Но даже в случае победы, Пикси затем добрые миллионы километров придется куковать на открытой палубе, имея вместо хвоста длинное облако горячей урановой плазмы. Однако, шкипер понятия не имел, о чем тут еще думать. Вообще Манан не умел долго держать в напряжении мозговое вещество, его мимолетные мысли напоминали редкие очереди электрических разрядов. И шкипер стал кропать на скорую нитку.
Сперва Пикси наспех рассчитал рабочий график: когда отделяться переднему модулю; когда врубаться и вырубаться вспомогательным двигателям, чтобы основной отсек выписал маневровую траекторию. Затем он испустил сигнал бедствия, вытащил штыри стыковочных блоков, напялил скафандр, прихватил дополнительные кислородные баллоны и аварийные комплекты питания, ну и отправился через шлюз наружу. Возле грузового трюма (что в основном отсеке) имелся запасной пульт, применявшийся на стоянках для тестирования. С него Пикси и стал запускать один за другим жидкостно-реактивные маневровые двигатели. Есть расстыковка, есть маневр.
С вероятностью "фифти-фифти" реактор мог взорваться еще до пересечения с передним отсеком, или вообще не свидеться с ним в пространстве. Однако, на сей раз Пикси повезло – так же как когда-то с Беллой Абрамовной – курс на столкновение оказался удачным. Может за минуту до того, как реактор обязан был рвануть, передний модуль впилился в обшивку основного отсека, промял радиатор, свинцовую и циркониевые оболочки двигателя – и «лампа» треснула. Из трещины брызнула ослепительная урановая плазма. Пикси, находившийся с другого борта, успел вползти в приемный шлюз грузового трюма, и какие-то двести градусов жары скафандр отлично стерпел. Однако тело схватило такую дозу радиации, что ионизировавшаяся жизнь начала быстро расползаться по швам.
Шкиперу почему-то все более мнилось, что после летального исхода он обязательно попадет на Юпитер и воплотится в металлорганическую медузу, для которой тамошний холод и бешеный ветрило являются весьма ласковой средой. Манану даже казалось, что его душа отчасти переселилась в эту тварь. Наверное, приятный бред начался оттого, что Анима стала исполнять свою знаменитую "отходную", принуждая железы выбрасывать все большие порции эндорфинов и прочих внутренних наркотиков.
Спустя три дня крейсер лунарской эскадры отцепил опухшего, как несвежая сметана, сизого, покрытого язвами Пикси от разрушенных обезглавленных останков "Killary" и еще через три дня доставил в Эдуардыч-Сити, префектура Луна. Шкиперу пофартило. Его лучевую хворь крутые космиканские доктора полечили полной заменой костей, накопивших радиоактивные изотопы, на титано-керамические трубки, заполненные пробирочно выращенными кроветворными клетками. Получив из Эдуардыч-Сити рапорт шкипера Манана , Адмиралтейство в течении четырех дней рассматривало его все пристальнее, а на шестой день высочайше повелело: расследовать официально, срочно направить в префектуру Меркурий адмирала Никодимова-Солярного. Итого, между катастрофой рейса 13 и прибытием крейсера с адмиралом был трехнедельный разрыв.
24
Вокруг чудной пейзаж, напоминающий момент пробуждения от сна к яви.
Окружающая среда, закончив радовать нас многообразием, скатилась к заурядному лабиринту. Совершенно не излучающие стенки, ничего не означающие направления. Совсем бестолковое движение, куда ни пойдешь, смещаешься к центру. Этот лабиринт хавает любой импульс твоего движения, говорит «спасибо», и полученную энергию расходует на то, чтобы ты никуда не смылся.
Относительно недавно (в прошлом веке, пять минут назад) один из коридоров показал фокус. Он размягчился и по нему лениво потекли продольные, поперечные, диагональные волны, перламутровые как шампунь. Наверное, это напоминало деятельность какого-то внутричеловеческого органа. Будь на моем месте хирург, он бы оценил. Тем не менее, действовал коридор завораживающим и даже успокаивающим образом. Я заставил себя и фемку напялить скафандры – а вдруг нам перекроют кислород. Затем Шошана вяло шагнула в сторону «шампуня», коридор сделал глотательное движение и утянул ее. Она почти не сопротивлялась, потому что Плазмонт наверное напоминал ей «материнское вещество».
На какую-то секунду Шошанино лицо исказилось волевым противодействием. Я поспешил на выручку, но мгновение спустя выручать было уже некого, коридор окончательно заглотил фемку. Напоследок ее лицо совершенно разгладилось и стало отрешенным.
– Ну, сволочь Плазмонт, выходи, проявись как-нибудь! Эй ты, куча соплей, слышишь меня? Мы, состоящие из атомов, молекул, тел, групп, мы все равно разотрем тебя как дерьмо по палубе. Потому что мы сложнее тебя. Мы разнообразнее, в нас больше симметрий, мы подобны Вселенной, слава фрактальной размерности. В каждом из нас сидит весь космос, а кусок от тебя – просто кусок. Простое может попаразитировать на сложном, но одолеть – никогда!
И после такой пламенно-революционной речи я понял, что наступает светопреставление – пока что для меня лично, а не для атомно-молекулярной жизни. Плазмонт обиделся. Из-за какого-то невидимого поворота выскочил и помчался на меня клубок черной нитеплазмы с ухораздирающим визгом. Я бросился наутек. Однако, как я ни увиливал и не маневрировал, клубок догнал и охватил меня. С головы до пяток. Затем протек вовнутрь скафандра. Кажется, больно не было, когда нитеплазма расчленяла меня. Она сразу блокировала болевые центры, чтобы я не зашелся в коме, а присутствовал при собственном уничтожении.
Взгляд – его предстояло потерять последними – путешествовал по телу и наблюдал, как краснела и трескалась кожа, жир и кровь превращались в варево, обугливались и рассыпались в порошок кости. Фонтаном вырывались внутренности, на лету становясь дымом. Затрещала и лопнула, как перезревший арбуз, голова. Скафандр, надувшись, гейзером выпускал через клапана пар избыточного давления, будто кит. И вот свет погас.
Но какая-то точка, приютившая сознание, скиталась беспризорно среди тумана, в который превратился мой организм. Сколько такое блуждание продолжалось – не знаю. Время для меня – оставшегося без количества и размера – имело не больше значения, чем алгебра для таракана. Я ощущал, как наводится сияющий чернотой зев трубы и начинает втягивать оставшуюся крошку.
Я было решил, что накрылся, что ничего не осталось от моих полей и сил. И когда совсем уже расстроился, вдруг – обана! Откуда-то издалека, может от самого батюшки Юпитера – хвала громовержцу – пришла подсказка. Дескать, даже в той жалкой убогой точке, которой я сделался, имеется полный набор полюсов. И, правда, в малюсенькой точке, оставшейся от меня, в одном узелке, было ВСЕ!
Есть полюс устойчивости, из него выдавливается плотная сила с просверками огня – все необходимое для образования камня. Хоть сейчас могу стать меркурианской скалой с вяло текущим временем в жилах. Вот начинает бурлить воздушная сила, тянущая вширь и вверх. Этого достаточно, чтобы сделаться растением где-нибудь под куполом. Наконец, растормошил я полюс огня и потекли потоки энергии, я почувствовал, что могу шевелить своими членами, как животное. А потом стали расходится по телу водяные потоки, связывающие все силы, дающие цель каждой пульсации.
Теперь я почти-человек, образ готовый к воплощению. Такими были граждане Адам и Ева прежде, чем выпасть сияющими яйцами из райского гнезда и начать свое прорастание в материи.
Но как выйти из нитеплазменной ловушки, которая любое наше движение превращает в гравитационное искривление?
И тут необычайно мощная пульсация пролегла ко мне. Неужели, Юпитер? – ведь я родился под небом, наполовину состоящим из его красных и голубых красок. Я сразу попробовал сфокусировать собой эту силу, как линза солнечные лучи.
Трудно прикончить врага, который обложил со всех сторон. На меня обрушились сотни тонн грязи, в то же время она была плотной, мускулистой и кусачей. Спохватившаяся ловушка бросилась со всех сторон, пытаясь уплотнится и раздавить меня.
Перед тем, как она бы расплющила меня, я заметил в своей руке клинок, будто металлический, рассекающий, но и водянистый, текущий, но и огненный, рвущий. В нем, наверное, сочетались выбросы разных полюсов.
Я сделал выпад с воплем: "Конец тебе, гондон". Рубанул с оттягом. На сей раз Плазмонт не смог отнять у меня импульс. Клинок сумел преодолеть нитеплазму под нужным углом и рассечь каналы ее устойчивости. Мускулистая грязь лопнула и выбросила меня. Оплывали и скатывались линии, сжимались стены, съеживались потолки, рассыпались в пепел портики и колонны, таяли дома с причудливо изогнутыми крышами, растекались сопельным как сопли дворцы, исчезали, как сигаретный дым, голубое небо и синяя вода, последним исчезла скульптура Семена Семеновича Альтшуллера.
Я уже увидел тропу, которая, преломляясь, как луч через слоеное стекло, уводила к Юпитеру и предлагала начать новую жизнь в его ласковых и теплых морях. Я был готов двинуться вперед, но сам нажал на тормоза. Все-таки не хочу оставлять Плазмонта наедине с Меркурием. Да и Юпитер-батюшка будто надоумил меня: вот распавшееся на точки твое тело, хватай, пока не поздно. Я прошел по стопам воплощения гражданина №1 Адама, одновременно сделался камнем, растением, животным и, наконец, самим собой. Это был своего рода большой и чудесно симметричный взрыв, когда двум половинкам мозга стали соответствовать две половины задницы, ну и так далее.
Из всех, с кем я посетил заколдованный городок, этот жутковатый Диснейленд, нашлась одна Шошана, и потому лишь, что мои пульсации еще отражались, еще бились в ней. Какая-то оплывающая стена выпустила ее.
Я был донельзя истощен, от меня просто остался огрызок, когда мы с фемкой шлепнулись на торосистую поверхность Свинячьей Шкуры. От других членов разведгруппы – ни следов, ни плевка, ни задоринки. Анискин, капитан, Люся – от всех них сохранились только памятники в моем сердце.
Шошана не совсем еще очухалась, а я слишком вымотался. Мы перевалили через косогор и стали съезжать чуть ли не на заднице в долину, где валялись обломки рейса 13.