Ночью 3 января 1973 года усилия Крокетта были вознаграждены: в свете прожектора ему удалось разглядеть четырех птиц, по описанию похожих на чатемских тайфунников – вот вам и доказательство. Однако ему хотелось поймать тайко, найти их гнезда, что было куда труднее, нежели просто увидеть. Лишь пять лет спустя Брюса и Лиз, которые ехали с фермы в город, остановил на дороге дядя Брюса и сообщил новости: «Они только что поймали двух тайко». И потребовалось еще десять лет, прежде чем Крокетт с командой исследователей, установив на пойманных птиц радиомаячки, наконец обнаружили в лесу две обитаемые норы тайко.
Для семейства же Туануи все только начиналось. Единственное известное гнездовье тайко находилось на их земле; вид требовалось защитить от угроз, которые едва не стали причиной его вымирания. Вокруг нор расставили ряды ловушек – от неаборигенных кошек и опоссумов; Мануэл Туануи совершил поступок, который его соседи дружно назвали «безумием»: подарил 2900 акров буша властям Новой Зеландии, и они огородили бо́льшую часть территории от овец и крупного рогатого скота. Через несколько лет стараниями семьи количество тайко, гнездившихся в лесу, стало увеличиваться и на сегодняшний день составляет более двадцати пар.
Жарким январским днем мы с Дейвом Бойлом, британским специалистом по морским птицам, и британским же волонтером Жизель Игл проделали долгий путь к норе самки тайко, известной как «S64». Она сидела на яйце, оплодотворенном самцом тайко, который провел в этих краях восемнадцать сезонов, прежде чем нашел партнершу. Бойл хотел осмотреть S64, пока из яйца не вылупился птенец: потом она станет подолгу охотиться.
– Установить ее возраст не представляется возможным, – сказал он. – Может, прежде она высиживала птенцов в другом месте с другим партнером, а может, еще совсем молодая.
Местность была труднопроходимая – густой лес, местами болота. Нора S64 находилась на крутом склоне заросшего папоротниками холма, заваленного буреломом. Бойл опустился на колени и снял с подземного деревянного гнезда крышку, которой закрыли дальний конец норы. Заглянул внутрь и печально покачал головой:
– Похоже, птенец застрял, пытаясь проклевать скорлупу.
Птенцы погибают не сказать чтобы редко, особенно если мать молода и неопытна, но каждый такой случай – регресс для вида, общая численность которого по сей день около двухсот особей. Бойл сунул руку в нору и достал S64. Для самки тайфунника она была крупной, но в его руках казалась маленькой и понятия не имела о том, до чего редка и ценна; птица вырывалась, пыталась клюнуть Бойла, но он проворно сунул ее в тряпичный мешок. Потом, чтобы самка не засиживалась попусту в норе, убрал мертвого птенца и скорлупу, в которой запутались его лапки. Затем они вместе с Игл надели на лапу S64 колечко, взяли образец ДНК и шприцом ввели под кожу на спине микрочип.
– По-моему, ей это совсем не нравится, – заметила Игл.
– Теперь она чипированная, – ответил Бойл, – так что мы к ней больше не прикоснемся.
Несколько тайко, выжившие несмотря на нападения хищников и уничтожение среды обитания, гнездились в самой чаще, но лишь из-за того, что там относительно безопасно, а вовсе не потому, что это лучшее место. Чтобы взлететь, даже взрослым тайко нужно забраться на дерево, а слеткам может понадобиться и несколько дней, чтобы выбраться из леса, и в результате птенец так ослабеет, что не выживет в океане. В 1998 году семейство Туануи создало официальную организацию, «Фонд тайко острова Чатем», чтобы, помимо прочего, собрать средства (в том числе и за пределами острова) на обустройство полностью защищенной от хищников территории поближе к воде. Территорию эту, которую назвали «Свитуотер», завершили в 2006 году, и теперь множество птенцов, появляющихся на свет в лесу, переносят в «Свитуотер», пока те еще не оперились, чтобы это место «отпечаталось» у них в памяти и они потом вернулись сюда высиживать птенцов. Первый тайко вернулся в «Свитуотер» в 2010 году; с тех пор за ним последовали многие другие.
«Фонд тайко» переносил с соседнего острова в «Свитуотер» и птенцов буревестника, который меньше тайко, но тоже находится под угрозой исчезновения: сотрудники фонда хотели создать для птиц безопасное дополнительное гнездовье. Для повышения численности популяции чатемских альбатросов, единственная колония которых находится на острове Те-Тара-Кой-Коя, сужающейся кверху скале посреди моря, так называемой «Пирамиде», фонд перевез триста птенцов на вторую защищенную от хищников огороженную территорию на главном острове, над величественными утесами на ферме Туануи. «Чтобы фонд продолжал работу, – пояснила Лиз Туануи, – нам нужно заниматься разными видами птиц».
В этот «водоворот» уже кануло четыре десятка лет жизни Лиз. Она возглавляет «Фонд тайко»; они с Брюсом уже огородили тринадцать участков леса, причем семь из них – целиком за свой счет. Теперь там прекрасно себя чувствуют не только морские птицы, но и дикорастущая флора, и птицы, обитающие на суше – например, прекрасные чатемские голуби, которые некогда едва не исчезли с главного острова, теперь же их больше тысячи, – вдобавок Брюс подчеркивает, что охрана природы идет на пользу и сельскому хозяйству. По его словам, лесная изгородь помогает защитить водоемы, обеспечивает скоту укрытие в бурю, да и овец так проще собирать в стадо. Когда я насел на него с вопросами, почему семейство овцеводов все-таки решило взвалить на себя эту ношу – спасти три редчайших вида морских птиц, да еще ценой стольких усилий и трат, он лишь плечами пожал.
– Если бы этого не сделали мы, – ответил он, – этого не сделал бы никто. Нам стоило большого труда найти тайко. Отчасти это наша заслуга, но нам помогали и другие жители Чатема: на острове заинтересовались птицами.
– Это же замечательно, – подхватила Лиз. – Теперь буш защищают в десятки раз больше людей, чем двадцать пять лет назад.
– Да и не начни мы тогда, – добавил Брюс, – следующему поколению пришлось бы гораздо труднее.
Основное различие острова Чатем и мира, в котором живет большинство из нас, заключается, как мне кажется, в том, что островитянам не составляет труда представить себе морских птиц. От огороженной прибрежной территории «Фонда тайко», куда вскорости начнут возвращаться молодые чатемские альбатросы, чтобы обхаживать самок, до острова Те-Тара-Кой-Коя всего два часа на катере. Там, на головокружительно высоких скалах, под которыми обрушивается на поросшие водорослями камни синий океан, чернобровые альбатросы заботятся о пушистых серых птенцах. А в небе кружат на огромных крыльях и ловят потоки ветра многочисленные взрослые альбатросы – на такой вышине они кажутся не больше чаек. И вряд ли их кто-то когда-то увидит.
13 сентября 2001 года
Единственный мой ночной кошмар, повторяющийся много лет, – о конце мироздания, и выглядит все так: посреди плотно застроенного современного города с чертами Нижнего Манхэттена я лечу на реактивном самолете вдоль авеню, где все очень странно. Невозможно, чтобы здания по обе стороны не обре́зали мне крылья, невозможно лететь на такой малой скорости. Хотя путь постоянно перегорожен, каким-то образом мне удается то круто повернуть, то поднырнуть под пешеходный мост, но вот впереди вырастает небоскреб – такой высокий, что надо взлетать вертикально, иначе я в него врежусь. Набираю высоту, но до ужаса медленно, небоскреб надвигается, вот уже он несется мне навстречу, и тут я с невыразимым облегчением просыпаюсь в своей постели.
Но во вторник 11 сентября пробуждения не было. К ближайшему телевизору – и смотреть. У людей вроде меня, которых нельзя назвать уж совсем хорошими, вероятно, сталкивались в голове несовместимые миры. Помимо ужаса и скорби из-за увиденного, могло быть детское огорчение из-за того, что твой день пошел насмарку, эгоистическое беспокойство из-за последствий для твоих финансов, восхищение столь блестяще задуманной и столь безошибочно осуществленной атакой или, что хуже всего, завороженность грозным великолепием зрелища.
Не важно, плясали или нет какие-то палестинцы на улицах. Где-то – в этом нет никаких сомнений – художники смерти, спланировавшие атаку, наслаждались жуткой красотой падения башен. Годы мечтаний, трудов и надежд остались позади, и теперь они испытывали такое удовлетворение, о каком только могли позволить себе молиться. Возможно, некоторые из этих торжествующих художников прячутся в разрушенном Афганистане, где средняя ожидаемая продолжительность жизни едва дотягивает до сорока. В том мире, проходя через рынок, невозможно не увидеть взрослых мужчин и детей, у которых нет одной или двух конечностей.
В этом мире, где силуэт Манхэттена теперь жестоко поврежден и где обгорелые руины атакованной части Пентагона напоминают Кабул, я пытаюсь вообразить себе то, чего воображать не хочется: сцену в каком-либо из самолетов за секунды до столкновения. В кабине террорист возносит благодарственные хвалы Аллаху, ожидая мгновенного перехода из этого мира в иной, где гурии не замедлят вознаградить его за славный успех. В салоне сгрудившиеся в хвосте американцы дрожат и стонут, и многие, несомненно, молят своего Бога о диаметрально противоположном исходе. А затем, мгновение спустя, как для захватчика, так и для захваченных наступает конец мироздания.
На улице выжившие после столкновений говорили, что их спасла от гибели Господня милость и руководство. Но даже они, выжившие, ковыляя, выходили из дыма в другой, изменившийся мир. Кто мог предвидеть, что все может кончиться так внезапно – однажды погожим утром во вторник? За два часа мы оставили позади веселую эпоху геймбой-экономики и престижных жилищ и вступили в мир страха и мести. Даже тот, кто все девяностые ждал их катастрофического конца, даже тот, кто неизменно был убежден, что новый теракт в Нью-Йорке – только вопрос времени, ощущал утром во вторник не интеллектуальное удовлетворение и не простой эмпатический ужас, а глубокое горе по утраченной повседневной жизни в благополучные, рассеянные времена: по транспортным пробкам из-за обилия грузовиков, доставляющих товары на дом, и занятых такси; по режиссерской версии «Апокалипсиса сегодня» в местных кинотеатрах; по намеченной на среду встрече с выпивкой в даунтауне; по шестидесяти трем хоум-ранам Барри Бондса