у, потому как если и не сможет далее родить, то сын у нее уже есть, да и младенец сгинул бы без мамки. А так, даст Бог, еще родит. Спасла я жену твою, а плод… сам знаешь. Теперь решай, виновата я или нет.
Бордак вздохнул и спросил:
– У тебя такие случаи уже были?
– Был один раз, давно. Тогда мне не удалось спасти ни мать, ни плод.
– Ты уверена, что все сделала правильно?
– Мне ведь седьмой десяток. – Повитуха вытянула ладони. – Через эти руки сотни детишек прошли. Почитай, в округе у всех баб роды принимала.
– Но почему с Аленой вот так вышло?
– Это только Господь знает. Ты не тяни время боярин, казни либо уходи. Устала я, мочи нет.
Михайло резко развернулся, вышел из избы и со двора.
Герасим настороженно посмотрел на него.
– Что, Михайло Алексеевич?..
– Ничего.
– Неужто прибил повитуху?
– Хотел, но не виновата она. Господь послал нам с Аленой испытание.
Герасим кивнул.
– Вот и правильно, вот и хорошо. Зачем кровь лишнюю лить, когда много и без того? Еще найдутся те ироды, которым следует головы срубать.
– Ты о ком?
– Вестимо о ком. Работники, которые с Москвы приезжали к бабам своим, говорили, что Девлет-Гирей следующей весной опять к нам заявится. Мало ему, собаке, того, что он уже натворил. Или, может, это пустые слухи?
– Не слухи, Герасим. Быть к лету войне.
– Большей, чем была?
– Большей. Ладно, идем на подворье.
Они прошли на край села.
Бордак узнал, что Алена еще спала, сходил в церковь, помолился, поужинал.
Тут и Парфенов подъехал, соскочил с коня, прошел в дом, сел на лавку напротив друга и спросил:
– Как тут, Михайло?
– Ну уж не до праздника.
– Это понятно.
Объявилась стряпуха князя Варвара, спросила, подать ли кушанья князю.
Парфенов отказался, сослался на то, что плотно перекусил на Москве.
Марфа убрала за Бордаком.
Вельможи вышли на берег реки. Вечер выдался погожим, теплым.
– Ты надолго сюда, Василь?
– Да вот ключник наберет еще с десяток мастеровых, с ними и поеду. Ты, как я разумею, с Аленой останешься?
– Куда же я от нее?
– Верно, поддержи жену. Ты узнал, почему так с ней вышло?
– Узнал.
– Бабка Вера отчиталась?
– Да, рассказала все как было. Признаюсь, Василь, хотел я прибить ее, но не смог.
– Ты на людей не ярись. Негоже то, Михайло. Бабка Вера повитуха знатная. Коли помер младенец, то не ее вина в том.
– Понимаю. Худо у меня на душе, Василь.
– Ничего. Побудешь с женой, отойдешь, смиришься.
– Тихо-то как.
Парфенов кивнул.
– Да, сегодня пригоже. Вон на берег выходят парень да девка. Им все нипочем.
– Потому как молоды. Мы такими же были. Жили одним днем.
– Да и сейчас не старые.
– Но и не молодые. А вот и звезды появились. Даже не верится, что в Крыму, во дворце своем, Девлет сейчас думает о том, как захватить нас.
– Как там в Крыму-то, Михайло?
– Жизнь другая, для нас, русских, чуждая. Не хочу вспоминать.
– Не хочешь, так и не надо. Пойдем в дом.
Бордак прошел в опочивальню жены. Она проснулась.
Рядом с ней сидела Олеся. Она замаялась за день, в глазах ее читалась усталость.
– Иди отдохни, – сказал Бордак. – Я буду с женой до утра. Ты только скажи, надо ли ночью ей давать какое-либо снадобье.
– Нет, не надо.
– Тогда иди.
– Я, с твоего, боярин, позволения останусь в светлице. Мало ли, вдруг понадоблюсь.
– Почему дозволения спрашиваешь? Устраивайся где хочешь.
– Я рядом буду, только кликни, тут же прибегу.
– Хорошо.
Сиделка ушла.
Бордак сел на ее место и спросил:
– Как ты, лебедушка моя?
– Лучше, Михайло. Хоть и слаба еще.
– Ничего. Вместе мы любую беду одолеем.
– Ты прилег бы рядом со мной, Михайло.
– Так нельзя это. Бабка…
Алена не дала ему договорить.
– Можно. Ты с краешка пристройся. Я хочу чувствовать твое тепло.
Бордак разделся, прилег, положил руку на грудь жены.
– Хорошо, – проговорила Алена.
Михайло вдруг почувствовал, как ком застрял в горле, из глаз покатили слезы.
– Что ты, милый? Плачешь?
– Не спрашивай, Алена.
– Ты, сильный, храбрый воин, не раз бившийся с врагом, и плачешь?
– Не знаю, что со мной.
– Ну и поплачь. Этого никто, кроме меня, не видит.
Утром следующего дня к потайной арке, откуда начинался подземный ход из Тайницкой башни Кремля, подошел человек с посохом. Одежда простая, вид усталый. Он видел стражу и шел к ней.
Один из воинов указал своему старшему на этого человека.
– Гляди, Матвей, мужик какой-то идет.
– Вижу. Коли идет к нам, значит, знает про потайной ход.
– А может, случайно забрел сумасшедший какой? Таких теперь на Москве пропасть.
– Может быть, и так. Сейчас узнаем.
Человек подошел к ним и, остановился, оперся на посох и сказал:
– Доброго здравия вам, стражники.
– Тебе того же, – ответил старший и осведомился: – Кто ты такой, откуда и куда идешь?
– Иду к царю. А мое имя тебе ничего не скажет.
Стражники переглянулись.
– К царю, говоришь? – Молодой ратник усмехнулся. – А на что он тебе? Может, ты вот так запросто поговорить с ним желаешь? Ведь ему больше делать нечего, как лясы точить с такими вот проходимцами, как ты.
Человек с посохом вдруг повысил голос:
– А ты, воин, порядку не научен! Не знаешь, что старших уважать надо.
– Да кто ты есть, чтобы я?..
Старший почуял, что к ним подошел не простой путник, и осадил молодого:
– Помолчи, Никола! – Он посмотрел в глаза нежданного гостя и спросил: – Как доложить о тебе сотнику крепостной стражи?
– Передай, дьяк Губов прибыл. Да не сотнику, а пошли гонца к Григорию Лукьяновичу.
– Это к Скуратову, что ли?
– К нему.
– А ты его знаешь?
– На глупые вопросы не отвечаю.
– Чего он обзывается? – заявил молодой.
Старший опять осадил его:
– Молчи, я сказал! А лучше уйди с глаз долой. Петр!
Из арки вышел стражник одних лет с начальником.
– Да, Матвей?
– Тут дьяк Губов до государя. Ступай во дворец, скажи опричной охране, чтобы Малюте Скуратову передали о нем.
– Самому Скуратову?
– Плохо слышал?
– Ладно, понял. – Стражник с интересом взглянул на путника и скрылся в арке.
Старший стражи хотел продолжить разговор с дьяком, который намеревался пройти к царю, но тот остановил его.
– Не до того мне, устал.
– Ты пешком, что ли?
– Я же сказал, устал. Отстань!
– Ладно.
Вскоре из Кремля вышел сам Малюта Скуратов. Стража никак не ожидала этого и опешила.
Ближний помощник Ивана Грозного обнял путника и сказал:
– Вернулся ты, Никита Андреевич. Значит, долго жить будешь.
– Не более того, сколько Господь отмерит.
– Это так. А где конь-то твой?
– Оставил у родственника, он недалече живет.
– Отстроился уже?
– Как все.
– Ну пойдем. Государь еще третьего дня ждал тебя.
Скуратов завел дьяка в потайную залу дворца. Там никого не было.
– Жди, Никита Андреевич, государь выйдет к тебе, – сказал Малюта.
Дьяк расстегнул рубаху, присел на лавку.
– Испить бы воды, Григорий Лукьянович?
– Это можно. Погоди.
Скуратов окликнул стражника, который стоял в проходе за углом, велел принести чашу с водой. Как дьяк напился, Малюта забрал посудину и покинул залу.
Дьяк устроился поудобнее. Он не знал, сколько ему придется ждать.
Совсем скоро дверь открылась. В комнату шагнул царь и прошел к лавке.
Дьяк поднялся, прижал руку к сердцу, поклонился.
– Доброго здравия тебе, государь.
– И тебе, Никита. Садись, рассказывай. Я долго и с нетерпением ждал твоего возвращения. Опасался, что сгинешь ты в Речи Посполитой.
Дьяк улыбнулся.
– Как видишь, не сгинул, вернулся.
– Вот и хорошо. Говори, Никита. – Царь сел в деревянное кресло, похожее на трон, отставил в сторону посох.
Дьяк выдохнул и начал речь:
– Добрался я до польских земель без помех. Оделся монахом. Их повсюду сейчас много, переходят из обители в обитель. До того на Москве грамоту отпускную сделал, все чин по чину, с печатью. В общем, миновал Новгород, Псков и оказался в порубежном местечке Хланово. Дальний родственник Семен Убарь встретил меня радушно, приютил на время. На второй день в деревню явился польский купец Ян Гликус. Наши люди потрудились на славу, все заранее обговорили с поляками. Гликус сказал, чтобы перебирался я под видом его человека к Кракову. Но не в сам город, а не доходя верст пяти, в деревушку Бержин, что у местечка Забра на берегу Вислы.
– А не опасно было тебе, чужаку, идти в польскую деревню?
– Так она брошенная, эта деревня. Едва ли не все ее дома ранее стояли у самого обрыва реки. Когда случился оползень, они и ушли в воду вместе с жителями. Вот и бросили это гиблое место поляки, да построили местечко Забра. Там и поселились те, кто в живых остался. Так что я зашел в Бержин спокойно, по дороге. Не опасно то было, государь.
Иван Васильевич кивнул.
– Продолжай!
– В деревушке той по левой стороне три избы. Одна почти целая. В ней обустроился, прибрался, печь не растапливал, дабы дыма из местечка не видели, питался всухомятку. Да мне это не впервой. Пан Левский объявился третьей ночью, вернее, поздним вечером, по реке.
Иван Грозный усмехнулся.
– Вот что значит корысть. За золото и ближний к самому королю магнат, человек далеко не бедный, в какую-то заброшенную деревушку поперся.
– Это так, государь. Жадный он, пан Левский.
– Это ладно. Что дальше?
– Я постоянно смотрел за округой, рекой, заметил небольшое судно. Пан один в деревушку зашел. Я к нему. Грамоту тайную показал, провел в избу. Он все нос морщил, запах там не дворцовый. Сели мы на лавки и повели разговор. Я спросил, как ты и велел, что будет делать король, если русский царь выведет часть войск из Ливонии. Он посмотрел на меня как на дурачка или шута, засмеялся и заявил: «Неужто царь сам не ведает, что Сигизмунд станет делать? Наши войска тут же займут крепости и земли, оставленные русскими. А коли много войск заберет царь, то пойдут освобождать и другие». Я ему: «А что король будет делать, если в новой войне русские и крымчаки не перебьют друг друга, а победит малой кровью одна из сторон?»