не сомневаюсь, но спросить обязан: не о простых вещах пойдет речь. О высших приоритетах государства, никак не меньше.
– И ты мне доверишь государственные тайны? – Кажется, она была смущена.
– У меня есть повод тебе не доверять?
– Есть… – Она выпила шампанское, ни на мгновение не отведя взгляд от Генриха. – И не один. Сам знаешь. Дай закурить!
Генрих подошел, долил в бокал шампанское, открыл перед Натальей коробку папирос.
– Прошу!
– Спасибо! – Она не стала ждать, пока «галантный кавалер» поднесет огонь, взяла свечу, что стояла справа, прикурила. – Рассказывай! Обещаю, что никому не скажу… даже если гадость какая-нибудь.
– Да, нет, – он сделал глоток шампанского, посмаковал, но тут же понял, что «это не его». – Не в этом смысле, хотя да, та еще головная боль! Не возражаешь, если налью себе коньяка?
– Пей, что хочешь! Мне не мешает.
– Гадость… – повторил Генрих, подходя к буфету, давешнее словцо. – Нет, Наташа, не гадость. Все куда серьезнее. Видишь ли, – он чувствовал ее взгляд спиной и никак не мог решить, нравится ему это или, напротив, раздражает, – летом, в июле, в Берлине состоится конференция Германских государств – «Немецкий форум». Ты, может быть, слышала об этом. Такие конференции собираются регулярно, раз в два года. Эта станет юбилейной, десятой. Серьезное мероприятие. Съезжаются главы государств… короли, герцоги, премьер-министры… – Генрих налил себе коньяка, сделал глоток, повернулся к Наталье. – Аристократия, генералитет… Звезды и бриллианты… Много пафоса, ну ты же знаешь немцев! Вагнер, Орф и все такое! Торжественные мероприятия, банкеты и парады, но в тени всего этого великолепия идет серьезная работа. Экономическое сотрудничество, военные альянсы, да мало ли чего! Много всего, если честно.
– Договаривай! – Натали отсалютовала ему бокалом и выпила шампанское. – Что же случится на этот раз?
– Они объявят о создании империи.
– Что?! – у Натальи даже глаза округлились. На мгновение, но даже ее проняло. Есть слова, которые так просто не переварить.
– Я тебя удивил?
– Ну, в общем, да. Хотя… Постой, Генрих! Такое не скрыть! Об этом должны говорить на всех углах! И давно!
– И говорят, – кивнул Генрих. – Много лет подряд говорят. Пишут статьи и книги, обсуждают на научных конференциях, вносят в политические программы. Опросы общественного мнения показывают, что, в зависимости, от государства, идею объединения поддерживают от пятидесяти трех до семидесяти восьми процентов населения. Другое дело, что никто не верит, что это осуществимо. Ни голландцы с датчанами, ни французы, ни мы, грешные. А зря! Они наконец договорились, как ни странно, хотя до времени и не афишируют. Секрет высшего приоритета, поскольку неожиданность объявления дает немцам преимущество, временную фору, оставляет свободу маневра. Ставит контрагентов – Россию, например, – в невыгодное положение, связанное с потерей инициативы. Но декларация прозвучит, ты уж мне, Наташа, поверь, я точно знаю! Что произойдет дальше, представляешь? – Он выбросил в пепельницу окурок и закурил снова, пережидая мгновение «слабости», пока не исчезнет вставшая перед глазами кровавая пелена.