И Лесснихт получил свой приказ.
Медленно подходя к обреченному городу, бог-функция не подозревал, что этот день изменит все. Просто шел по дороге, любуясь инстинктивно замирающей в его присутствии природой. Сдержанные горные пейзажи с их величественной, спокойной красотой всегда ему нравились. Куда лучше суетливых городов или нищих деревень, которые порой приходилось посещать.
Ахорцы его узнали довольно быстро. Кто еще может одним движением брови обрушить городскую стену? Ворота оказались закрыты – не спорить же со стражниками? Тех просто не стало, как и крепостных укреплений. Почти всех.
Лесснихт разглядывал ощетинившихся оружием воинов перед собой и как-то отстраненно подумал, что Зеавайн превзошел сам себя. Созданные им существа походили на прекрасные статуи с их отстраненно-совершенными чертами и идеальными телами. Мастер цвета, Зеавайн подарил им белую кожу и невероятно яркие серые глаза. Они походили на своего создателя и склонностью к магическим наукам и алхимии, удивительным чувством гармонии во всем, что изготовляли своими руками, однако кардинально отличались отношением ко всему, что не казалось их лично. Проще говоря, ахорцы на физиологическом уровне не были способны сочувствовать, сопереживать, а мораль просто не укладывалась в их изящных головах. Жители этого города умели любить и ценить близких, но всех остальных считали просто ресурсом. Кем-то вроде скота на убой. Мелочь, недосмотр, совсем небольшая ошибка в расчетах или, кто знает, опасный эксперимент привели к тому, что погибло от действий ахорцев в несколько десятков раз больше людей, чем было тех самих.
Например, если нужно было проверить действенность отравляющего зелья, похожий на статую человек спускался в ближайшую деревню и травил всех, кто там находился. Всех – чтобы некому было мстить. Чисто прагматичная причина, никакой лирики. Если хотелось изучить течение болезни, то с них стало заразить какое-нибудь поселение, а потом скрупулезно записать свои наблюдения. Нужна кровь для ритуалов – пойди и возьми, неважно у кого: женщины, ребенка или старика, если, конечно, для науки не требуется кто-то определенный. Единственное ограничение – опять же чисто прагматическое: не приведи мстящих в свой город.
Жители беломраморного Ахора прекрасно умели зачищать за собой следы и никогда не мучились угрызениями совести – просто физиологически не могли. Никакое миссионерство, проповеди и даже магическое вмешательство не сумели их изменить. Ошибка была в самой их основе. Создатели попробовали все, что могли, признавая за собой вину, но исправить не смогли. Опасаясь распространения полукровок с подобными качествами, боги собрали тот роковой совет и вынесли приговор.
Глядя на искаженные яростью лица – одна из немногих эмоций, доступных ахорцам, Лесснихт подумал, что заберет их жизни так же красиво. Оставит только эти прекрасные оболочки. В конце концов, это будет не так уж сильно отличаться от того, как они жили. Самого его никогда не спрашивали о согласии с приказом совета богов, однако ни разу еще он не был против него. Каждое решение казалось ему правильным и обоснованным. Не сомневался он и сейчас. Поэтому шел через город, оставляя позади беломраморные прекрасные статуи, когда-то дышавшие и жившие.
Лесснихт не испытывал жалости ни к отважным воинам, ни к стойко встретившим свою судьбу ремесленникам, ни к прижимавшим к себе детей матерям, ни к очаровательным карапузам или девочкам с бантиками. Он знал, что каждый из них без колебания отправит на смерть всех, если посчитает это нужным. Неважно, в чем эта нужда заключается – в самообороне, научном интересе или, к примеру, в желании поиграться в разбойников.
Все изменилось в один миг.
Говорят, любовь с первого взгляда похожа на магическое заклинание и, по сути, не настоящая. Однако Ли-Анари никогда не занималась приворотами. В тот миг, когда Лесснихт заметил Лариэн, он заглянул в ее душу, увидел ее до самого дна и не смог устоять. Божество, как считалось, не имевшее сердца, полюбило. Целиком, полностью, без единого «но». Девушка с ярко-серыми глазами сразу стала для него жизнью и вселенной.
Она стояла у фонтана в ярком, цветном платье и спокойно ждала своей участи.
«Так вот ты какой… Что ж, по крайней мере, смерть будет красива».
Созданный, чтобы забирать, Лесснихт никогда не думал о своей внешности. Или о том, что может понравиться женщине, вообще, что может быть с кем-то близок. Он выполнял приказы… и просто был. Существовал. И ему хватало. А тут вдруг мир будто распахнулся перед ним. И показалось, что он годами жил в маленькой комнате и думал, что больше ничего нет, а потом дверь открылась, а за ней оказалось… всё – леса, луга, горы, деревни, города, небо, солнце, звезды…
Вот только эти звезды он сегодня должен был уничтожить.
Девушка улыбнулась.
Мир пошатнулся.
Когда Лесснихт подходил к Ахору, в нем жило пятьсот двадцать семь человек. Когда бог увидел Лариэн, в нем осталось двести восемнадцать жителей.
Ее жизнь он забрал последней. Через двести восемнадцать лет.
Решение богов не изменить. Все, что удалось Лесснихту, – это оттянуть казнь: каждый год в один и тот же день в Ахоре становилось на одну статую больше.
Невидимая стена, проходящая по Знакам Запрета, не выпускала жителей города из него, и они больше не могли иметь детей. Агония Ахора затянулась на двести восемнадцать лет.
Именно это куда более сухими словами излагала книга из архива тоосульской ветви семьи Наенги, но она умолчала о том, что эти двести восемнадцать лет жители обреченного города потратили не зря. Все эти годы они занимались исследованиями и обучением единственного ребенка, который родился после прихода Лесснихта – его сына.
Всю свою ненависть, злость, ярость они направили в изучение способов достижения одной лишь цели – мести восьми богам. И именно это единственное желание вложили в малыша. Он рос, впитывая его в себя, проникаясь им, каждый год видя, как уходят те, кто его воспитывал, помня их слова, взгляды, пропитываясь их отчаянием и горечью.
С каждым годом беломраморных статуй со знакомыми лицами вокруг подрастающего мужчины становилось все больше. Последними уходили самые опытные и образованные. Ахорцы с безжалостной жестокостью распределили по объему знаний, кому умирать раньше, кому позже. Лариэн, мать последнего в городе ребенка и возлюбленная бога, стала двести восемнадцатой.
Так, красивой статуей с руками, будто обнимающими своих близких, она и застыла в главном храме, глядя в небо любящими глазами.
Часть шестая
О таком Наенги не ведали, поэтому и не могли внести в книги. А вот Саша Вациск, увы, узнала.
Для нее утро похищения началось как обычно. Завтрак, отвести Мици в класс… Только рысенок цеплялась за девушку и заглядывала в глаза так, будто знала: что-то случилось. Саша решила не говорить ей про Айллу. Делу это не поможет, а малышка выплачет все глаза. Демоница часто проводила ночь вне их комнаты, поэтому ничего необычного в ее отсутствии не было. Но Мици почему-то выглядела потерянной и постоянно спрашивала, когда старшая из «сестер» вернется. Врать и улыбаться с каждым разом становилось все труднее.
Ночью девочка судорожно прижималась к Саше, отказываясь идти в свою кровать. Впрочем, девушка на самом деле и сама радовалась этому живому теплу рядом. Утром Мици вроде повеселела, но потребовала, чтобы ее навестили после первого урока. Пришлось пообещать и выполнить.
– Эй, Шани, тебя к себе требует мастер Каабу, – крикнул, пробегая мимо, Абонтен. – Аудитория 134-2.
– Ты издеваешься, что за номер такой? – нахмурилась девушка.
– Да откуда я знаю, – парень немного притормозил. – Наверное, рядом со 134-й. Давай быстрее, скоро уже занятие начнется!
– Предупреди там…
– Да-да, – Абонтен махнул рукой и исчез за поворотом.
– Малышка, давай я тебя отведу и пойду, видишь…
– Я сама, – перебила ее Мици. – Вон же дверь.
Вход в начальную школу и правда проглядывался с лавочки, на которой они сидели.
– Ну давай тогда, – девушка чмокнула рысенка в макушку и помчалась к аудитории со странным номером, не увидев, как оборотень перекидывается и на мягких лапках несется следом.
– Мастер Каабу, вызывали? Ой, здрасте, а мастера Каабу не видели? Мне сказали, он меня звал.
– Он сейчас подойдет. Присядь пока… Хотя, коль уж ты тут, помоги мне в одном эксперименте.
– А что надо делать?
– Вон видишь на стойке камень лежит. Можешь взять?
– Конечно, – Саша прошла в центр комнаты и подняла булыжник размером с мужской кулак. – И что?
– Можешь сказать, что там за металлы?
– Ну-у… – протянула она.
– Прислушайся к себе как на практике по артефакторике. Не сможешь, так не сможешь, ничего страшного.
– Да смогу, конечно! Тут… – девушка прикрыла глаза, стараясь ощутить материал и то, что он скрывал, – железо…
– Хорошо. Умница! Еще что-то можешь ощутить?
– М-м… медь… и гилгал. Да, он! И… – она хотела сказать «много», распахнула глаза и осеклась, глядя на то, каким торжеством засветились глаза ее собеседника.
– Отлично! Тогда в путь.
В следующее мгновение вокруг вспыхнула сложная пентаграмма в нескольких кругах и квадратах. Саша поняла, что происходит какая-то жуткая жуть, постаралась выскочить из рисунка, но магия ее не пустила. Пламя поднялось на высоту в половину человеческого роста.
– Что происходит?! Остановите это! – закричала девушка и с ужасом повернулась, услыхав отчаянное:
– Мяу!!!
– Нет! Нет! – завопила она, глядя, как рысенок мчится к ней, прыгая сквозь колдовской огонь! – Нет, Мици!
Очнулась Саша, лежа на гладком темном камне. Миг ничего не понимала. Что произошло, почему она уснула… нет, упала в обморок? Где она находится? Где Мици?! Эта мысль заставила ее распахнуть глаза и оглядеться. Что происходит?
Вокруг только темно-серый ровный камень – как пол в каком-нибудь храме. Колонны, высокие, стройные, красивые, но крыши нет, будто они подпирают небо. Шагах в десяти сбоку статуя очень красивой женщины с поднятыми руками и нежными, удивительно теплыми глазами.