ке.
— Что же вы, дорогой Роман Исидорович, спите и спите? И не стыдно боевому генералу так прохлаждаться? Видите, что творится в городе и крепости. Я сегодня же выезжаю к войскам. Будем служить молебны и награждать героев. Чем Артур не Севастополь?
Кондратенко поморщился, но, подавив возникающее раздражение, заговорил:
— Прошу меня простить, устал. Радость, конечно, большая. И гордость. Но надо приниматься за совершенствование обороны…
Стессель сразу нахмурился и, приняв деловой вид, перебил Кондратенко:
— Знаю, знаю. Японцы копают к нам траншеи и все такое. Конечно, надо быть готовым. Поэтому, голубчик, и занимайтесь, я вам верю. У меня, сами понимаете, дел сейчас весьма много. Донесения, вплоть до высочайших, наградные листы. Молебен. Берите, батенька, кого угодно: стрелков, моряков, китайцев, но позиции чтобы были неприступны. Да, именно неприступны. Я так и доложу в высочайшем донесении…
У себя в кабинете Роман Исидорович застал только Науменко. Полковник, по всему видно, хорошо отдохнул.
— Что, тоже радуетесь? — приветствовал его генерал.
— А что же, радуюсь. Есть ведь чему. Но готов отвечать на все вопросы и всегда к вашим услугам.
Науменко быстро развернул карту и, разложив в левом углу стола справочные записки, продолжил:
— Японцы начали осадные работы. Нам это вовсе не на руку… Что будем делать?..
Генерал с удивлением посмотрел на своего начальника штаба.
— А что делать? Дел много… Нужно совершенствовать оборону. Нужно попутно искать ответ на основные задачи. Нужно выяснить, где и когда начнется наступление. Выяснить же это мы можем только активными действиями. Поэтому готовьте приказ о ведении непрерывной разведки поиском и боем. Я переговорю лично с начальниками отделов.
Приказ был готов через час. За это время Кондратенко успел вызвать инженер-подполковника Рашевского, капитана Зангенидзе, Шварца и в тот же день отправился с ними на форты. Начались срочные инженерные работы. По приказу Кондратенко продолжалось укрепление второй линии обороны между укреплением № 3 и батареей литера Б. Да и по всему фронту закипела работа. В инженерном и артиллерийском отношениях совершенствовались батареи, редуты, форты. На укреплениях, особенно по ночам, сотни людей укрепляли земляные брустверы, создавали из мешков с землей дополнительные валы, оборудовали траверсы для защиты от продольного огня, прорубали бойницы, тщательно укрепляя где можно броневыми листами, восстанавливали козырьки защиты от шрапнели. Опыт прошедших боев показал, что от шрапнели войска несли наибольшие потери. В темные, безлунные ночи на нейтральную полосу выползали саперы, устанавливали новые ряды колючей проволоки, закапывали фугасы, подновляли волчьи ямы. Активизировались охотничьи команды. Поиски разведчиков велись систематически по всему фронту. Темные ночи с дождем и туманом, пришедшие на Квантуй, только способствовали этому. В конце августа прошли первые разведки боем. Первой произвели вылазку из Куропаткинского люнета. Взвод стрелков в темноте пробрался через проволочные заграждения, ворвался в японские траншеи и без единого выстрела ударил в штыки. Японцы так перепугались, что побежали по всей линии. Заколов около сотни врагов, стрелки без потерь вернулись в свои траншеи. Точно такую же вылазку произвели с Водопроводного редута на Седловую гору.
Роман Исидорович все это время не вылезал из седла. За день он успевал побывать и на западном, и на восточном участках, в порту и на артиллерийских складах. Вечерами он работал в штабе. И уже совсем поздно возвращался домой. В маленьком домике начальника сухопутной обороны возобновились товарищеские ужины. По-прежнему было много молодежи, которая группировалась вокруг адъютантов генерала, но смело выступала со своими предложениями, особенно по созданию новых средств борьбы с противником. В это время в Артуре рождались технические новинки. Здесь, на квартире Кондратенко, они не только получали одобрение, но и путевку в жизнь. Все, что хоть как-нибудь могло усилить оборону, внедрялось в войска. В один из таких вечеров постоянный посетитель лейтенант Подгурский предложил оригинальную конструкцию ручной гранаты. В русской армии таких средств ближнего боя пока не было, а эффективность их была доказана в последних боях. Каждый японский пехотинец нес с собой по три бомбочки и при первом же удобном случае забрасывал ими русские траншеи. Подгурский принес такую самодельную гранату. Она представляла собою гильзу от 37-миллиметрового снаряда, начиненную сухим пироксилином, с бикфордовым шнуром для воспламенения. Роман Исидорович сразу увидел, что наладить изготовление таких бомбочек не составит особого труда. Принялись за дело, уже через два дня в Артуре стали изготовлять самодельные гранаты. Сначала работы велись в оборудованной на 18-й батарее мастерской. Затем и во многих других местах. К концу обороны в крепости изготавливалось в день до 300 таких гранат, причем разных типов.
Моряки же предложили использовать морские минные аппараты для стрельбы с суши торпедами и доказали эффективность этого средства борьбы с живой силой.
Кондратенко видел, как с каждым днем растет инициатива молодых офицеров. В крепости возникло негласное соперничество за создание лучших средств обороны. Роман Исидорович поощрял такое соперничество. Не успел Кондратенко дать добро предложению капитана 26-го полка Шметило об использовании запаса ружей Манлихера, как мичман Власьев представил еще одну отличную идею. Шметило ввиду острого дефицита пулеметов предложил связывать винтовки по пять в одном станке и использовать их как своеобразную митральезу. Власьев же стал родоначальником разработки нового грозного оружия — миномета. Для стрельбы шестовыми минами он приспособил тело 47-миллиметрового морского орудия, установленного на основании трехдюймовой полковой пушки. Окончательно обосновал и развил идею создания миномета еще один помощник Кондратенко — капитан Гобято.
Сапер Дебигорий-Мокриевич поделился с генералом изобретением метательной осветительной гранаты. Моряки вносят предложение пропускать через колючую проволоку электрический ток.
В дни, полные тревог и забот, с одной из китайских шхун в Артур прорвался офицер штаба Маньчжурской армии. Он доставил пакет от Куропаткина. Командующий спешил поздравить артурцев с первыми победами и посылал выписку из высочайшего повеления. Царь назначил Стесселя своим генерал-адъютантом «с награждением орденом святого Георгия III степени за бои под Цзинчжоу». За эти же бои Фок вместо суда получает золотое георгиевское оружие. Немедленно был отдан приказ по гарнизону. Начались торжественные молебны. В среде боевого офицерства вести из главной квартиры вызвали, мягко говоря, недоумение и прямые насмешки. В офицерском собрании, не таясь, говорили, что единственное действительно верное в приказе — высочайшее повеление считать месяц службы в Артуре за год. Сам же Стессель принял повышение в чине и награду как должное и сразу развил кипучую деятельность. Пользуясь затишьем, он даже выехал на наиболее безопасный участок обороны. Впрочем, эти поездки принесли больше вреда, чем пользы. Их результатом явился приказ, запрещающий всякие вылазки, которые якобы, кроме лишних потерь, ничего не давали. Конечно, разведкой боем нанести серьезный урон врагу трудно, были и неизбежные потери. Но каждая такая вылазка давала ценнейшие сведения о японских приготовлениях. Кроме того, вселяла в защитников крепости уверенность.
Кондратенко несколько раз пытался переубедить Стесселя, но говорить с ним в эти дни было бесполезно. Новоиспеченный генерал-адъютант и георгиевский кавалер чувствовал себя на вершине славы и не принимал ни малейших возражений в свой адрес.
Роман Исидорович не стал упорствовать. Дел было много, и убивать время на бесплодные споры он считал просто недопустимым. Чинов и наград за свою деятельность он в то время не получил. Зато удостоился лучшей награды — памяти человеческой. Много позже, рассказывая о его неутомимой деятельности в эти дни, участник обороны Ф. И. Булгаков напишет:
«И вот эта-то энергия, неиссякаемая, неутомимая, и «двигала горами» в Порт-Артуре. По званию начальника сухопутной обороны генерал ежедневно посещал форты, укрепления, батареи, бывая преимущественно там, где в данный момент обороноспособность была слабее, а стало быть, и более опаснее. Почти ежедневно он бывал на батарее № 18, возле которой шло изготовление ручных бомб; заглядывал и в порт, где шла кустарная выделка орудийных снарядов; не артиллерист по службе и образованию, он заглядывал и в арсенал, чтобы в одном углу его найти станины, а в другом — колеса, в третьем — тело орудия, в четвертом — снаряды и с милой, ласковой улыбкой попросить все это, как-нибудь собрать и устроить «и, таким образом, дать крепости новое орудие взамен подбитого. Он именно всегда и всех просил, а не приказывал, и эти просьбы исполнялись всеми свято, как самое строгое приказание».
В последние дни августа в Порт-Артур пришла еще одна телеграмма из штаба Маньчжурской армии, в которой защитники крепости торжественно уверялись, что армия горит желанием идти им на выручку и ее предстоящее наступление будет энергичным и решительным. Немедленно телеграмма была объявлена частям гарнизона, но никто — ни читавшие ее, ни слушавшие не знали, что к этому времени Маньчжурская армия оставила Ляоян и в дальнейшем им предстоит около четырех месяцев без всякой помощи вести отчаянную борьбу против озлобленного неудачами, постоянно пополняющего свои силы и запасы противника.
Маршал Ояма, так и не дождавшись «Победоносной» армии барона Ноги, решил первым атаковать Куропаткина. Имея под своим началом около 200 тысяч человек и свыше 500 орудий (примерно столько же было у Куропаткина), он нанес удар, в результате которого Куропаткин стал отходить на Ляоянские позиции. Здесь 16 августа и начались бои, продолжавшиеся целую неделю и постепенно вылившиеся в генеральное сражение. В результате жесточайшего боя русские оставили Ляоян. Если поглядеть на итоги, то даже беглое сравнение потерь сторон вызывает удивление, что Куропаткин отдал