— Я сейчас расплачусь. Ты, Милославский, экономишь чужие деньги всегда с одной целью — чтоб тебе больше досталось. Ты когда в Москву планируешь приехать?
— А я нужен?
— Да кому ты тут нужен?! Конечно нужен. Приезжай в гости, у вас каникулы.
— Добро. А когда?
— Да когда угодно, кроме четвертого числа, на четвертое дела нарисовались. А так свободен — я же на службу не ходу по часам.
— Да, творческая профессия налагает свои безограничения.
— Как ты сказал? Налагает безограничения? Где ты такие словечки берешь?
— Сам выдумываю. Не имея большого багажа знаний, способен порхать аки трутень. И огуливать королеву пчел.
— Нет, брат! Без багажа такого не выдумаешь. А легкость это свойство характера, а не отсутствие багажа. И кстати, ты сам ни разу не позвонил. Почему?
— Не хочу навязываться. Кто вы, и кто я.
— Жора, мы с тобой теперь братья-свидетели Деда Мороза и пречистой девы Снегурочки. Так что прекращай топорщиться. Когда ждать?
— Запишите меня тогда на шестое января. Если вдруг что будет срываться, позвоню.
Геннадий грустил. Градус его несчастного состояния был слышен каждому понимающему человеку еще в предбаннике мастерской. Вместо звонкого яростного стука молотка раздавалось неубедительное тюканье, напоминающее пульс умирающего. Оказалось, что статус семейного человека несет не только радость, любовь и уют в доме. В довесок к нему идут теща, нехватка финансов, обязательное мытье посуды, даже начисто вылизанной и обвинения в оставлении молодой жены ради «твоей дурацкой работы». Молодую супругу вообще не волновало, что возможность больше заработать прямо зависит от необходимости больше работать. Крутись, ты же мужчина. А крутиться не хотелось. Хотелось утром с радостью идти в школу, а вечером с такой же радостью бежать домой. Хотелось быть счастливым и не наблюдать часов. Оказалось, что так не бывает. Испытывать счастье можно исключительно по графику, согласованному высшими инстанциями. Спасти Гену могло только чудо. Чудо наконец приперлось, заорало: «С Новым Годом!», стряхнуло снег и повесило куртку.
— Жорж, смотри, что у нас с тобой получилось.
— Очень даже хорошо получилось. Гораздо хуже, чем в оружейной палате Московского Кремля, но однозначно лучше, чем в музее оружия Кремля Тульского. Горжусь, растешь над собой!
— Деньги нужны.
— Жена пилит? Сочувствую, как-то быстро начался второй период семейной жизни у вас. Или с тещей живете?
— Угу. У неё.
— Жена работает?
— Угу.
— Мой тебе совет — срочно снимайте угол и переезжайте. Иначе разбежитесь.
— Так сразу выводы делаешь?
— Теща у тебя не шибко умная, а дурак в этом деле опаснее врага. Умная теща сначала дала бы саженцу укорениться, листочки пустить, а эта сразу трясти начала в надежде на яблоки. Так что однозначно. Бегите, глупцы!
— А по комплексу что скажешь?
— Как я и думал, ножны не получились. Они ухудшают вид и снижают цену комплекта доспехов. Отдадим нашему деревянному воеводе. А остальное выложим красиво, я сфотографирую и отвезу в Москву показать Родимцеву.
— Может сразу железо повезешь?
— Что, так припекло?
— Угу.
— Тогда давай из кожи баул какой-то сошьем или склепаем, чтоб доспехи везти. По длине он должен вмещать саблю, по объему — шлем. А зерцальник сложим рядом со шлемом. Щит… на щит тоже чехол нужен. Какой-нибудь из плотной ткани, чтоб не привлекать внимание и не вывалился по дороге. Собирай меня на шестое января в дорогу. Коня подковать не забудь. Про коня шучу.
— Жора, ты к нему с пустыми руками поедешь? Новый год же.
— Да, не сообразил. Что предлагаешь?
— Может, пряник Тульский?
— Принимается. Это правильно, Тульский пряник из Тулы. До самовара наши отношения не доросли. Стой! Я пару лет назад видел на свалке старые самовары, которые с трубой и топятся щепками. Как думаешь, ты можешь их запаять, подремонтировать?
— Могу, но не быстро. Паять оловом могу, даже медью уже могу. А зачем?
— Не к спеху, но я чувствую коммерческий потенциал. Если пособирать везде старье и восстановить, вскоре можно создать хороший спрос на них, всё старинное входит в моду. А самовары уже пости антиквариат. Мало их остается.
— Тогда решили — пряники?
— Гена, думай еще, у тебя получается хорошо. У Родимцева есть жена. Ей мы что можем подарить? У людей есть практически всё. Надо что-то типа пояса, что мы дарили Родимцеву.
— Так что тут думать? Подарить пояс, только женский. Тоненький, и чтоб блистючек побольше. Давай, пока баулом занимайся, а я комплектик фурнитуры наберу и кожу нарежу.
— Я же говорил! Геннадий, у тебя здорово получается думать! Что высшее образование с людьми делает!
— Я, может, и раньше умный был. Просто мы тогда незнакомы были.
— Геннадий, а знаете, я вам верю! И даже доказательств не потребую. Не кидайтесь в меня мусором, Геннадий! Я очень занят, не пинайтесь, Геннадий!
Пятого января наш оранжевый «Кабанчик» подкатил к мастерской через задний двор школы, у нас там даже ворот нет — что значит народовластие. Новый баул идеально помещал в себе доспехи и выглядел прилично. Как самопальный баул для чего-то тяжелого он выглядел, никакой фирмой не пахло. И весил еще полтора кило. В багажник его, брезентовый чехол под щит туда же! Категорически не хочется таскать тяжеленное железо на себе. То есть на себе таскать со всем удовольствием, но не в сумке, а в надетом виде. Решено! Здесь до дома и из дома на вокзал отвезет отец, а по Москве поеду в доспехе, так легче передвигаться. И с саблей на плече. Угу. Нетушки, я столько в прошлой жизни носил на горбу эти доспехи, что отказываюсь в стране победившего социализма выступать в роли вьючного животного! Позвоню Родимцеву, пусть встретит. Как брата попрошу. А потом окажется, что эта услуга списала его долг за моё пророчество? Не бывать тому! Сам справлюсь. Но всё равно позвоню и уточню время приезда.
Шестого января в шестнадцать часов поезд «Ворошиловград-Москва» привез меня в столицу нашей Родины Москву. Так сказали по поездному радио, безобразие за окном подтверждало — мы в Москве. Все железнодорожные полосы отчуждения — это сплошная промзона, пустыри, крыши фабрик, складов, мастерских. А на самом вокзале еще и стройка. Пробираюсь с тяжеленным грузом, двадцать килограммов набралось с пряником, через временный павильон и встаю на тротуар рядом с дорогой. До стоянки такси чапать еще не-пойми-сколько. А там еще в очереди на такси стоять. Лучше поднять руку и попробовать поймать бомбилу или просто человека за рулем со свободным временем, но без лишних денег. В этом году у многих нет лишних денег. А вот в следующем… ничего не поменяется. В следующем веке, и то не у каждого лишние деньги водятся.
Тормознула старенькая двадцать первая Волга-труженица. Начали с трешки, но сошлись на двух: «Отец, тут четыре километра всего!». Чем еще хороши водители стареньких Волжанок, они Москву хорошо знают. Особенно этот, пенсионер-шоферюга симпатичный такой, колоритный. Как понял, что клиент в Москве ориентируется, сразу цену скинул. Так бы у него номер телефончика мобильного спросить, есть у меня такая привычка вызванивать знакомых бомбил и пользоваться их услугами. Но не в этом веке. На третий этаж дотащил, звоню.
— Кто там?
— Свидетели Деда Мороза, пришли поговорить о Дедушке и его пречистой внучке Снегурочке!
— О, Жорка! Проходи. Ого, что у тебя там такое тяжелое? Подарки?
— Как же, ждите! Дед-Мороза расчленил, решил у вас спрятать. Тут не найдут.
— Почему тут не найдут?
— А кому вы сдались? Разве что мне. С Новым Годом еще раз! — Весь разговор велся не на лестничной клетке, естественно, а уже в прихожей. В этот раз мне были выделены кошерные тапочки. Баул я оставил под вешалкой, а сам с сумкой прошел в гостиную.
— Елена, здравствуйте! Разрешите засвидетельствовать вашу яркую красоту и новогодний блеск в глазах!
— Это у нее блеск от шампанского.
— Ну тебя, Илюша! С Новым Годом, Жора! И вообще, блеск от шампанского вполне себе считается новогодним. Устал с дороги, замерз?
— И устал и замерз, так что налей-ка ты мне, хозяюшка, уже шампанского. Я тоже хочу новогодний блеск излучать.
— Жорж, ты прямо гусаром растешь! С порога сразу комплимент даме и шампанского потребовал. Орел!
— Угу, я такой. Гусар, но без гусарского насморка.
— Фу-фу-фу вам всем! Я, между прочим, еще тут.
— Раз вы еще тут, то позвольте, о Прекрасная Елена, вручить вам маленький новогодний подарок. Только чур меня им не пороть, если что! А вам, Илья Борисович пряник печатный, чтоб жизнь слаще была.
— Вот сорванец! Вот молодец! Определенно, надо тебя почаще в дом звать, на духовную атмосферу хорошо влияешь, Жора. Ну и ты держи подарок от нас.
Я посмотрел на себя — как произведение фотоискусства я вполне ничего выгляжу. Что значит, умеет человек с камерой работать. Ведь подловил втихаря в Кремле, когда и свет хорошо лег, и фон красивый. И я сам с умным лицом, а не ору как безумный на парней. Размер тоже вполне себе достойный, квадрат со стороной где-то сантиметров шестьдесят, в рамке темного дерева. Хоть сейчас на фотовыставку.
— Мужчины, давайте за стол. Жора, с тебя тост.
— Лена, мне коньячку, я вашу шипучку не понимаю.
Такое ощущение, что никто не рвется начинать разговор, который всё-таки придется начинать рано или поздно. Сидим, общаемся ни о чем.
— Жорж, а что у вас такое тяжелое в сумке?
— Представьте, Илья Борисович, железо! Новые изделия нашей мастерской.
— Как любопытно, а взглянуть можно?
— Да не вопрос, только скажите, где разложить, чтоб не поцарапать или не повредить мебель.
— А давайте на диван, там такая кожа, что всё выдержит.
На диван так на диван. Приношу баул, расшнуровываю. Разложил так, чтоб выгоднее смотрелось. Край щита под доспехом, шлем рядом, а сабля поверх всего. Хорошая работа, не стыдно за родную школу.
— И кому вы эту красоту привезли? А что еще интересно, почем?