- Да не надо же! - взмолился Гришка. - Я прошу вас! Не в этом дело! Я давно хотел туда, как только узнал об операции на Кавказе, мне стыдно заниматься уборкой территории не только моего кровного врага, но вообще кого бы то ни было. Я тоже хочу достойно глядеть в глаза людям.
На пороге появилась Фатима, кротко глядя на хозяина. Тот бросил на неё и на Гришку многозначительные взгляды.
- Вы звали? - ангельским голоском спросила она, глядя на хозяина черными как смородинки глазами.
- Да, звал. Принеси нам по рюмке коньяка и фруктов. Я вижу, солдат созрел для мужской пищи. Быстрее!
Она вышла. Иляс молча уставился на Гришку.
- Опять же ты прав, солдат, как это ни странно. И ведешь себя, как мужчина. Мы подумаем о тебе. А то, что ты решил отомстить не только за своего отца, но и за её родителей, это славно. Может быть, тебе и представится такая возможность. Только учти одно - не все возвращаются оттуда.
- Знаю.
- И пуля в лоб не самое страшное. Пленных подвергают изощренным пыткам, солдат.
- Знаю.
- А раз знаешь, тогда поедешь. Только там нужно кое-что уметь. Не в обиду тебе будь сказано, на твое опять же счастье, но ты даже не успел нажать курок, целясь в своего противника. А там такие варианты не проходят, расплата за нерасторопность наступает мгновенно. Мы направим тебя в соответствующую учебку, ты проведешь там три месяца. А потом поедешь в Чечню, раз того желаешь.
- Тогда там уже все кончится.
- Кончится, так кончится! - крикнул хозяин. - Только что-то веками не кончается, - добавил он. - Ладно, надоел ты мне со своими требованиями! Все! Где коньяк?
Фатима внесла на золоченом подносе две маленькие рюмочки с коньяком и ломтики лимона, посыпанные сахарной пудрой.
- Давай, за нашу мужскую дружбу! - провозгласил Иляс. - Только учти одно - у меня либо друг, либо враг. Терциум нон датур, третьего не дано! Поехали!
Они выпили, пожевали лимоны.
- Все. Я пошел. Деньги будут доставлены твоей матери в Краснодарский край. Пусть сама решает, что с ними делать. А ты останешься служить, раз хочешь того. Но главное, держи язык за зубами. А твой враг получит то, чего достоин, и можешь считать, что и ты поучаствовал в осуществлении справедливого возмездия. И ты, - сверкнул он глазами на Фатиму, - держи язык за зубами, ты знаешь, что бывает за словоохотливость?
Фатима густо покраснела, из глаз потекли слезы.
- Все, успокойся, расскажи ему что-нибудь. Теперь уже говорить можно все. То, что не надо, вы уже друг другу порассказали. Эх, воистину, язык мой - враг мой, - вздохнул Иляс и вышел из комнаты...
9.
- Ты уж извини меня за ночной звонок, Эдуард Григорьевич, приветливо улыбался Иляс, сидя в черном костюме за шикарным столом в своем рабочем кабинете. Напротив него сверкал роговыми очками довольный произошедшим Верещагин. - События-то, сам понимаешь, какие творятся. Я погорячился, честно говорю, погорячился, и все. Сам посуди, будят меня, говорят - похитили солдата, выстрелы слышны. Охранник избитый валяется. Черт знает, что. Я спросонья и вспомнил про давешний инцидент в твоей резиденции, даже не подумал, зачем тебе это могло понадобиться, такая попадаловка... Правда, до сих пор не могу понять, кому он все-таки мог понадобиться, загадочная какая-то история. Но, впрочем, нам сейчас с тобой не до солдата. А нам до комбината. Врать не стану, дела надвигаются грозные, Эдуард Григорьевич, события нарастают, словно снежный ком, и мне доложили надежные люди из Москвы, что в самые ближайшие дни грядет проверка из Генеральной прокуратуры. Как был приватизирован комбинат, прекрасно знаешь сам, знаю и я. Тебе светит очень серьезная статья, Эдик. Друзья твои, с которыми ты так славно развлекался в Амстердаме, теперь, сам знаешь, не у власти, помочь тебе они не могут, да и если бы могли, не захотели бы. Такие никому не помогают. А помочь тебе можем только мы губернатор Лузгин и я. Мы покупаем у тебя акции комбината, все, что у тебя есть. Разумеется, по очень льготной цене. Комбината ты лишаешься, выправляешь себе фальшивый паспорт и катишься отсюда чем дальше, тем лучше. А вот акт продажи акций соответствующему лицу будет оформлен надлежащим образом, к этому не придерется никакая комиссия, никакая Генеральная прокуратура. Короче, остальное наш проблемы. Твои проблемы мы с тебя снимаем, Эдик. Ты получаешь кругленькую сумму, оформляешь акт продажи и... становишься гражданином мира. Для тебя это очень хороший вариант и раздумывать тут, практически, не о чем...
- Я не могу сказать, что это очень хороший вариант, Иляс Джумаевич, возражал Верещагин. - Я не вижу никаких оснований для того, чтобы мне бежать отсюда, как заяц. Да, определенные нарушения при приватизации были, но у кого их не было в те бурные послекоммунистические годы? Тут дело в другом, против меня ополчились вы с губернатором, вы больше не хотите помогать мне, и я не понимаю, почему такая немилость? Я честно делился с вами...
- Ты делился, шакал? - сразу помрачнел Иляс, привставая с места. - Ты называешь это делиться? Ты считаешь нас с губернатором за полных идиотов? Понимаю, понимаю, ты - инженер с высшим образованием, твоя жена интеллектуалка и меценатка, а мы с Семеном Петровичем заурядные уголовники, у него восемь классов образования, у меня ни одного, врать не буду, моя нога ни разу не ступала на школьный порог. Но считать до определенной суммы меня научила эта поганая жизнь, в которой каждый за самого себя. Хочешь, я тебе назову номер одного очень интересного счета в швейцарском банке? Хочешь, я назову сумму этого счета? Хочешь, я назову имя обладателя столь пухлого счета? Вернее, обладательницы. Что-то ты взбледнул с лица, Эдуард Григорьевич... Может быть позвать к тебе врача из травматологического отделения, чтобы ты скорее отмучился?
- Ты опять про это? - прошептал помертвелыми губами Верещагин.
- Да ладно. Об этом не будем, все это сущие мелочи, я уже сказал, Эдик. Ты думай о другом, например, о счете в швейцарском банке, на котором лежит триста двадцать три миллиона долларов на имя некой...
- Не надо!!! - закрыл ладонями уши Верещагин. - Не надо, нас могут услышать! Я на все согласен, только... только...
- Полагаю, ты хочешь спросить, сколько мы тебе дадим денег за твои акции? Не так ли?
- Так..., - выдохнул мэр.
- Мне поручено предложить тебе сумму в один миллион долларов.
- Да ты с ума сошел! За мои акции? Миллион долларов? Да ты знаешь, сколько они стоят?
- Значит, счет почти в треть миллиарда ты в расчет не берешь? Ох, и жаден ты, над тобой маячит тюремная параша, а ты цепляешься за жалкие деньги. Там у тебя будут другие критерии, я тебя уверяю, исходя из собственного опыта. Кусок хлеба, глоток воздуха, а самое главное отношение сокамерников. А уж если ты туда попадешь, я о тебе побеспокоюсь. Я позабочусь о том, чтобы твое существование стало совершенно невыносимым. Ты ответишь за то, что обманывал нас с губернатором, нас, которые все время поддерживали тебя, несмотря на то, что вы со своей женой презирали нас, как каких-то недочеловеков.
- А ты знаешь, - вдруг побледнел ещё сильнее Верещагин, впиваясь пальцами в подлокотники кресла. - Кто... Ну... На кого открыт счет?
- Счет-то? Да на какую-то немку, - равнодушно ответил Иляс. - Фамилию забыл, на Шелленберг похоже... Какая разница, на кого он открыт, найти подставную фигуру нетрудно, знаю по личному опыту. Факт, что там лежат деньги, которые ты выкачал из комбината, а нам с Семеном Петровичем отстегивал жалкие крохи.
Очки Верещагина вдруг сверкнули мгновенной радостью, но Иляс ни на секунду не обнаружил того, что эту радость заметил.
- Ну, откуда мы все это узнали, это наши дела, - продолжал Иляс, быстро уводя разговор в нужном ему направлении. - Главное, что ты должен понять - при варианте, предложенном нами, все остаются при своих интересах, ты продаешь нам акции на миллион долларов, катишься в свою Швейцарию и жируешь там до потери сознания. А комбинат остается нам. Все по закону, все по уму, все довольны, все смеются. А уж кто посмеется последним, об этом ведает лишь всемогущий Аллах.
- Я согласен, - твердо объявил Верещагин.
- Ну и славно. Теперь важно, как нам оформить акт купли-продажи акций. Афишировать все это нам ни в коем случае не на руку, и в принципе, можно все оформить тайно, без шума, но совершенно законным образом. И это уже наши проблемы, мы заинтересованы, мы все и устроим. Сейчас поедем в одно официальное, но вполне надежное место, где нас ждут с нетерпением, ибо опять же материально заинтересованы в этой сделке, там все и оформим. А последствия пусть тебя не беспокоят. Ты беспокойся о себе.
... Продажа пакета акций заняла не так уж много времени. Акции были в руках Иляса, а Верещагин получил от него чемоданчик с миллионом долларов в банковских упаковках.
... - Неужели ты не понимаешь, что все это опять же совершенно противозаконно?! - кричал Семен Петрович Лузгин, держа в руках документы, которые принес ему Иляс. - Все тайком, без участия совладельцев, без собрания акционеров! Да любая проверка разметелит нас в пух и прах!
- А и не будет никакой проверки, - пожал плечами Иляс. - Я в Москву тоже не прохлаждаться езжу и не так скуп и глуп, как господин Верещагин, с кем надо связи налажены, в соответствующих органах тоже, будь спокоен. Но даже если и будет проверка, мы-то с тобой причем тут? Совладельцем комбината отныне является подставное лицо, я подобрал прекрасную кандидатуру. Этот не продаст, он весь состоит из сплошных проблем, из неладов с законом, из неладов с братками. Не вывернется и пасть свою не разинет. Не боись, Семен Петрович, езжай себе спокойненько в Москву и заседай там в Совете Федерации. Влупи им там по первое число, чтоб знали...
- Вот именно, - нахмурил бровки Лузгин. - Я тут совершенно не при чем. А, соответственно, и мои советники, и помощники. Как бы только этот Верещагин опять не подгадил, это такая, должен тебе сказать, скользкая тварь, из любой ситуации вывернется...