На одном из трудных участков ко мне подошел Иванушкин:
— Товарищ командующий, поступило донесение из раз-ведотряда. Взят монастырь Раттай-Сумэ. Пожалуйста, прочтите.
Он протянул мне листок, вырванный из блокнота. На нем карандашом торопливым почерком было написано: «Раттай-Сумэ овладели с ходу. Колодец отравлен. Обнаружена коробочка из-под яда и прикрепленная на колышке записка. Пленных под охраной и найденные предметы оставили в монастыре до вашего подхода. Продолжаю движение в заданном направлении. Тропа проезжая. Лейтенант Тулатов».
Радовало главное — несмотря на трудности, в этом направлении можно было пройти.
Приехав в монастырь, мы прочитали послание, найденное Тулатовым у колодца. Оно слово в слово повторяло записку, обнаруженную нашими разведчиками у колодца в древней княжеской ставке Цзун-Хучит. И подпись в конце стояла та же: «Тимур-Дудэ, потомок стремянного Джучи, сына Чингиз-хана».
Через некоторое время нам сообщили, что разведчики подобрали в различных пунктах еще около десятка записок Тимура-Дудэ.
Да, широк размах у вездесущего главаря диверсионных групп. Содержание листовок нас беспокоило мало — так примитивны были они в политическом отношении. А вот диверсии, связанные с отравлением источников воды, вызывали тяжелые последствия.
Из различных сведений нам было известно, что где-то в районе боевых действий Конно-механизированной группы находится помощник князя Дэ-вана — офицер японской армии. Некоторые пленные утверждали, что он затаился в одном из монастырей, другие говорили, что он во главе небольшого отряда мечется по пустыне и травит водные источники.
— Возможно, этот тип и действует под личиной Тимура-Дудэ, — предположил комбриг.
— Как бы то ни было, его надо схватить. Передайте полковнику Чернозубенко, чтобы выделил для этой цели по одному разведывательному подразделению от каждого соединения.
С рассветом над колонной пролетела группа советских штурмовиков. Находившийся у нас представитель авиации передал им по радио мое распоряжение уточнить маршрут до Долоннора. Через некоторое время нам сообщили: впереди, от Тас-Обо до Долоннора, через барханы тянется караванный путь. На многих участках его перехватывают тяжелые сыпучие пески. Перед городом по ним проложена сборная железобетонная колея для колесного транспорта.
Подгоняемый надвигающимся рассветом, наш отряд увеличивает скорость. Не останавливаясь, проносимся мимо нескольких ветхих юрт. Слышится надрывный лай собак. Выскакивают растерянные люди, дети испуганно жмутся к родителям. Солдаты приветливо машут им и громко кричат:
— Тунчжи! Тунчжи![21]
Адъютант указывает на небольшую речушку:
— Это Шанду-Гол. До города осталось около десяти километров.
Сразу за Шанду-Голом, справа и слева, потянулись горные хребты. Впереди они, казалось, смыкались, упираясь в высоту, лежащую на нашем пути. На склоне ее виднелся командирский танк полковника Чернозубенко. Он находился там со своими разведчиками.
Последние километры пустыни Гоби. Перед высотой у города предбоевые порядки танков начали перестраиваться для атаки. Автоматчики соскакивают с автомашин и устраиваются на броне. Поднявшись по отлогому скату, танки устремляются на город.
И вот впереди, справа от дороги, сквозь серую дымку, затянувшую долину Луаньхэ, уже показались дома, вышка с поднятым на переднем плане аэростатом — это аэродром. На взлетной площадке несколько самолетов. За аэродромом два храма в окружении кирпичных зданий — казарм. Дальше едва просматриваются контуры города. Он обнесен глинобитно-каменной стеной. По углам возвышаются наблюдательные вышки.
Говорят, такие меры безопасности имеют очень древнюю историю, берущую свое начало чуть ли не в III веке до нашей эры, и связаны еще со строительством Великой китайской стены…
Стремительно развертывается танковая атака. Мы с полковником Иванушкиным броском выдвигаемся несколько вперед и занимаем удобный командно-наблюдательный пункт.
Танки перевалили через гребень высоты и атаковали аэродром. На полном ходу, ведя огонь, пронеслись по его полю и не останавливаясь, устремились к казармам. С задних машин спрыгнули автоматчики, захватили диспетчерский пункт и другие аэродромные объекты.
Из района казарм и еще откуда-то издалека противник открыл сильный ружейно-пулеметный огонь. От разрывов снарядов кое-где над полем стали взмывать черные фонтаны земли.
— Атакуйте стремительнее. Выигрывайте фланги.
— Есть, товарищ командующий, — ответил мне комбриг и отдал распоряжение по радио.
Половина танков круто развернулась и устремилась к зеленым лугам, раскинувшимся северо-восточнее города, другая повернула в обход справа. В шлемофоне слышатся голоса танкистов.
— Вот черт, аж оглох. — И на голову самураев обрушилась брань «главного калибра».
— Что случилось?
— В башню танка угодил снаряд. Искры брызнули, вроде бы кувалдой вдарили.
— Танк поврежден?
— Нет, как горохом об стену. То ж уральская броня.
— Внимательнее следить за целеуказаниями автоматчиков.
В воздух одна за другой взвилось несколько ракет. Описав дуги в направлении вражеских огневых точек, они показали танкистам цели. Одна ракета упала недалеко от японского орудия. Башня ближнего танка немедленно повернулась в том направлении, из пушки вырвался сноп огня. Орудие, стоявшее у ветвистого дерева, подпрыгнуло и, перевернувшись в воздухе, упало вверх колесами. Другой танк продырявил снарядом стену у окна, из которого непрерывна бил пулемет.
Накал боя все возрастал. Японская батарея, стоявшая на высоте за казармами, буквально захлебывалась огнем, пулеметы работали, как говорят, на расплав стволов. Но наши танки, обойдя казармы, уже ворвались на высоту. Передний танк налетел на орудие, смял его и ринулся на другое. Артиллеристы кинулись врассыпную.
— Молодец, Марушкин! — закричал комбриг в шлемофон.
Танки неожиданно остановились перед казармами и стали уничтожать выставленные из окон пулеметы. Огонь в этом районе постепенно стихал. В казармы ворвались наши автоматчики.
Где-то за холмом еще слышались яростная скороговорка ближнего боя и гул ворвавшегося в город подразделения танков, а из казарм уже выходили с поднятыми руками японские и маньчжурские солдаты. В их глазах сквозили растерянность и страх.
Сбором пленных занялись автоматчики, а танки устремились на помощь подразделениям, ворвавшимся в город. Им была поставлена задача захватить радиоцентр, телефонную станцию, банк и другие важные объекты, а частью сил отрезать японцам путь отхода на Жэхэ. В сторону Калгана и Жэхэ выслать разведку.
Вслед за танками и автоматчиками мы двинулись к городским воротам.
У ворот появились жители с белым флагом. Долоннор был взят. В радиоцентр прибыли наши офицеры и переводчики. Они обратились к населению с призывом соблюдать спокойствие и порядок.
По пути в город мы подъехали к небольшому монастырю. Здание, увенчанное голубым куполом, отличалось изяществом форм и расцветок. Нам объяснили, что этот монастырь был построен маньчжурским ханом в знак увековечения «усилий» и «заслуг» монгольских феодалов. Возле него наши офицеры допрашивали пленных.
— Есть ли в городе войска? — спросил переводчик.
— С утра гарнизон вывели по боевой тревоге в район казарм, чтобы занять оборону.
— Только сегодня?
— Да, нам сообщили, что красные подходят с севера, а ваша танковая дивизия и конница, наступающая со стороны Арчаган-Нура, не смогла пробиться через пески.
— Ожидается ли подход войск из Жэхэ?
— Таких сведений мы не получали, — офицер поправил большие очки в круглой оправе и неожиданно высказал поразительную мысль: — Мы с самого начала и, на мой взгляд, сознательно вели войну на собственное поражение…
— Кто это «вы»?
— …Армия, народ, правительство — все понимали, что ни промышленная мощь, ни людские ресурсы, ни транспортные возможности, никакие другие показатели не в силах обеспечить выполнение задач начатой нами войны. Понимали это все, но почему-то до сотрясения мозгов били поклоны в сторону дворца его императорского величества, горланили о победе, о мнимых сферах совместного процветания Восточной Азии и бросали орлиные взгляды на территории за Кокурюкаем[22]. Война планировалась не на обоснованных расчетах, а вопреки им.
Все это японец произнес с тяжкой горестью, не адресуясь ни к кому, как человек, который впервые получил возможность выразить наболевшее вслух.
Пленных сосредоточили перед казармами. Подпоручик-японец перевел команду нашего офицера, и слева от него мгновенно возник зеленовато-серый строй солдатских мундиров. На сей раз не звучали параграфы «императорского военного указа», читаемые в строю солдатами японской армии, — строились пленные.
За массивными, обитыми железными полосами воротами Долоннора лежала ровная, но очень захламленная улица. Плотно прижавшиеся друг к другу дома создавали видимость сплошной стены. У дверей окраинных лачуг толпились их истощенные и оборванные обитатели. Они улыбались, приветливо, но вяло махали руками.
— Догадываются, что пришли хорошие люди, — сказал один из автоматчиков.
— Не догадываются, а знают, — возразил ему другой и шутливо добавил: — Чему только тебя на политзанятиях учили?..
Возле одной из фанз сидел на корточках человек, едва прикрытый ниже пояса ветхой накидкой. Угловатый, ребристый, плечи торчат над впалой грудью, руки, как сухие хворостинки. Он умирал медленной голодной смертью, а возле него возился наш солдат, стараясь напоить бедняка из своей фляги. Умирающий упорно отворачивал лицо.
— Не спиртное ли он ему предлагает? — встревожился кто-то из моих спутников.
Опасения оказались напрасными. Смекалистый парень успел раздобыть молоко. Вокруг собрались любопытные. Общими усилиями удалось выяснить: бедняга отказывается от молока, потому что нечем заплатить за него.