Погоня людей за идеалом неизбежно приобретает легкую, но спасительную ироническую окраску. Так было и с Джеком Масхемом. Задавшись целью вывести идеально чистокровную лошадь, он по существу стремился отмести все, ранее считавшиеся безусловными, признаки чистокровности, начиная с морды и кончая крупом, и создать животное такой смешанной крови, какого еще не знала "Родословная книга племенных производителей и маток".
Не отдавая себе отчета в противоречивости своих стремлений, Джек Масхем обсуждал за завтраком с Телфордом Юлом вопрос о переброске кобыл из Аравии, когда слуга доложил о сэре Лоренсе Монте.
- Позавтракаешь с нами, Лоренс?
- Уже завтракал, Джек. Впрочем, от кофе не откажусь. От рюмки бренди тоже.
- Тогда перейдем в другую комнату.
- У тебя здесь настоящая холостяцкая квартира времен моей юности, какую я уже не надеялся еще раз увидеть, - объявил баронет. - Джек - поразителен, мистер Юл. Человек, который в наши дни смеет идти не в ногу со временем, - гений. Что я вижу? Полные Сертиз и Уайт-Мелвил! Вы помните, мистер Юл, что сказал мистер Уафлз во время "увеселительной поездки" мистера Спонджа, когда они держали Кейнджи за пятки, чтобы у того из сапог и карманов вытекла вода?
Ироническая мордочка Юла расплылась в улыбке, но он промолчал.
- Так и есть! - воскликнул сэр Лоренс. - Теперь этого никто не знает. Он сказал: "Кейнджи, старина, ты выглядишь, как вареный дельфин под соусом из петрушки". А что ответил мистер Срйер в "Маркет Харборо", когда достопочтенный Крешер подъехал к заставе и осведомился: "Ворота, я полагаю, открыты?"
Лицо Юла расплылось еще больше, словно было сделано из резины, но он по-прежнему молчал.
- Ай-ай-ай! Ты, Джек?
- Он ответил: "А я не полагаю".
- Молодец! - Сэр Лоренс опустился в кресло. - Кстати говоря, ворота были действительно закрыты. Ну, организовали вы похищение той кобылы? Великолепно. А что будет, когда ее привезут?
- Я пущу ее к наиболее подходящему производителю. Затем скрещу жеребенка с наиболее подходящим производителем или маткой, каких только сумею подыскать. Затем случу их потомство с лучшей из наших чистокровок того же возраста. Если окажется, что я прав, я смогу внести моих арабских маток в "Родословную книгу". Между прочим, я пытаюсь раздобыть не одну, а трех кобыл.
- Джек, сколько тебе лет?
- Около пятидесяти трех.
- Прости, что спросил. Кофе у тебя хороший.
Затем все трое помолчали, выжидая, пока выяснится истинная цель визита. Наконец сэр Лоренс неожиданно объявил:
- Мистер Юл, я приехал по поводу истории с молодым Дезертом.
- Надеюсь, это неправда?
- К несчастью, правда. Он и не пытается скрывать.
И, направив свой монокль на лицо Джека Масхема, баронет увидел на нем именно то, что рассчитывал увидеть.
- Человек обязан соблюдать внешние формы, даже если он поэт, - с расстановкой произнес Джек Масхем.
- Не будем обсуждать, что хорошо и что плохо, Джек. Я готов согласиться с тобой. Дело не в этом. - В голосе сэра Лоренса зазвучала непривычная торжественность. - Я хочу, чтобы вы оба молчали. Если эта история всплывет, тогда уж ничего не поделаешь, но пока что я прошу, чтобы ни один из вас не вспоминал о ней.
- Мне этот парень не нравится, - кратко ответил Масхем.
- То же самое приложимо по меньшей мере к девяти десятым людей, которых мы встречаем. Довод недостаточно веский.
- Он один из пропитанных горечью современных молодых скептиков, лишенных подлинного знания жизни и не уважающих ничего на свете.
- Знаю, Джек, ты - защитник старины, но ты не должен привносить сюда свои пристрастия.
- Почему?
- Не хотел я рассказывать, но придется. Он помолвлен с моей любимой племянницей Динни Черрел.
- С этой милой девушкой!
- Да. Помолвка не по душе никому из нас, кроме Майкла, который до сих пор боготворит Дезерта. Но Динни держится за него, и, думаю, ее ничем не заставишь отступить.
- Она не может стать женой человека, от которого все отвернутся, как только его поступок получит огласку.
- Чем больше будут его сторониться, тем крепче она будет держаться за него.
- Люблю таких, - объявил Масхем. - Что скажете вы. Юл?
- Дело это не мое. Если сэру Лоренсу угодно, чтобы я молчал, я буду молчать.
- Разумеется, это не наше дело. Но если бы огласка могла остановить твою племянницу, я бы его разгласил. Черт знает какой позор!
- Результат был бы прямо противоположный, Джек. Мистер Юл, вы ведь хорошо знакомы с прессой. Предположим, что историей Дезерта займутся газеты. Это вполне возможно. Как они себя поведут?
Глаза Юла сверкнули.
- Сначала они туманно сообщат о некоем английском путешественнике; затем выяснят, не опровергнет ли Дезерт слухи; затем расскажут уже конкретно о нем, по обыкновению исказив целую кучу деталей, что печально, но все-таки менее прискорбно, чем вся эта история. Если Дезерт признает факт, то возражать уже не сможет. Пресса в общем ведет себя честно, хотя чертовски неточна.
Сэр Лоренс кивнул:
- Будь я знаком с человеком, который собирается стать журналистом, я сказал бы ему: "Будь абсолютно точен и будешь в своем роде уникумом". С самой войны я не встречал в газетах заметки, которая касалась бы личностей и была при этом достаточно точной.
- Такая уж у газет тактика, - пояснил Юл. - Наносят двойной удар: сперва неточное сообщение, потом поправки.
- Ненавижу газеты! - воскликнул Масхем. - Был у меня как-то американский журналист, вот тут сидел. Я его чуть не выставил. Уж не знаю, как он меня там расписал.
- Да, ты отстал от века, Джек. Для тебя Маркони и Эдисон - два величайших врага человечества. Значит, относительно Дезерта договорились?
- Да, - подтвердил Юл.
Масхем кивнул головой.
Сэр Лоренс быстро переменил тему:
- Красивые тут места. Долго пробудете здесь, мистер Юл?
- Мне надо быть в городе к вечеру.
- Разрешите вас подвезти?
- С удовольствием.
Они выехали через полчаса.
- Мой кузен Джек Масхем должен остаться в памяти нации. В Вашингтоне есть музей, где под стеклом стоят группы, изображающие первых обитателей Америки. Они курят из одной трубки, замахиваются друг на друга томагавками и так далее. Следовало бы экспонировать и Джека...
Сэр Лоренс сделал паузу.
- Вот тут возникает трудность. В какой позе законсервировать Джека? Увековечить невыразимое всегда сложно. Схватить то, что носится в воздухе, сумеет каждый. А как быть, если поза вечно одна и та же - настороженная томность, и к тому же у человека осталось свое собственное божество.
- Внешняя форма, и Джек Масхем ее пророк.
- Его, конечно, можно было бы представить дерущимся на дуэли, - задумчиво продолжал сэр Лоренс. - Дуэль - единственный человеческий акт, при котором полностью соблюдаются все внешние формы.
- Они обречены на исчезновение, - отрезал Юл.
- Гм, так ли? Нет ничего труднее, чем убить чувство формы. Что такое жизнь, как не чувство формы, мистер Юл? Сведите все на свете к мертвому единообразию, форма останется даже тогда.
- Верно, - согласился Юл. - Но культ внешней формы доводит это чувство до совершенства и стандарта, а совершенство давно приелось нашим блестящим юнцам.
- Удачно сказано! Но разве они существуют и в жизни, а не только в книгах?
- А как же! Существуют и, выражаясь их же словечком, чихают на все. Да я лучше соглашусь до смерти кормиться в бесплатных столовых для безработных, чем хоть раз провести конец недели в обществе таких блестящих юнцов!
- Я что-то не сталкивался с ними, - усомнился сэр Лоренс.
- Тогда возблагодарите господа. И днем, и ночью, и даже совокупляясь, они заняты одним - разговорами.
- Вы, кажется, их недолюбливаете?
- Еще бы! - выдавил Юл и стал похож на изваяние средневековой химеры. - Они не выносят меня, а я их. Надоедливая, хотя, к счастью, немногочисленная шайка!
- Надеюсь, Джек не впал в ошибку и не принял молодого Дезерта за их собрата? - осведомился сэр Лоренс.
- Масхем никогда не встречал блестящих юнцов. Нет, его просто раздражает лицо Дезерта. Оно у него чертовски странное.
- Падший ангел! Гордыня - враг мой! - сказал сэр Лоренс. - В нем есть что-то прекрасное.
Юл утвердительно кивнул головой:
- Лично я ничего против него не имею. И стихи он пишет хорошие. Но Масхем каждого бунтаря готов предать анафеме. Он любит интеллект с заплетенной гривой, выезженный и послушный узде.
- Мне кажется, что они с Дезертом могли бы столковаться, если бы предварительно обменялись парой выстрелов. Странный народ мы, англичане! - заключил сэр Лоренс.
XIV
Когда примерно в тот же час дня Эдриен, направляясь к брату, пересекал убогую улочку, которая вела к дому викария прихода святого Августина в Лугах, он увидел в шестом подъезде от угла картину, достаточно полно характеризующую англичан.
Перед этим лишенным будущего домом стояла санитарная карета, и на нее глазели все окрестные жители, которым она пока еще была не нужна. Эдриен присоединился к кучке зрителей. Два санитара и сестра вынесли из жалкого здания безжизненно вытянувшегося ребенка; за ними выскочили краснолицая женщина средних лет и бледный мужчина с обвислыми усами, рычащий от ярости.
- Что тут происходит? - спросил Эдриен полисмена.
- Ребенка нужно оперировать. А эти орут, словно его не лечить, а резать собираются. А, вот и викарий! Ну, уж если он их не уймет, тогда никому не справиться.
Эдриен заметил брата. Тот вышел из дома и приблизился к бледному мужчине. Рычание прекратилось, но женщина завопила еще громче. Ребенка положили в автомобиль; мать неуклюже рванулась к задней дверце машины.
- Рехнулись они, что ли? - удивился полисмен и шагнул вперед.
Эдриен увидел, как Хилери опустил руку на плечо женщины. Та обернулась" видимо собираясь издать громогласное проклятие, но ограничилась тихим хныканьем. Хилери взял ее под руку и неторопливо повел в дом. Карета тронулась. Эдриен подошел к бледному человеку и предложил ему сигарету. Тот принял ее, сказал: "Благодарю, мистер", - и последовал за женой.