Динни сбилась с ног. Теперь она была меньше поглощена воспоминаниями о прошлом, хотя ничем не обнаруживала этого. Она в такой мере являлась душой и жизненным центром собравшегося общества, что никто не додумался задать себе вопрос, есть ли у нее своя собственная жизнь. Дорнфорд внимательно присматривался к ней. Что скрывается за этим неустанным и радостным самопожертвованием? Его любопытство зашло так далеко, что он решился расспросить Эдриена, которого, как представлялось Дорнфорду, она любила больше остальных родственников.
- На вашей племяннице держится весь дом, мистер Черрел.
- Вы правы. Динни - чудо.
- Она думает когда-нибудь о себе?
Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Темные волосы, симпатичное лицо - немного смуглое, худощавое, кареглазое, пожалуй, слишком чуткое для юриста и политика. Однако едва лишь речь заходила о Динни, Эдриен настораживался, как овчарка; поэтому и сейчас он ответил сдержанно:
- По-моему, да, но лишь столько, сколько нужно, - немного.
- Иногда мне кажется, будто она пережила что-то очень тяжелое.
Эдриен пожал плечами:
- Ей двадцать семь.
- Вы необычайно меня обяжете, рассказав - что. Поверьте, это не праздное любопытство. Я... я люблю Динни и страшно боюсь причинить ей боль, разбередив по неведению ее рану.
Эдриен сделал такую глубокую затяжку, что в трубке засипело.
- Если ваши намерения серьезны...
- Безусловно.
- Что ж, постараюсь уберечь ее от нескольких тяжелых минут. Так вот, в позапрошлом году она очень сильно любила одного человека, но все кончилось трагически.
- Его смертью?
- Нет. Я не могу входить в подробности, но этот человек совершил нечто такое, что поставило его, так сказать, вне общества. По крайней мере он сам так думал. Не желая впутывать Динни в историю, он расторг помолвку и уехал на Дальний Восток. Разрыв был окончательным. Динни об этом не вспоминает, но, боюсь, никогда не забудет.
- Понятно. Я глубоко вам благодарен. Вы оказали мне огромную услугу.
- Сожалею, если огорчил вас, - ответил Эдриен, - но, по-моему, самое лучшее - вовремя открыть человеку глаза.
- Бесспорно.
Посасывая трубку, Эдриен искоса поглядывал на молчаливого собеседника. На задумчивом лице Дорнфорда читались не растерянность и боль, а скорее глубокая озабоченность будущим. "Он ближе всех к идеалу мужа, которого я желал бы ей, - чуткого, уравновешенного, удачливого, - размышлял Эдриен. - Но жизнь чертовски сложная штука!"
- Она очень непохожа на свою сестру, - произнес он наконец вслух.
Дорнфорд улыбнулся:
- Она - смесь прошлого и современности.
- Однако Клер тоже очень милая девушка.
- О да, у нее масса достоинств.
- Они обе с характером. Как Клер справляется с работой?
- Превосходно: быстро схватывает, память отличная, большое savoirfaire [9].
- Жаль, что она сейчас в таком положении. Я не знаю, почему разладилась ее семейная жизнь, но сомневаюсь, чтобы ее можно было наладить.
- Я никогда не встречался с Корвеном.
- С ним приятно встречаться, пока к нему не присмотришься, - в нем есть что-то жестокое.
- Динни утверждает, что он мстителен.
- Похоже, что так. Скверное свойство, особенно когда встает вопрос о разводе. Но надеюсь, до него не дойдет, - грязное это дело, да и страдает чаще всего невинный. Не помню, чтобы у нас в семье кто-нибудь разводился.
- У нас тоже, но мы ведь католики.
- Не считаете ли вы, исходя из вашей судебной практики, что нравственный уровень англичан понижается?
- Нет. Скорей даже повышается.
- Оно и понятно: мораль стала менее строгой.
- Нет, просто люди стали откровеннее, - это не одно и то же.
- Во всяком случае вы, адвокаты и судьи, - исключительно нравственные люди, - заметил Эдриен.
- Вот как? Откуда вы это знаете?
- Из газет.
Дорнфорд рассмеялся.
- Ну что ж, - сказал Эдриен, поднимаясь, - сыграем партию на бильярде?..
В понедельник, встретив Новый год, гости разъехались. Часа в четыре Динни ушла к себе, прилегла на кровать и заснула. Тусклый день угасал, сумерки постепенно заполняли комнату. Девушке снилось, что, она стоит на берегу реки. Уилфрид держит ее за руку, показывает на противоположный берег и говорит: "Еще одну реку, переплывем еще одну реку!" Рука об руку они спускаются с берега, входят в воду, и Динни разом погружается во мрак. Она больше не чувствует руки Уилфрида и в ужасе кричит. Дно ускользает у нее из-под ног, течение подхватывает ее, она тщательно пытается найти руками точку опоры, а голос Уилфрида раздается все дальше и дальше от нее: "Еще одну реку, еще одну реку..." - и наконец замирает, как вздох. Динни проснулась в холодном поту. За окном нависало темное небо, верхушка вяза задевала за звезды. Ни звука, ни запаха, ни проблеска. Девушка лежала не шевелясь и стараясь дышать поглубже, чтобы справиться с испугом. Давно она не ощущала Уилфрида так близко, не испытывала такого мучительного чувства утраты.
Она поднялась, умылась холодной водой и встала у окна, всматриваясь в звездную тьму и все еще дрожа от пережитой во сне боли. "Еще одну реку!.."
В дверь постучали.
- Кто там?
- Мисс Динни, пришли от старой миссис Парди. Говорят, она помирает. Доктор уже там, но...
- Бетти? Мама знает?
- Да, мисс, она сейчас туда идет.
- Нет, пойду я сама. Не пускайте ее, Энни.
- Слушаю, мисс. У старушки последний приступ. Сиделка велела передать, что сделать ничего нельзя. Зажечь свет, мисс?
- Да, включите.
Слава богу, наконец-то хоть электричество удалось провести!
- Налейте в эту фляжку бренди и поставьте в холле мои резиновые ботики. Я буду внизу через две минуты.
Девушка натянула свитер и меховую шапочку, схватила свою кротовую шубку и побежала вниз, лишь на секунду задержавшись у двери в гостиную матери - сказать, что уходит. В холле она надела ботики, взяла наполненную фляжку и вышла. Ночь была непроглядная, но для января сравнительно теплая. Дорога обледенела, и, так как Динни не захватила с собой фонарь, у нее ушло на полмили чуть ли не четверть часа. Перед коттеджем стояла машина доктора с включенными фарами. Динни толкнула дверь и вошла в дом. Горела свеча, в камельке теплился огонек, но в уютной комнате, где обычно бывало людно, не осталось никого, кроме щегла в просторной клетке. Девушка распахнула тонкую дощатую дверь, ведущую на лестницу, и поднялась наверх. Осторожно приоткрыла жиденькую верхнюю дверь и заглянула в комнату. Прямо напротив, на подоконнике, горела лампа, вырывая из мрака часть низкой комнатки и просевшего потолка. В ногах двуспальной кровати стоял доктор и шепотом разговаривал с сиделкой. В углу у окна Динни разглядела съежившегося на стуле старичка - мужа умирающей. Руки его лежали на коленях; морщинистые, темно-красные, как вишня, щеки подергивались. Старая хозяйка коттеджа полулежала на старой кровати, лицо у нее было восковое, и Динни казалось, что морщины на нем разгладились. С губ ее слетало слабое прерывистое дыхание. Веки были опущены только до половины, но глаза уже ничего не видели.
Врач подошел к двери.
- Наркоз, - сказал он. - Думаю, что не придет в сознание. Что ж, так ей, бедняжке, легче! Если очнется, сестра повторит впрыскивание. Единственное, что нам остается, - это облегчить ей конец.
- Я побуду здесь, - сказала Динни.
Доктор взял ее за руку:
- Не убивайтесь, дорогая. Смерть будет легкая.
- Бедный старый Бенджи! - прошептала Динни.
Доктор пожал ей руку и спустился по лестнице.
Динни вошла в комнату, неплотно притворив за собой дверь, - воздух был тяжелый.
- Сестра, если вам нужно отлучиться, я посижу.
Сиделка кивнула. В опрятном синем платье и чепце она выглядела бы совсем бесстрастной, если бы не нахмуренное лицо. Они постояли бок о бок, глядя на восковые черты старушки.
- Теперь мало таких, - неожиданно прошептала сиделка. - Ну, я пойду, захвачу кое-что необходимое и вернусь через полчаса. Присядьте, мисс Черрел, не утомляйтесь зря.
Когда она удалилась, Динни подошла к старичку, сидевшему в углу:
- Бенджи!
Он качал круглой головкой, потирая лежавшие на коленях руки. У Динни не повернулся язык сказать ему ободряющие слова. Она погладила его по плечу, вернулась к постели и придвинула к ней единственный жесткий деревянный стул. Потом села, молча следя за губами старой Бетти, с которых слетало слабое прерывистое дыхание. Девушке казалось, что вместе со старушкой умирает дух минувшего века. В деревне, вероятно, были другие люди того же возраста, что старая Бетти, но они сильно отличались от нее: у них не было ее здравого смысла и бережливой любви к порядку; начитанности в библии и преданности господам; гордости тем, что в восемьдесят три года у нее еще свежа память и целы зубы, с которыми ей давно уж полагалось бы расстаться, и особой манеры обращаться с мужем так, будто он не старик, а непослушный ребенок. Бедный старый Бенджи! Он, конечно, никогда не был жене ровней, но как он теперь останется один - трудно себе представить. Видимо, найдет пристанище у одной из внучек. В то доброе старое время, когда шиллинг стоил столько же, сколько теперь стоят три, чета Парди произвела на свет семерых детей, и деревня кишела их потомством. Но уживутся ли внуки с этим маленьким старичком, вечным спорщиком, ворчуном и любителем пропустить стаканчик? Найдет ли он себе место у их более современных очагов? Что ж, уголок для него, конечно, подыщут. Здесь ему в одиночку не прожить. Два пособия по старости для двух стариков и одно для одного - это разные вещи.
"Ах, почему у меня нет денег!" - подумала девушка. Щегол ему теперь, разумеется, не нужен. Она возьмет его с собой, поместит в старой теплице, а клетку выбросит: она будет кормить Голди, пока он снова не приучится летать, а потом выпустит его на волю.
Старичок, прочищая глотку, кашлянул в своем темном уголке. Динни, спохватившись, наклонилась над кроватью: она так глубоко задумалась, что не заметила, как ослабело дыхание старушки. Бескровные губы Бетти поджались, морщинистые веки почти совсем закрыли незрячие глаза. С постели не доносилось ни звука. Девушка посидела несколько минут, не шевелясь, глядя на умирающую и прислушиваясь; затем встала, подошла к кровати сбоку и склонилась над ней.