Из трех новых критериев, которым должен отвечать природоохранный проект, чтобы быть успешным, самый трудный – сращивание с местным населением. Таксономическое начинание Джанзена служит этой цели несколькими способами. Самое основное: чтобы заботиться о биоразнообразии, костариканцы, чья страна, занимая 0,03 % земной суши, содержит 4 % биологических видов, должны знать, из чего оно складывается. Биоразнообразие само по себе абстракция, но сотни ящиков с наколотыми и снабженными названиями образцами ночных бабочек, водящихся в Гуанакасте, в зале с кондиционером в Национальном парке Санта-Роса – уже нет. Наглядная наука, специфические истории, которые способны рассказать все ядовитые растения, все паразитические осы-наездники, – точка притяжения для школьников Гуанакасте, которых ПТГ принимает уже тридцать лет. Если ребенком ты провел неделю в сухом лесу, изучая куколок насекомых и помет оцелота, взрослым ты, возможно, будешь рассматривать лес не только как экономический ресурс.
И наконец – что, пожалуй, важнее всего, – паратаксономисты создают хозяйское, ответственное отношение к месту. Часть из них – супружеские пары, и многие живут на исследовательских станциях, разбросанных по ПТГ, где они защищают свое окружение лучше, чем могли бы защищать вооруженные охранники, потому что соседи – их друзья и родственники. Пока я был в Гуанакасте, я много раз проходил мимо станции у входа в парк Санта-Роса и ни единожды не видел охранника. По словам Джанзена, браконьерства и нелегальной вырубки леса на ПТГ гораздо меньше, чем в других костариканских парках, охраняемых традиционным способом.
Джанзен и Холлуокс половину каждого года живут в крохотном, тесно заставленном домике около главного здания Санта-Росы. К сосудам с водой перед домиком часто подходят олени, агути, обезьяны, подлетают сорочьи сойки, осы. В прошлом у них были такие питомцы, как дикобраз и воробьиный сыч, которых они выхаживали; Джанзен с грустью заметил мне, что сожалеет о невозможности взять в питомцы гремучую змею. Седобородый, голый выше пояса, в кроссовках и хлопчатобумажных брюках грязно-зеленого цвета, он словно сошел со страниц романа Джозефа Конрада. Холлуокс – тропический эколог, она моложе, мягче, и ей хорошо удается конвертировать научную рациональность Джанзена в общепринятую социальную валюту.
Лес в Санта-Росе показался мне немыслимо сухим – даже для сухого леса в сухой сезон. Холлуокс обратила мое внимание на облачную шапку вулканов и сказала, что последние пятнадцать лет она неуклонно перемещалась вверх, предвещая изменение климата. «В прошлом я на спор называл дату, когда пойдут дожди, и выигрывал ящики пива, – сказал Джанзен. – Это всегда было пятнадцатое мая, а теперь никому не известно, когда они начнутся». Он добавил, что популяции насекомых в Гуанакасте за те сорок лет, что он их изучал, очень сильно уменьшились; он подумывал о статье, где описал бы этот коллапс, но какой смысл? Только людей расстраивать. Утрата видов насекомых уже вредит птицам, которые ими питаются, и растениям, которые нуждаются в опылении, и по мере глобального потепления эти потери, несомненно, будут продолжаться. Но Джанзен не считает, что потепление делает ПТГ ненужной. «Если бы на свете была только одна картина Рембрандта, – сказал он, – и кто-нибудь пришел бы и полоснул по ней ножом, вы бы ее выбросили?»
Мое посещение совпало с новостью о технологическом прорыве в изготовлении этилового спирта из целлюлозы. С климатической точки зрения эффективное производство биотоплива – неимоверно соблазнительная приманка, но для Джанзена оно выглядит как очередное бедствие. Самые плодородные земли в Коста-Рике уже отданы монокультурному агробизнесу. Что будет со страной, если окажется, что вторичные леса можно пустить на топливо для ее автомобилей? Пока забота о смягчении климатических перемен перевешивает все прочие энвиронменталистские заботы, ни один ландшафт на Земле не находится в безопасности. Подобно глобализму, климатизм отчуждает. Американцы сегодня живут далеко от зон экологического вреда, который причиняют их потребительские привычки, и даже если грядущие потребители будут лучше просвещены насчет углеродного следа и начнут наполнять баки сертифицированным «зеленым» топливом, они все равно будут отчуждены. Только отношение к природе как к совокупности особых сред обитания, находящихся под угрозой, а не как к чему-то абстрактному и «гибнущему» может предотвратить полное разрушение природы на земном шаре.
Уже сейчас Гуанакасте – последний значительный массив тихоокеанского сухого леса в Центральной Америке. Чтобы сохранить хотя бы часть здешних уникальных видов, заповедник должен существовать вечно. «Это как терроризм, – сказал Джанзен. – Нам надо добиваться успеха каждый день, а террористам достаточно одного раза». Вопросы, которые он и Холлуокс задают о будущем, имеют мало общего с глобальным потеплением. Эти вопросы – о том, как упрочить финансовое положение ПТГ, как укоренить ее в костариканском обществе, как позаботиться о том, чтобы ее водные ресурсы не истощались из-за орошения сельскохозяйственных угодий, что противопоставить новым, набирающим силу костариканским политикам, которые хотят вырубить здешние леса ради этилового спирта из целлюлозы.
Вопрос, который задает большинство иностранных посетителей Гуанакасте, таков: как здешний опыт можно было бы использовать в других тропических центрах биоразнообразия? Ответ – никак. Наша экономическая система поощряет монокультурное мышление: где-то обнаружено оптимальное решение, лучший природоохранный продукт – значит, надо довести его производство до промышленных масштабов и продавать его повсеместно. Но, как показывает контраст между Природоохранной ассоциацией Амазонки и ПТГ, сохранение биологического разнообразия требует соответствующего разнообразия подходов. Хорошие программы (назову лишь несколько: восстановление фондом Карра Национального парка Горонгоса в Мозамбике; возрождение дикой природы на островах в Тихом океане и Карибском море силами организации «Айленд консервейшн»; борьба «Уайлдэрт гардианз» за спасение поросших полынью земель американского Запада; культурно-биологическая охранная работа «Евронатур» в Юго-Восточной Европе) – образцы не только локально-ориентированной деятельности, но и, по необходимости, локально-ориентированного мышления.
Пока я был у Джанзена, он редко поминал другие проекты. Его заботы и мысли – о том, что он любит непосредственно: о специфических охотничьих угодьях в сухом лесу, которые он использует как тропический полевой биолог; о простых костариканцах, работающих на ПТГ и живущих у ее границ. Сидя на стуле около своего лесного домика, он фонтанировал историями. О взлетно-посадочной полосе для никарагуанских «контрас», которую Оливер Норт построил на полуострове Санта-Елена, и о том, как полуостров стал частью ПТГ. О том, как он обнаружил, что ночные бабочки сухого леса проводят часть жизненного цикла во влажном лесу, и как это побудило его и Холлуокс увеличить охват своего и так уже масштабного проекта. О том, как ПТГ согласилась принять от фабрики апельсинового сока огромное количество кожуры для утилизации, получив за это тысячу четыреста гектаров девственного леса, и как некий зловредный энвиронменталист затем подал на фабрику в суд за незаконное вываливание кожуры на общественной земле – при том, что к моменту, когда по иску было достигнуто соглашение, отходы образовали плодородный, полезный для восстановления леса перегной. О том, как Джанзен и Холлуокс научились вести торг со многими землевладельцами одновременно, делая на весь массив участков предложение в стиле «все или ничего», чтобы не становиться заложниками единичных «отказников». О землевладельце, продавшем ПТГ свои пастбища и вложившем вырученные деньги в орошение плантаций сахарного тростника по соседству с ПТГ (это пример отрицательной географической энтропии в природоохранном деле: земля, которую использовали смешанным образом, рассортировывается на зоны – одни ревностно защищаемые, другие интенсивно эксплуатируемые). О переназначении школьных учителей внутри ПТГ «секретарями», потому что должность учителя не признавалась как должность государственного служащего.
В 1985 году, когда Джанзен и Холлуокс, не имея ни подготовки, ни опыта природоохранной работы, взялись за создание ПТГ, они ничего, подобного этим историям, и вообразить не могли. Гуанакасте стала тем, что с ними случилось, жизнью, которую они для себя избрали. Верно, впрочем, и то, что «где жизнь, там и смерть», как любит говорить Джанзен, и я невольно задался вопросом, не импонирует ли людям в глубине души образ планеты, выхолощенной климатом, земли, сплошь покрытой полями прутьевидного проса, идущего на биомассу, и плантациями эвкалипта: ведь чем меньше жизни на планете, тем, соответственно, меньше и смерти. Безусловно, в окружавшем меня лесу смерти было хоть отбавляй, ощутимо больше, чем в пригороде или на фермерском поле: ягуары лишали жизни оленей, олени – молодые деревца, осы – гусениц, боа – птиц, птицы – все, что попадется, согласно своей природе. Но так было потому, что это живой лес.
Если встать на глобальную точку зрения, вполне может показаться, что будущее принесет не только мою собственную смерть, но и другую, более обширную, – смерть всего привычного мира. Через реку от Лос-Амигос – от самой низкорасположенной из исследовательских станций Природоохранной ассоциации Амазонки – золотодобытчики свели лес на многие мили. ПТГ окружена сельскохозяйственными угодьями и эксплуатируемыми прибрежными зонами – все это стало более концентрированным благодаря существованию ПТГ. Но в Лос-Амигос сохранены птица квезаль, тинаму, трубач и многое другое, проявлением чего служит продолжающееся присутствие этих видов. В ПТГ вырос лес, которого не было тридцать лет назад, со стофутовыми деревьями, с пятью видами крупных кошачьих, с морскими черепахами, выкапывающими себе гнезда на берегу океана, со стайками длиннохвостых попугаев, общительно клюющих семена плодовых деревьев. Животные не способны поблагодарить нас за то, что мы позволили им жить, и, разумеется, не поступили бы так по отношению к нам, поменяйся они с нами местами. Но не они, а мы нуждаемся в том, чтобы жизнь имела смысл.