Первоначально секция объединяла литераторов-переводчиков, принадлежавших к поколению дореволюционной эпохи и по своему социальному составу, если следовать терминологии 1920-х годов, была «буржуазной». Все члены секции давно занимались переводом, состояли прежде во Всероссийском профессиональном союзе переводчиков, сотрудничали в издательстве «Всемирная литература» и имели опыт подготовки серьезных переводных изданий. Первый список включал 90 имен, в их числе — М. В. Ватсон, А. Л. Волынский, И. В. Вольфсон, А. Г. Горнфельд, Е. И. Замятин, В. А. Зоргенфрей, И. Я. Колубовский, М. Л. Лозинский, С. Ф. Ольденбург, А. А. Смирнов, Т. Л. Щепкина-Куперник. Впоследствии секция насчитывала около 120 человек и была самой многочисленной в Союзе, но в совместной работе, как неоднократно отмечало бюро, участвовала лишь треть состава. Попытки сократить численность, отказав в перерегистрации ряду переводчиков «ввиду проявленного значительным числом членов отсутствия активности»[858], не имели успеха; довольно скоро численность «сокращенной» секции достигала прежних размеров.
С самого начала секция вела традиционную для литературных объединений творческую работу. Ежемесячно устраивались литературные собрания, «субботники», с чтением и обсуждением новых переводов, докладами о творчестве зарубежных писателей и литературных течениях, обзорами современных новинок, юбилейными вечерами, посвященными иностранным писателям. Отдельные собрания посвящались теоретическим и практическим проблемам перевода. В ноябре 1925 года состоялся доклад Д. И. Выгодского «О технике перевода», в мае 1929 — доклад А. В. Федорова «Приемы и задачи художественного перевода». В помощь переводчикам под руководством Выгодского разрабатывался словарь синонимов (1926), оставшийся незавершенным; организована студия-мастерская для подготовки квалифицированных кадров (1929). Как видно из хроники «субботников» (Приложение XX), тематика заседаний не выходила за рамки чисто профессиональных интересов; злободневные социально-политические вопросы не затрагивались, что впоследствии инкриминировалось переводчикам как серьезное упущение.
Лишь однажды, когда в 1926 году в печати развернулась дискуссия о роли критики[859], секция выразила свое отношение к ограничению свободы творчества и внедрению социального заказа в жизнь литературы. На вечере памяти Г. Ибсена 22 мая Сологуб особо подчеркивал, что «Ибсен не принимает социальных заказов, а сам заказывает подобно Софоклу, Еврипиду и Сервантесу». Гизетти отмечал, что писатель «не был жрецом религии коллективизма, и всегда подымал голос во имя личной свободы»[860]. Апелляции к творчеству норвежского писателя, безусловно, проецировались на российскую литературную действительность. 21 мая и 4 июня в Союзе состоялись также диспуты о критике, на которых писатели «с удивительным единодушием», как отмечали пролетарские оппоненты, дали отпор претензиям официальной критики на контроль над литературой. Этот сплоченный демарш «представителей уничтоженных революцией классов, людей, совершенно неспособных к перерождению в революционном направлении»[861] вызвал в печати кампанию шельмования Союза писателей[862].
Сосредоточенность на проблемах литературы и внутренней жизни институции характерна для всего Союза писателей середины 1920-х годов, чему в немалой степени способствовала позиция его председателя. Сологуб, не принимавший большевистскую власть, надеялся так устроить внутрисоюзную жизнь, чтобы организация могла существовать без надзора и покровительства власти. «Он был сторонником строго замкнутой, профессиональной жизни Союза и не сочувствовал выходу на политическую арену», — вспоминал секретарь правления М. В. Борисоглебский[863]. Всей тактикой поведения, особенно в первые годы руководства Сологуба, организация демонстрировала индифферентность к событиям социально-политической жизни. Рапповская критика и характеризовала ленинградский Союз во главе с «внутренним эмигрантом» Сологубом как организацию, держащуюся «на традициях дореволюционной, „самостоятельной“, надклассовой, т. е. буржуазно-дворянской русской литературы», как «объединение носителей „тайны и веры“, не желающих стать под определенное классовое знамя в вопросах культуры»[864]. Сказанное в полной мере относится и к секции переводчиков.
Круг организационных проблем, которые пыталось решать бюро, непосредственно связан с постановкой дела перевода и положением переводчиков. Два противоположных фактора определяли статус перевода в этот период: постепенная централизация книжно-издательского дела в руках государства и беспорядочная политика издательств, работающих на коммерческой основе. Социально-политическая и культурная изолированность пореволюционной России, огосударствление закупочного аппарата существенно затруднили свободный доступ в страну иностранной литературы, особенно современной. С середины 1921 года импорт зарубежных изданий осуществлялся Центральной междуведомственной комиссией по закупке и распространению заграничной литературы (Коминолит)[865], самостоятельная выписка книг была запрещена. Учреждения и лица, получающие иностранную литературу в обход Коминолита, подлежали «законной ответственности». С передачей права закупки ведомствам, на средства из их собственных бюджетов «в пределах кредитов, ассигнованных по их сметам»[866], количество ввозимой литературы еще более сократилось. С конца 1928 года экспортно-импортная монополия перешла к акционерному обществу «Международная книга»[867].
Несмотря на резкое увеличение выпуска переводной литературы[868], обусловленное не столько внутренними интенциями литературного развития, сколько внешними социально-политическими обстоятельствами (культурно-просветительские задачи нового советского государства, деятельность многочисленных частных и кооперативных издательств[869] и наличие большой группы лиц, обратившихся к переводу в годы пореволюционной разрухи и цензурных запретов), многие переводчики оказались в положении безработных. «В данное время работы нет», — отмечала А. В. Ганзен в анкете Союза писателей[870]. Среди указанных в анкетах причин — отсутствие информации, трудности в получении книг из-за границы и заказов от издательств, цензурные запреты. В 1926 году в «портфеле» переводчицы И. И. Гринберг, например, были романы «Либусса» К. Шгернгейма и «Фабрика Бога» К. Чапека, запрещенные Гублитом[871].
При общем повышении уровня перевода, обеспечиваемом переводчиками-профессионалами и мастерами художественного слова, книжный рынок был переполнен недоброкачественной переводной литературой. Массовый размах приобрел выпуск адаптированной, приспособленной к нуждам неискушенного читателя иностранной классической литературы, простенькой беллетристики и книг с революционной и социально-значимой тематикой, не имеющих художественной ценности. «Тенденция идеологического утилитаризма» (выражение Л. Вайсенберга)[872] и качество подобных переводов, нередко создаваемых переводчиками невысокой квалификации, в жесткие издательские сроки, при низкой оплате труда переводчика, не считавшегося профессией, вызывали постоянные нарекания критики[873].
Издательства в коммерческих интересах широко практиковали перепечатку старых, «подредактированных» переводов. Такие издания зачастую выходили без указания имени переводчика и выплаты гонорара. Так, в середине 1924 года в московском частном издательстве Н. А. Столляра «Современные проблемы» вышла книга Х.-Р. Капабланки «Основы шахматной игры», являвшаяся перепечаткой перевода Д. М. Горфинкеля, изданного годом ранее Ленгизом. Правление Союза писателей неоднократно обсуждало такие инциденты, расценивая их как плагиат, «недопустимый с точки зрения литературной этики»[874]. В 1926 году издательство московской газеты «Гудок» перепечатало роман Ш. де Костера «Тиль Уленшпигель» в переводе А. Г. Горнфельда (Всемирная литература, 1920), не указав переводчика[875]. Широкую огласку в печати получила история с очередным переизданием этого романа в обработке О. Мандельштама (ЗИФ, 1928), представлявшей собой компиляцию перевода В. Н. Карякина (1916) и перевода Горнфельда[876].
На протяжении всего десятилетия остро ощущалась необходимость в координации работы переводчиков и изменении их профессионального статуса, что позволило бы сохранить жизненное пространство переводческой ниши. В первую очередь нужно было обеспечить переводчиков работой, изыскать способы получения иностранной литературы для перевода, особенно современной. Бюро секции неоднократно обращалось в соответствующие инстанции с ходатайствами о послаблениях в получении зарубежных изданий, библиографических журналов, каталогов книг иностранных издательств, о праве самостоятельной выписки книг из-за границы в счет получаемых гонораров (1928), о доступе в библиотеку Госиздата. Обсуждались меры по урегулированию взаимоотношений переводчиков с издательствами, разрабатывался проект типового договора; для устранения параллелизма в работе переводчиков было создано бюро труда, составлялась база данных о поступающей иностранной литературе и книгах, переводимых членами секции.