— Какой я тебе друг, Зубр? Разве что на одних нарах пару недель провалялись. Друг, когда все без вдруг. По- разному мы с тобой поем,— согнал тот с лица всякий наигрыш.
Зубр совсем уже ничего не мог донять, мысленно упершись в слова «по-разному мы поем». Смотрел на краевого эсбиста растерянно, не мигая.
Тот спросил неожиданно мягко, вкрадчиво:
— Друже, ты когда последний раз видел Угара?
Гринько задумался: сообрази тут попробуй, когда это
было.
— В ноябре, после праздника, числа десятого.
— Какого праздника, Зубр?
— Так этого, ну ихней революции,— понял, наконец, Гринько причину вопроса.
— А ты голосом выдаешь, будто о рождестве Христовом речь ведешь. Чтишь их праздник-то?
Зубр ответил не сразу. Как пи трусил он перед вышестоящим эсбистом, все же сообразил, что если у того есть веские основания, пусть и доносные, притянутые, чтобы ему ие доверять, зря он будет и доказывать, и возмущаться,— ему не миновать удавки на шею. Других слов, как «с кем из чекистов связан, когда продался?» он перед смертью не услышит. Так зачем же смиренно откликаться на истязающие подходы Рыси, а конца им все равно не будет, и не лучше ли прервать неизвестность, самому заговорить «на басах».
— Ты что к слову цепляешься? Какого рожна тебе надо? Не подходи больше, ни слова не скажу! Веди куда надо... меня... надрайонного! Да я сам удавлю любого вот этими,— затряс он огромными волосатыми ручищами.
— Добре, Зубр, такая возможность у нас завсегда под руками. Уважу тебя, только не ори, хотя и в лесу находишься. Но прежде скажи, зачем с Совой на хату к Сморчку залез, крайний запасник высветил. Почему не выполнил запрета Хмурого?
— Никакого запрета не было, до меня не доходило,— сразу вспомнил Гринько Артистку, понял, откуда ветер дует. Коварная бабенка уже донесла, а он расщедрился, серьги ей золотые подвалил.— Ну а с Совы сами спросите. Мне лично Хмурый на крайность дозволил укрыться у Сморчка. Перед ним я и в ответе. Ерунда какая-то. Только и делов, значит?
— А сколько Сову до последней встречи не видел? — не отставал Рысь.
— С рождества Христова, друже эсбэ,— напевно, с ударением на каждом слове, ответил Зубр.
— Ну и как он?
— Что, «как он»? A-а, пить начал, я его дважды предупредил, сказал, не хочу, чтобы моего эсбиста потрошило чека. С угрозой предупредил.
— С угрозой, говоришь...— медленно, о чем-то своем думая, повторил Рысь.
Зубр не знал, что и предполагать. Эсбист что-то нащупывал, не имея, по-видимому, доказательств прямой его вины.
Упоминал лишь Угара и Сову, Сморчок тут не в счет. Однако тревога не покидала его.
Вскоре явились двое здоровенных мужиков, с которыми Зубр чуть ли не бок о бок ночью пришел сюда, без лишних слов, как на расправу, пригласили: «Пошли!» Й таинственно молча повели от сторожки в глубь леса. Вот когда все напряглось, сжалось в нем. Гринько хорошо знал легких на расправу эсбистов, карающих даже при малом сомнении в верности.
Зубра скоро привели к стогу на поляне, возле которого он увидел лежащего со скрученными назад руками Сову. Его разбитое в кровь лицо трудно было узнать. Тот попытался что-то сказать, узнав своего вожака. Наверное, хотел просить защиты, не иначе, но его рассеченные, опухшие губы лишь бессвязно, нервно вздрагивали.
И посуровело лицо Зубра. Для пего неважно сейчас было, виновен тот или нет. Он был готов, даже хотел тупорылым сапожищем поставить точку на недавней своей угрозе Сове.
— Узнаешь помощника? — вкрадчиво тихо спросил Рысь.— Так вот, он признался, что с зимы работает на энкавэдэ, продал Угара, того чуть трижды не схватили чекисты. А вот как тебя он не заложил — башкой мотает, ничего сказать не может. Ты давай его сам спроси, а я посмотрю на ваш контакт.
Наступал опаснейший момент. Сова не может говорить. Как же его допрашивать? Он будет дополнять свое мычание отчаянными жестами, и кто его знает, как их поймет краевой эсбист. Тут легко и самому стать виноватым.
— О чем мне его спрашивать? — всем своим видом выразил готовность приступить к делу Зубр.
— Спрашивай, ты один работал на энкавэдэ или с кем еще?
Так и знал Гринько: Рысь будет стремиться прицепить его к обреченному. Подсел на корточки к Сове, слово в слово повторил вопрос.
Сова вяло поднял на него глаза, отрицательно повел головой, отчетливо тихо произнес:
— Чист... я...
Зубр не поверил, что Сова чист, хотя червь сомнения точил его. По привычке со всей силой тычком ударил пытаемого в зубы, не заметив даже, что они уже выбиты.
— Погодь-ка! — ухватил его за руку Рысь.— Я тебе допрашивать велел, а ты пришибить хочешь. Я еще не все выяснил.
Он стал хлестать поникшее лицо Совы, приподнял того за подбородок, дождался, когда он приоткрыл глаза, и гаркнул:
— Зубр продался чекистам?!
И все поразились отчетливому ответу:
— Чист он...
Рысь распрямился и рукой показал Зубру, чтобы тот поднялся с корточек. И когда надрайонный проводник встал перед ним, ровным спокойным тоном сказал:
— Где твой кривой ножичек с костяной ручкой? Достань-ка, покажи... А теперь кончай его, ночную птицу. Давай!
Зубр расстегнул ворот рубахи, засучил рукава — он всегда соблюдал этот начальный ритуал палача, шматка сала только не доставало, которым он всегда наслаждался после убийства жертвы. Он был готов и обернулся к Рыси. Тот согласно кивнул — начинай! — и крикнул:
— Волоки его сюда, на середину!
Сова не держался на ногах, его опустили на колени, подхватив под руки. Зубр неспешно подошел к нему, резко, будто изловил муху, ухватил за волосы, запрокинул голову, подержал его так напоказ и коротким ударом ножа по шее Совы безошибочно вскрыл сонную артерию.
И еще без малого ночь пробиралась группа Рыси вместе с Зубром до лесного хуторка Веселка в Иваничевском районе — далеко проникли, аж под Заболотцы, рядом с Львовской областью. Беспокойства Гринько не чувствовал, шел все больше рядом с эсбистом. Но пистолет ему не вернули.
На хуторе они оказались как-то неожиданно, уже затемно. Зубру отвели каморку и велели спать. Сказали: надо будет — позовут. В другом случае, если бы не пережитое за сутки, он наверняка бы оскорбился таким приниженным обращением. Ведь бывало, Хмурый желал его видеть немедленно, в любой час. И почет ему оказывался с бесконечным «пожалуйста»! А тут будто ординарец чей-нибудь.
«И этот, чего доброго, косо встретит, лохму бровей удивленно вскинет и тоже скажет с издевкой, какой я тебе, мол, друг,— распалял себя Зубр, думая о Хмуром, которому дважды спас жизнь во время войны. Первый раз при карательной операции против партизан в Березовском лесу на Львовщине. Тогда тот с небольшой группой бандеровцев оказался в отрыве от основных сил карательного отряда и был окружен партизанами. Тут-то и подоспел командовавший заслоном Зубр. С сотней Угара он прорвался к своему главарю, выручил Хмурого. Второй случай произошел при отступлении под натиском Красной Армии из-под Ровно на Волынь. Тогда Зубр вместе со своим связным Кушаком вынес из боя раненого Хмурого и доставил в Боголюбы. Кушак укрыл его у своего брата Шульги. От пего Хмурый ушел уже краевым проводником.
Нет, не мог Хмурый забыть его услуг, думал Зубр. Как- никак он знал и уважал еще его отца, главу лесного благочиния — церковио1ю округа,— который призывал соотечественников к беспощадной борьбе против Советов и отмщению, В последнее он больше вкладывал личную утрату — благословленные им на подвиги против своего народа четверо сыновей погибли. И лишь пятый, старший, уцелел, как он говорил, под его молитвой. Сам же духовный пастырь, без устали подымая дух разваливающегося бандитского сброда, бесславно погиб от руки своего служки, всадившего в него нож с целью грабежа.
Зубр ездил с Хмурым на похороны, скорбел вместе с ним, и этот факт показался ему сейчас очень значимым.
Не успел он уснуть, как его подняли и со всей учтивостью проводили в соседний дом. Хмурый встретил в прихожке, не высказав ни малой доли неприязни. Обритый наголо, с моложаво гладким лицом, он показался Зубру каким-то чужим, подмененным. Издалека, видать, шел, коли начисто изменил внешность. Неизменными остались лишь постоянно шевелящиеся лохматые брови.
После обычного приветствия оба даже обнялись. Но как раз это-то обстоятельство и смутило Зубра. Не обнимались прежде. Нет ли тут подвоха? Ох уж эта его мнительность.
Быстро перешли к делу. Зубр дал информацию о наличии сил в трех его районах, среди которых Хмурый похвально выделил банду Кушака.
— Численность ты мне зря преувеличиваешь, фактуру твою я по прошлому году знаю,— не дослушал отчет Хмурый.— Вяло на «черную тропу» вышел, один Кушак у тебя действует, он хозяин своего тэрена, да замухрышка еще проявил себя, Гном. Скажи, Зубр, как твое мнение насчет того, что чекисты нам постоянно на пятки наступают, «ястребки» в каждом селе готовы огнем встретить?
— Ужесточают борьбу с нами. Ничего хорошего не сулят новости. Мы же не можем на удар тройным ответить.
— Должны! И для этого я тебя позвал. Но убеждаюсь по твоему сомнению — нет в тебе решимости за троих.
— Напрасно, друже Хмурый, у меня злости хватит на десятерых, она покрепче всякой решимости. Вы только скажите, устрашить террористические акты, умножить их или как?
— Слушай внимательно, Зубр. Противник стал опаснее. У него и активности больше, мы это уже чувствуем. Но они ведут пока что вроде разведку без боя. Угара, к примеру, загоняли, луцкую агентуру колупнули, до врачей — нашего медицинского нерва — добрались. К лету разойдутся так, что и укрыться будет негде. Нам надо четче отработать связь и вовремя отходить от ударов. Прежде всего, займись этим лично. Появятся задания по чекистам. Поручи их Артистке, она всюду проникнут! сможет. Только предупреди ее, чтобы выкрутасы базарные прекратила, строго предупреди, от моего имени.
Зубр живо достал последнее донесение Марии, передал краевому проводнику. Хмурый сразу прочитал его, погладил мясистый подбородок, восхищенно говоря: