- Рели'ия ужасно разжи'ает страсти, - изрекла леди Монт.
- Да, - с горечью согласилась Динни.
- Их остановило твое присутствие? - спросил сэр Лоренс.
- Да.
- Мне это не нравится. Я предпочел бы полисмена или нокаут.
- Я старалась, чтобы они меня не заметили.
- Виделась ты с ним потом? Динни покачала головой.
- Мужчины тщеславны, - объявила тетка.
На этом разговор прервался.
После обеда Стэк по телефону сообщил ей о возвращении своего хозяина, но интуиция подсказала Динни, что ей не следует искать встречи с Уилфридом.
Она провела беспокойную ночь и с утренним поездом вернулась в Кондафорд. Было воскресенье, и все ушли к обедне. Как поразительно далека она теперь от семьи! У Кондафорда тот же вид и тот же запах, живут в нем те же люди, занимаясь теми же делами, что и раньше, и однако все стало иным! Даже шотландский терьер и спаниели обнюхивают ее с таким выражением, словно сомневаются, своя ли она.
"А может быть, я уже чужая? - спросила себя Динни. - "Не слышит человек благоуханья, когда он сердцем далеко".
Первой вернулась Джин, так как леди Черрел осталась у причастия, генерал подсчитывал кружечный сбор, а Хьюберт отправился осмотреть деревенское поле для крикета. Она застала Динни сидящей около старых солнечных часов перед клумбой дельфиниумов. Расцеловавшись с золовкой, Джин с минуту постояла, глядя на нее, потом посоветовала:
- Выпей чего-нибудь, дорогая, иначе ты совсем обессилеешь.
- Мне нужен только завтрак, - ответила Динни.
- Мне тоже. Раньше я думала, что проповеди моего отца даже после моей цензуры - настоящая пытка, но у вас здесь пастор еще почище.
- Да, его всегда нужно останавливать.
Джин снова сделала паузу, и глаза ее впились в лицо Динни.
- Динни, я целиком на твоей стороне. Выходи за него немедленно и уезжай.
Динни усмехнулась.
- В брак вступают двое, а не один.
- Статейка в сегодняшней газете насчет драки в Ройстоне - правда?
- Вероятно, нет.
- Я хочу сказать - драка была?
- Да.
- Из-за чего они подрались?
- Из-за меня. Я единственная женщина во всей этой истории.
- Ты очень изменилась, Динни.
- Да, я перестала быть милой и бескорыстной.
- Ну, вот что! - объявила Джин. - Если тебе доставляет удовольствие играть роль страждущей от любви девицы, я мешать не стану.
Динни успела поймать ее за юбку. Джин опустилась на колени и обняла ее:
- Ты держалась молодцом по отношению ко мне, когда я была против вашего брака.
Динни рассмеялась.
- Что говорят теперь отец и Хьюберт?
- Твой отец молчит и ходит мрачный. А Хьюберт ворчит: "Надо что-то предпринять" или "Это переходит всякие границы".
- Мне ни до чего нет дела, - внезапно призналась Динни. - Все уже в прошлом.
- Ты хочешь сказать, что не знаешь, как он поступит? Но он должен поступить так, как захочешь ты.
Динни снова рассмеялась.
- Боишься, что он может сбежать и бросить тебя? - спросила Джин с изумительной проницательностью и присела на корточки, чтобы видеть лицо Динни. - Да, он может. Знаешь, я ведь была у него.
- Неужели?
- Да, он меня совершенно подавил. Я не сумела слова сказать. Он очень обаятелен, Динни.
- Тебя послал Хьюберт?
- Нет, я поехала сама. Я хотела объяснить ему, что о нем подумают, если он женится на тебе, но не смогла. Я предполагала, что он тебе рассказывал. Видимо, он решил, что это огорчит тебя.
- Не знаю, - ответила Динни. Она действительно не знала. В эту минуту ей казалось, что она вообще ничего не знает.
Джин молча и яростно обрывала ранний одуванчик.
- На твоем месте я соблазнила, бы его, - наконец сказала она. - Если бы ты хоть раз принадлежала ему, он не бросил бы тебя.
Динни поднялась:
- Обойдем сад, посмотрим, что расцвело.
XXVI
Поскольку сама Динни ни словом не обмолвилась о деле, занимавшем всех, никто из ее родных также не сказал о нем ни слова, за что девушка была им искренне признательна. Следующие три дня стоили ей постоянного напряжения, - она старалась скрыть, что несчастна. Ни известий от Стэка, ни писем от Уилфрида; если бы что-нибудь случилось, он, конечно, дал бы ей знать. На четвертый день, чувствуя, что она больше не вынесет этой неизвестности, Динни позвонила Флер и осведомилась, нельзя ли ей приехать к ним.
Лица ее родителей, когда она объявила им, что должна уехать, растрогали девушку, как трогают нас морды и хвосты собак, которых приходится покинуть. Насколько все-таки сильнее действует на человека молчаливое горе, чем нытье!
В поезде девушкой овладела паника. Неужели ее обманула интуиция, советовавшая ей выждать, пока Уилфрид не сделает первый шаг? Может быть, ей следовало сразу же кинуться к нему? Поэтому, приехав в Лондон, она бросила шоферу:
- Корк-стрит.
Но Уилфрида не оказалось дома, и Стэк не знал, когда он вернется. Поведение слуги тоже показалось девушке странным. Похоже было, что он занял выжидательную позицию и не собирается ее менять. Здоров ли мистер Дезерт? Да. А как собака? С собакой все в порядке. Динни уехала в совершенном отчаянии. На Саут-сквер дома тоже никого не оказалось. Весь мир словно сговорился дать ей почувствовать, как она одинока. Она позабыла про Уимблдон, выставку лошадей и прочие события, приходившиеся на данное время года. Все эти проявления интереса к жизни настолько противоречили теперешнему состоянию духа девушки, что она просто не понимала, как могут люди заниматься подобными делами.
У себя в комнате она села за письмо к Уилфриду. Больше нет никаких оснований молчать, - Стэк все равно скажет, что она заходила.
Динни написала:
"Саут-сквер, Вестминстер.
С самой субботы я мучилась сомнениями - писать тебе или ждать, пока ты напишешь. Милый, у меня и в мыслях не было вмешиваться в твои дела. Я просто ехала к мистеру Масхему, намереваясь сказать ему, что во всем виновата я одна, что это я заставила тебя "перейти границы", как он имел глупость выразиться. Я никак не предполагала, что ты можешь там оказаться. В сущности, я даже не слишком надеялась застать его. Пожалуйста, позволь повидаться с тобой.
Твоя несчастная
Динни".
Девушка сама опустила письмо в ящик. На обратном пути она встретила
Кита, который возвращался домой в сопровождении гувернантки, собаки и двух младших детей тети Эдисон. Они казались совершенно счастливыми; Динни стало стыдно не казаться такой же, и она отправилась вместе с ними пить чай в классную комнату Кита. Чаепитие еще не закончилось, когда вернулся Майкл. Динни, редко видевшая его в обществе сынишки, была очарована непринужденностью их взаимоотношений. Глядя на них, трудно было сказать, кто старше, хотя некоторая разница в росте и отказ от второй порции клубничного варенья говорили в пользу Майкла. Час, проведенный с детьми, был для Динни самым счастливым за пять дней, прошедших с тех пор, как она рассталась с Уилфридом. Затем она отправилась вместе с Майклом к нему в кабинет.
- Что-то случилось, Динни? Перед ней лучший друг Уилфрида, человек, которому легче всего излить душу, а у нее нет слов! И вдруг, опустившись в кресло Майкла, подперев голову руками и глядя не на него, а в пространство, словно присматриваясь к своему будущему, Динни заговорила. Майкл устроился на подоконнике; лицо его попеременно принимало то горестное, то чудаковатое выражение; время от времени он тихо вставлял успокоительное словечко. Ничто не испугало бы ее, говорила Динни, ни общественное мнение, ни газеты, ни даже ее семья, если бы в самом Уилфриде не таилась глубокая горькая тревога, всепоглощающее сомнение в правильности своего поступка, если бы он не стремился постоянно доказывать другим, а главное, самому себе, что он не трус. Динни впервые решилась дать выход долго сдерживаемой тревоге, которую вселяло в нее ощущение того, что она словно пробирается по болоту и каждую минуту может провалиться в бездонную трясину, прикрытую лишь тонким и обманчивым слоем дерна. Наконец она замолчала и бессильно откинулась на спинку кресла.
- Но разве он не любит тебя по-настоящему, Динни? - мягко спросил Майкл.
- Не знаю, Майкл. Раньше я думала, что да. Теперь не знаю. За что ему меня любить? Я - обыкновенный человек, он - нет.
- Все мы кажемся себе обыкновенными. Не хочу тебе льстить, но ты кажешься мне гораздо менее обыкновенной, чем Уилфрид.
- О нет!
- Поэты доставляют окружающим одно беспокойство, - мрачно констатировал Майкл. - Итак, что же будем делать?
Вечером после обеда он ушел якобы на вечернее заседание палаты, а на самом деле отправился на Корк-стрит.
Уилфрида дома не оказалось, и Майкл попросил у Стэка разрешения подождать. Сидя на диване в этой причудливо обставленной и плохо освещенной комнате, он корил себя за то, что пришел. Намекнуть, что его послала Динни? Бесполезно и даже вредно. Кроме того, она же тут ни при чем. Он пришел сам, чтобы попробовать выяснить, в самом ли деле Уилфрид любит ее. Если не любит, - что ж, тем легче и быстрее она переживет свое горе. Новость, может быть, разобьет ей сердце, и все же лучше это, чем гоняться за призраком. Майкл знал или догадывался, что Уилфрид совершенно не способен поддерживать односторонние отношения. Самое страшное для Динни - связать себя с ним, переоценив его чувство к ней. Возле дивана на маленьком столике с виски лежала вечерняя почта - всего два письма. Одно из них, как заметил Майкл, - от Динни. Дверь приоткрылась, и вошла собака. Она обнюхала брюки Майкла и легла, положив морду на лапы и уставившись на дверь. Он заговорил с ней, но она не обратила на него внимания. Ученая собака! "Буду ждать до одиннадцати", - решил Майкл, и почти сразу же вслед за этим вошел Уилфрид. На щеке у него был кровоподтек, подбородок заклеен пластырем. Собака завертелась у него под ногами.
- Похоже, вы крепко подрались, старина? - осведомился Майкл.