последнего вздоха полностью отдам делу МНРП».
В ночь на 9 августа, перед самым наступлением, в частях состоялись митинги. Выступления были краткими, но энергичными. Мне особенно понравилась речь командира взвода отдельного истребительно-противотанкового дивизиона лейтенанта Л. К. Чеснокова. Он сказал:
— Клянусь как коммунист и как офицер Советской Армии: мои воины не посрамят славы советских артиллеристов. Прошу командование послать мой взвод на самый опасный участок.
Много было таких лаконичных, горячих выступлений. Воины были охвачены единым порывом — как можно лучше выполнить боевую задачу.
Выражая волю и желание народных масс, Малый хурал и правительство Монгольской Народной Республики объявили Японии войну. В принятой хуралом декларации страстно прозвучало требование «раз и навсегда покончить с притеснениями и унижениями, которые терпит монгольский народ от иностранных захватчиков, от японских поработителей, чтобы монгольский народ наравне со всеми свободолюбивыми народами мира мог строить свою жизнь на принципах свободы» (газета «Унэн», 11 августа 1945 года).
В обращении ЦК Монгольской народно-революционной партии и правительства республики говорилось, что этот исторический шаг не является случайным. Война будет «справедливой, за свободное и независимое существование». Обращение призывало всех воинов стойко и мужественно сражаться за правое дело в боевом содружестве с Советской Армией.
В этот последний перед вторжением вечер ко мне зашел Юмжагийн Цеденбал. Мы горячо поздравили друг друга с началом освобождения китайского народа от японской оккупации.
— Вот, Исса Александрович, мы подготовили обращение правительства Монгольской Народной Республики к аратам, живущим по ту сторону границы, и к цирикам, которых принудили служить в японской армии.
Читаю о предательской деятельности японской марионетки Вана Демчигонрова, или, как его здесь зовут князя Дэ-вана, и его сообщников о ярком расцвете национальной культуры и экономики Монгольской Народной Республики; о великой дружбе с Советским Союзом. «Из истории ясно, — говорится в обращении, — что только в результате близкой дружбы с Советским Союзом мы достигли свободной, счастливой жизни. Могучая Красная Армия неоднократно спасала нашу страну от угрозы порабощения. Красная Армия в 1921 году, или 716 году по чингизханскому летоисчислению, освободила нас от звериного господства грабителей барона Унгерна и белогвардейцев, которые были посланы к нам японцами.
Красная Армия в 734 году по чингизханскому летоисчислению отрубила лапу японских реакционных людоедов, которые вторглись на нашу территорию в районе Халхин-Гола. В то время наши доблестные цирики, поддержанные могучей Красной Армией, окончательно разгромив японских оккупантов, спасли нашу страну от порабощения. Наша дружба с народами великой Советской России спаяна совместно пролитой кровью. Народы Советской России оказывают помощь в деле увеличения нашего богатства, поднятия культуры и процветания государства».
Далее звучал призыв к борьбе: «Монголы! Вперед в освободительной и справедливой войне против японских оккупантов!».
ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ
Солнце опустилось за горизонт. Из даригангских падей и солончаков потянуло прохладой. Дышать стало легче.
Замолкла изнуренная зноем степь. За приграничными увалистыми высотами притаились войска Конно-механизированной группы, готовые по первому сигналу ринуться через государственную границу и начать вторжение на территорию Маньчжурии.
Наша оперативная группа выдвинулась на передовой командно-наблюдательный пункт. В полночь через границу ушли сильные разведывательные и передовые отряды. Они должны были уничтожить проводную связь на японских пограничных заставах, а затем внезапным налетом разгромить их. В разведывательные подразделения включены лучшие из лучших советских и монгольских воинов, отлично знающие местность. Задолго до этого дня они тренировались в нашем тылу на местности, специально оборудованной наподобие погранзастав противника.
Ждем от них сообщений. Время тянется нестерпимо медленно.
Рядом со мной — начальник разведки подполковник М. Д. Чернозубенко. Обычно хладнокровный и уравновешенный человек, он сейчас заметно волнуется, нетерпеливо переступает с ноги на ногу, напряженно всматривается в ночную даль, то и дело поглядывает на часы.
— Волнуетесь, Михаил Дмитриевич?
— Немного есть, товарищ командующий. — Подполковник снова поднес к глазам наручные часы. — По времени должен быть сигнал о выполнении первой задачи.
И в тот же миг далеко впереди на черном фоне неба возникает яркий букет света, мгновенно, как будто зажженные от него, вспыхнули сотни подобных световых сигналов вдоль государственной границы.
Тишину ночи тут же разорвал резкий гул моторов — двинулись танки, самоходные орудия, бронемашины, автомобили, затрещали мотоциклы, тьму прорезали тысячи лучей света.
Казалось, вспыхнула пламенем вся степь, и огненная река, вырвавшаяся из берегов, с грохотом и ревом устремилась в глубь Маньчжурии.
Первый эшелон главных сил Конно-механизированной группы перешел государственную границу в 3 часа, второй — в 4 часа ночи. Разведгруппы и усиленные передовые части 25-й механизированной и 43-й танковой отдельных бригад к этому времени были уже далеко впереди.
Вскоре появились первые партии пленных.
— Ничего не понимаю, — сокрушенно говорил на допросе молодой японский офицер, крайне подавленный случившимся, — все произошло так внезапно. Поздно вечером от границы донесся шум моторов. На заставе объявили боевую тревогу. Но было поздно. Спастись не удалось никому: кто тут же полег под пулеметно-автоматным огнем, кто попал в плен… Пытались связаться с передовыми постами и другими заставами, но связь оказалась испорченной.
Другой пленный офицер сообщил, что его взвод проводил ночные занятия в поле. Услышав шум на границе, солдаты бросились на заставу. Но там уже гремели выстрелы, взрывы гранат. Затем появились танки.
— Я так и не успел подать команду на отход, — рассказывал офицер. — Весь небосвод на западе вдруг осветился. Громоподобный рокот и огонь стали надвигаться на нас. Солдаты оцепенели. Многие бросились на колени, стали молиться. Все смирились со своей судьбой и решили, что богиня Аматерасу Оомиками отвернулась от нас.
Первый удар был осуществлен точно по плану. Уничтоженными оказались все пограничные заставы и японские разведывательные пункты;
С первыми лучами солнца через главную линию пограничных холмов в предбоевых порядках перевалили на рысях дивизии монгольской конницы, составлявшие резерв Конно-механизированной группы. Из низины вырывались бронемашины, батареи.
Невдалеке от нашего командно-наблюдательного пункта из густой завесы пыли, поднятой десятками тысяч коней, вынырнул мотоцикл. Мотоциклист — офицер связи — доложил:
— Шестая кавалерийская дивизия Монгольской Народной Республики в установленное приказом время перешла государственную границу!
На лице офицера выделялись лишь белки глаз да зубы. Своим внешним видом он напомнил мне танкиста, которого я видел под Москвой, когда тот выскочил из горящего танка.
— Тяжело?
— Душно очень, товарищ генерал-полковник, пылью дышим.
— Покажите вашу флягу.
Взяв ее в руки, я понял, что от нормы, рассчитанной на день, осталось всего несколько глотков.
— Невозможно дышать, — повторил офицер в оправдание. — Раскаленный песок лезет в нос и рот. Приходится полоскать горло.
Этот эпизод показал, что мы, видимо, недооценивали трудностей, с которыми предстояло столкнуться. Ведь когда по степи движется не одно подразделение, а многочисленные массы, клубы пыли почти не оседают. Мне была хорошо знакома невыносимая тяжесть, возникающая от палящего зноя, когда легкие с горячим воздухом всасывают раскаленную пыль.
Подошел Чернозубенко и доложил о возвращении разведгруппы лейтенанта Тулатова, которую бросили в район Сук-кул для захвата водоисточника.
— Почему возвратились? Они же должны были удерживать колодец!
— Тулатов доложил, товарищ командующий, что вода непригодна. Один из цириков выпил и отравился. Врач определил — стрихнином.
— Где Тулатов?
— Ждет разрешения доложить.
— Зовите его сюда!
К нам подошел смуглый, среднего роста, худощавый офицер. Он смотрит виновато, говорит короткими фразами с кавказским акцентом:
— По вашему приказанию…
— В чем дело, лейтенант? Почему не сработала урга? — спрашиваю его.
Тулатов удивленно смотрит вначале на меня, потом на Чернозубенко. Подполковник объясняет, что урга в нашем понимании означает бросок специального отряда вперед и захват сторожевого поста, а главное — колодца.
— Понятно, товарищ подполковник, — оживляется Тулатов. — Сразу ворваться на пост не удалось. Японцы встретили огнем. Бой продолжался недолго, но колодец успели отравить. Это, мне кажется, дело рук ламы. Мы его поймали, привели, а здесь почему-то отпустили, — Тулатов пожал плечами, выражая сомнение в правильности такого поступка.
— Объясните своим подчиненным, — сказал я офицеру, — что мы не можем держать под арестом служителей буддийских монастырей без серьезных оснований. Ведь ваше утверждение: «Это, кажется, дело рук ламы», — еще не доказательство преступления. В этом мы разберемся. Не забывайте, что мы вступили в страну, опутанную сетью монастырей и храмов, задурманенную многочисленными религиями: анимизмом, шаманизмом, конфуцианством, буддизмом, даосизмом. Мы должны с уважением относиться к религиозным взглядам жителей Маньчжурии.
После того как лейтенант ушел, Чернозубенко показал мне листок пергамента, испещренный рукописными строчками:
— Тулатов нашел возле колодца.
— Прочитать можете?
— Да. Написано по-монгольски.
Письмо, составленное в высокопарном стиле, содержало угрозу, рассчитанную на запугивание монгольских воинов: «Через Гоби вам не пройти. Боги превратят колодцы пустыни в огненную смерть. Это говорю вам я, хубилган, потомок Дудэ — стремянного Джучи, сына Тимучина. Я — Тимур-Дудэ».