Комиссар понимал рискованность своего плана, но иного выхода сейчас не видел.
- Я сделаю все, что прикажете. Но если мне поверят, тогда… - светлые брови пленного сошлись на переносице, скорбная морщина пересекла высокий гладкий лоб. - Значит, я все равно останусь в немецкой армии?! Но я не хочу! Я не буду больше драться с русскими!
Карпов положил руку на плечо словака.
- Если тебе поверят, ты сегодня же будешь в партизанском лагере.
- Каким образом?
Карпов взглянул на часы.
- Сейчас около восьми. В Ряжевске ты будешь не позже половины девятого. Вручишь пакет и сейчас же отправляйся обратно. Скажешь, что таков приказ штурмбаннфюрера. Я буду ждать тебя здесь до одиннадцати часов. Понял?
- Так точно, товарищ. Только бы они поверили,- он с надеждой смотрел на Карпова, стараясь в его уверенности обрести мужество.
- Надо, чтобы поверили. Не так уж умны немцы. Неужели мы глупее их?! И хитрости нам у них не занимать. Все кончится хорошо. Ручаюсь! Через полчаса сам убедишься в этом…
Карпов говорил так горячо, так уверенно, что словак успокоился и даже нашел в себе силы улыбнуться.
- Федор, отдай товарищу автомат, - сказал Карпов.
Федор еще крепче сжал автомат и остался недвижим.
- Ну!! - строгий взгляд комиссара заставил его выполнить приказ.
Когда словак привычным жестом вскинул автомат, Карпов спросил:
- Как твое имя?
- Ян Лукач.
- Так вот, помни, Ян: я тебя жду. Верь мне: сегодня ты попробуешь нашей партизанской каши. А сейчас ты должен расстрелять почти все патроны. И это еще не все. Ты же попал в засаду, отстреливался, валялся в кювете, ползал по земле. Подумай, какой у тебя должен быть вид!
…Через несколько минут словак стал неузнаваем. Без пилотки, в разорванной, грязной одежде, он вывел свой мотоцикл на шоссе, вскочил в седло, и частый перестук мотора забился о стволы старых сосен.
В командирской землянке тускло чадила коптилка. Люба сидела на скамье, а командир легкими неслышными шагами мерил свое подземное жилище: пять шагов вперед, пять шагов назад…
В полумраке лицо командира разглядеть было трудно. Любе хотелось увидеть его глаза, потому что Федор утверждал, что глаза у командира зеленые, а Люба была уверена, что зеленых глаз у людей не бывает. Но командир, не переставая, ходил из угла в угол, и в неровном свете коптилки невозможно было разглядеть заросшее бородой лицо.
- Значит, сколько тебе лет? - Любу удивил его молодой голос. До сих пор ей не приходилось разговаривать с командиром. Она видела его только издали, и, оттого что лицо его заросло густой русой бородой, командир казался ей стариком. - Сколько же тебе лет?
- Четырнадцать.
Продолжая ходить, он вытащил кисет, свернул закрутку.
- Где ты училась перед войной?
- В ряжевской школе. Не в самом Ряжевске, а в слободке.
- А почему не в Ясенках? Ты же пришла к нам из Ясенок.
- В нашей деревне только четырехклассная школа. Я как в пятый перешла, меня и увезли в слободку.
- У кого ты жила там?
- У тети Клавы. У маминой сестры. Маму кулаки убили в коллективизацию. Они моему отцу мстили…
- Отец в армии?
- На фронте. В Ясенки я приехала на каникулы двадцатого, а двлдцать второго - война! Пять дней только и прожила с папой. В армию ушел… А мне велел обратно к тетке Клаве пробираться. От Ясенок до Ряжевска недалеко - сорок километров…
- А ты не поехала?
- Не поехала. Осталась у дедушки.
- Почему отца ослушалась?
Люба замялась. Командир, перестав мерить землянку, остановился.
- Я тетю Клаву не люблю, - сказала Люба едва слышно. - Сама не знаю почему, а только не люблю, и все тут…
- Это бывает, - командир снова зашагал из угла в угол. Казалось, его не удивил Любин ответ. - Ну, значит, осталась в Ясенках, а потом?
- Потом, как немцы стали подходить, деда спрятал меня на пасеке…
- Чего ж он тебя прятал?
- Из-за папы. Мой папа - давнишний коммунист. Он богатеев в Ясенках раскулачивал и секретарем партийным был. Деда мне сказал: «Хоронись, Любаша: убьет тебя фашист за отца!»
- Тебя дед к нам привел?
- Ага. Боялся, что немцы про меня разнюхают.
- Что же ты делаешь в отряде?
- Помогаю всяко. Стираю, кашу варю…
- Дело важное! Молодец! - командир остановился у коптилки, прикурил, и под низким бревенчатым потолком поплыло сизое облачко. - Ну, а про тетку Клаву твою тебе что известно?
- Не-е. .. Как уехала тогда, так и все. Ничего не знаю…
- А вот мы знаем. Живет на старом месте. Торгует овощами на базаре.
- Огород у нее большой…
- Да… - командир остановил на Любе пристальный взгляд, она увидела, что глаза у него и впрямь зеленые.- Скажи, - он сел рядом с Любой. - Скажи, а тетка знает, что ты в партизанском отряде?
- Откуда? Даже в Ясенках никто не знает. Деда сказал всем, что я уехала к тетке Клаве. А тетке отписал, что я в Ясенках… - Люба тихо рассмеялась.- Только деда и знает, где я…
- Это хорошо! - командир притушил о подошву сапога недокуренную цигарку. - А что, если мы отправим тебя к тетке?
Люба по-своему поняла слова командира.
- Я вам в обузу, да? - спросила она дрожащим голосом.
- Что ты, родненькая! - он положил широкую ладонь на крепко сжатый кулачок Любы. - Ты молодец! Потому мы и хотим перебросить тебя к тетке, в Ряжевск, где стоит немецкий гарнизон, где орудует гестапо, где есть железнодорожный узел, через который немцы гонят эшелоны на восточный фронт. Понимаешь, в чем дело?
Люба просияла: это совсем не то, что стоять у котла с поварешкой! Это настоящая борьба!
- Спасибо вам, товарищ командир! Я не испугаюсь, увидите - не испугаюсь! Я не струшу и в немца выстрелить! Только научите меня стрелять…
- Стрелять тебе не придется. Просто будешь жить у тетки.
- Как это - просто жить у тетки? Не хочу!
Командир с любопытством взглянул на нее. Только что девочка казалась такой покорной и слабенькой, а сейчас губы упрямо сжаты, глаза смотрят требовательно, голос звучит решительно.
- Не хочу! Что мне там делать? Все воюют, а мне теткин огород поливать?
- Да, будешь поливать теткин огород и торговать на базаре овощами…
- Не буду! Я не торговка!
- Потому ты и сидишь здесь, в партизанской землянке. С торговкой мы и говорить бы не стали.
- А хотите, чтобы я торговала…
- Послушай меня, Люба. Надо, чтобы ты торговала на базаре. Надо, чтобы к тебе там все привыкли - и немцы, и советские люди. Чтобы все думали, что ты жадная девчонка-торговка. Хвали фашистов, ругай партизан! И жди! Терпеливо жди! Придет час - ты получишь приказ. И от того, как ты выполнишь этот приказ, будет зависеть многое. Быть может, ты приблизишь день нашей победы. Хоть на минуту приблизишь. А ты поду-май, Люба, что значит приблизить победу на одну минуту. За минуту гитлеровцы могут сжечь сотни деревень, сбросить бомбы на головы тысяч наших людей, в эту минуту пуля может поразить твоего отца. Подумай, Люба! Если ты и теперь не хочешь торговать, забудем этот разговор. Пусть все останется как есть: кухарничай, стирай, штопай…
- Нет, нет! Я не поняла! Я думала… - она вскочила, и он вдруг увидел, какая она худенькая, маленькая- совсем подросток. - Я пойду, пойду хоть сейчас! Я не догадалась!.. Думала, просто торговать… Когда мне идти?
- Скоро. Завтра все обдумаем, все мелочи: что сказать тетке, как отвечать полицаям, как вести себя на базаре…
У входа в землянку послышались шаги, откинулась плащпалатка, заменявшая дверь, и вошел комиссар.
- Важные новости! - комиссар взглянул на Любу нетерпеливым взглядом.
Она поняла, что он не хочет говорить при ней, и встала.
- Мне уйти, товарищ командир?
- Иди, дружок. Разговор закончим после…
Командир дважды прочел копию захваченного приказа штурмбаннфюрера Гоца.
- Значит, словак вернулся? - спросил он, пряча копию в планшет. - Не обманул? Решение ты принял рискованное, но, пожалуй, единственно правильное в такой обстановке.
- Признаюсь, я здорово волновался. Вдруг, думаю, не выдержит! Это ведь непросто - сыграть такую роль. Небольшая промашка - и готово. С ним бы немцы такое сделали!
- Если все пройдет хорошо, сообщим о нем в Москву. А пока подумаем, как испортить немцам обедню. Твой план мне нравится, - командир по привычке мерил землянку шагами. - Но кого нам направить в Ряжевск? Завтра, как ты знаешь, Люба уйдет в слободку. От слободки до Ряжевска километров семь…
- Рискованно давать ей такое задание. Все-таки девчушка. В случае чего - растеряется. Сначала испытаем ее на чем-нибудь попроще…
- Кого же послать? Ясно, что вся ряжевская полиция и гестапо подняты сейчас на ноги. За домом по Мучной наблюдение они сняли, но всякий новый человек в таком маленьком городе обязательно привлечет их внимание. А на такую девчушку, как Люба, они и внимания не обратят…
- Тогда уж лучше Федора послать. Он уже понюхал пороха, и смелости ему не занимать…
- Тоже не шибко большой! Как он в разведке?
- Держится молодцом. А главное, уже три раза был в Ряжевске, в случае чего - знает явку…
- Это, конечно, важно. Он ведь ряжевский?
- Да. Родители в бомбежку погибли. Он в Ряжевске все ходы и выходы знает. Прикинется нищим - сам знаешь, сколько сейчас осиротевших ребят бродит. Немцы на них внимания не обращают.
Командир задумался. Ему не хотелось подвергать мальчишку лишней опасности, но чем дольше он думал, тем больше убеждался, что предложение комиссара разумно. Всякий пришлый мужчина в небольшом Ряжевске будет сегодня взят под подозрение. А старику прошагать за день сорок километров, да еще сразу обратно, не под силу.
- Надо бы для верности застраховать себя.
- Что ты имеешь в виду? - спросил комиссар.
- Представь себе, что Федора задержат. А мы об этом и не узнаем. Тогда фашисты смогут осуществить свой дьявольский план. Это же полный разгром подпольной организации! Сотни казней! Гибель лучших людей! Мы не можем так рисковать. Надо свести риск до минимума. Надо исходить из худшего, а не из лучшего!