Боевое распоряжение командующего Забайкальским фронтом предписывало Конно-механизированной группе к исходу дня 20 августа занять Калган и Сюаньхуа, а главным силам конницы овладеть районами Фынина. Чанпина, Ниюня, Аньцзятуня, Жэхэ. Иначе говоря, нам предстояло за несколько суток преодолеть с боями около 300 километров в труднопроходимых Хинганах.
Совещание командного состава Конно-механизированной группы было коротким. Мы поздравили личный состав войск с выдающейся и славной победой на знойных полях Внутренней Монголии, с захватом городов Долоннора и Чжанбэя, которые являлись для нас «воротами» в собственно Китай.
Юмжагийн Цеденбал динамично и образно описал политическую атмосферу на театре военных действий, особенно во Внутренней Монголии и сообщил важную новость: 14 августа в Москве подписан договор о дружбе и союзе между СССР и Китаем. «Наш народ, — сказал товарищ Цеденбал, — с удовлетворением узнал о признании самостоятельности Монгольского государства со стороны нашего соседа — Китайской республики». Он особо подчеркнул, что это достигнуто благодаря героической борьбе и труду монгольского народа, благодаря его историческим успехам в строительстве новой жизни под руководством МНРП, при братской помощи великой советской страны. Он говорил о крови и героизме своих соотечественников, об их самоотверженном стремлении помочь китайскому народу разгромить войска оккупантов и завоевать свободу и независимость.
Мне не доставило особого удовольствия сделать разбор недостатков, допущенных в ходе операции в пустыне Гоби. Но вскрыть их, установить причины и определить пути устранения — значило уменьшить количество крови, укоротить путь к окончательной победе.
На совещании были поставлены боевые задачи соединениям войск Конно-механизированной группы на дальнейшее наступление.
На рассвете 16 августа передовые части двинулись вперед. По правому дорожному направлению между хребтами Иншань и Пукэлин выступила 59-я советская кавалерийская дивизия. За ней во втором эшелоне — 5-я и 7-я монгольские кавалерийские дивизии. По левому дорожному направлению — в первом эшелоне — 8-я монгольская кавдивизия, во втором — 6-я кавдивизия.
Перед выездом в передовые части я встретился с генералом Никифоровым, чтобы уточнить порядок управления войсками, их взаимодействие и боевое обеспечение. Начальник штаба доложил «о первых потерях от начавшегося дождя» и вновь предложил отложить начало наступления до окончания ливней.
— Мы должны подчиняться неблагоприятной обстановке в горах, — убеждал он. — Я имею сведения, что в районе Шуйцюаня произошли обвалы. Там уже действуют отряды обеспечения движения.
— Мы должны подчиняться не обстановке, а приказу командующего войсками фронта. Ведь природные условия в одинаковой мере воздействуют на обе борющиеся стороны, и операцию выиграет тот, кто лучше воспользуется конкретно сложившейся обстановкой, — отвечал я.
— В данном случае, в связи с бедствиями в горах, вольно или невольно, наступит оперативная пауза, — упорствовал он. — Лучше, если войска будут в это время находиться в благоприятных условиях и отдохнут.
— Ваше стремление сохранить силы войск и избежать потерь от бедствий в горах, в общем, верно, но делать это надо не за счет снижения темпов наступления, а за счет усиления боевого и инженерного обеспечения. На борьбу с завалами, обвалами, для восстановления мостов, кроме своих сил и средств, мы будем поднимать все население сел и городов. Словом, вперед!
Во время нашей беседы в палатку вошел генерал Цеденбал. Он сообщил, что маршал Чойбалсан вызывает его в столицу с докладом о положении дел в монгольских войсках и ходе наступления.
Мы тепло, по-братски, попрощались, и он выехал на аэродром.
Этот отъезд, как я узнал позже, был вызван тем, что маршал Чойбалсан решил оставить товарища Цеденбала «на хозяйстве», а самому выехать в войска. Важным обстоятельством было и то, что в ходе переговоров между Народным комиссаром иностранных дел СССР В. М. Молотовым и министром иностранных дел гоминдановского Китая Ван Шицзе о независимости Монгольской Народной республики, последний заявил, что китайское, правительство признает независимость МНР, если монгольский народ подтвердит это стремление всенародным голосованием. Нужно было готовить плебисцит.
Мы двигались долинами рек Шандухе, затем Луаньхэ, между хребтами Иншань и Пукэлин. Вода обрушивалась на нас и с неба и со склонов гор. Набухшие реки словно взбесились и могучим потоком сметали все на своем пути.
Большой опасности подвергались парковое, ремонтное и некоторые другие подразделения 14-го истребительного противотанкового полка, находившиеся в русле высохшей реки. Когда упали первые капли, никто не придал им значения. Но вскоре возникли бурные потоки, несшие с собой глыбы породы, тяжелые камни. Начались обвалы. Полк был поднят по тревоге. С трудом удалось вывести машины и пушки на более высокие и безопасные места. И все же течение подхватило и унесло легковую машину «амфибия» и другие, стоявшие в низине. Были потери и в других частях.
Трудности боевой жизни не отвлекали, однако, нас от главного — стремительного наступления на город Вайгоу-мыньцза — важный узел дорог и сильный опорный пункт, занимаемый 5-й маньчжурской пехотной бригадой. Взять его надо было до наступления темноты — от этого зависел своевременный выход передовых частей в долину реки Шандухэ.
Туго натянутый брезент виллиса еле сдерживает бешеный натиск хинганского ливня. Вода пробивает брезент, в кузове стоит свой «микроклимат» — мелкий моросящий дождь. Щетки, словно маятник, ритмично расчищают стекла кабины, и каждый раз на глянцевой глади возникают все новые и новые кадры местности. Мы идем по дороге, забытой людьми и богдыханом. Выбоины, промоины, булыжник — все это создаёт такую тряску, что немудрено, как говорится, богу душу отдать. Шофер с трудом удерживает руль. В те моменты, когда дорога идет над обрывом, его напряжение невольно передается всем сидящим в машине. Время от времени мы останавливаемся и ждем, когда передовой отряд уничтожит вражеские заслоны. Боевые донесения пока что радуют: «С ходу взято село Шуйцюань…», «Жители села Падися разоружили местный гарнизон и полицейский участок…». А вот, наконец, и донесение о бое в Вайгоумыньцзе.
Этот город лежит на берегу реки Луаньхэ. Со всех сторон к нему подступают горы. Чтобы успешно его удерживать, необходимо вывести рубеж обороны на перевал и господствующие над долиной высоты. Но этого-то противник и не успел сделать. Головной 252-й кавалерийский полк подполковника И. Ф. Осадчука, пройдя теснину, частью сил двинулся вправо, в обход города с востока. Этими силами командовал храбрый и опытный офицер — заместитель командира полка майор Г. М. Литвиненко. Основной же состав полка стремительно атаковал вдоль дороги. Внезапность была такова, что бригада маньчжур, хотя и успела с ходу развернуться для боя, была смята и разгромлена. Лишь немногим удалось бежать на Ланцзагоу и на Годзятунь.
Уже темнело, когда мы подъехали к Вайгоумыньцзе. Мост здесь оказался сорванным. На берегу скопились машины с противотанковыми орудиями и кавалерийские подразделения и части. Саперы мужественно боролись со стихией, стягивая сваи, закрепляя их скобами.
По стремительному гладководью я понял, что хотя вода и прибыла, речка неглубокая и дно ее ровное. Но твердое ли оно? Я уже думал пустить для пробы машины, когда на берегу появилась многотысячная толпа китайцев с длинными толстыми веревками. Пять человек, держась за руки, потащили концы веревок на противоположный берег. Началась буксировка автомашин.
Дружно действовали советские солдаты и китайские крестьяне. А когда вся техника была переброшена на противоположный берег, китайцы, которые переплыли с веревочными канатами через реку, сели рядом с нашими солдатами на танк и вернулись.
— Дружба русско-китайских народов на колеснице победы! — остроумно заметил кто-то.
Здесь у Вайгоумыньцзе было получено донесение о том, что где-то в песках в районе Долоннора разведчики встретили помощника князя Дэ-вана. «Не он ли действовал под личиной Тимура-Дудэ?»— подумалось мне.
Беседовал с чиновником начальник политического отдела 6-й кавалерийской дивизии полковник С. Шарав. Двое цириков подвели к нему толстяка в китайской национальной одежде. При каждом движении его оплывшие жиром щеки колыхались, словно студень. Короткая верхняя губа обнажила рот, наполненный золотыми коронками. На безымянном пальце левой руки поблескивало большое и очень дорогое кольцо. Толстяк был напуган до невменяемости и все время твердил: «Помилуй бог, помилуй бог…».
— Ваша фамилия? — спросил начальник политотдела.
— Хорчинжав моя фамилия, Хорчинжав, — пролепетал толстяк.
— Где работали и какой пост занимали?
— Я служил помощником у князя Дэ-вана.
Полковник поинтересовался, почему столь высокая особа оказалась не у дел в то время, когда его единомышленники переживают роковые дни.
Господин Хорчинжав смиренно указал на свое тучное тело и вкрадчивым голосом произнес:
— Вот уже несколько месяцев я серьезно болен. Когда началось наступление советских войск… О, этот невиданной силы самум захлестнул все, что мы считали незыблемым: даже нашу веру в священную силу императора… — При этих словах толстяк благоговейно сложил ладони и предпринял отчаянную попытку согнуть спину, но смог лишь несколько оттопырить непомерной толщины зад… — Когда все это началось, я лечился воздухом в ставке гостеприимного князя Абагачжасака, недалеко от озера Арчаган-Нур.
Однако, судя по сведениям, которые Хорчинжав дал о составе группировки японо-маньчжурских войск и предполагаемых ее действиях, стало очевидным, что не так уж долго был он в отрыве от служебных дел.
Сведения Хорчинжава представляли в большей мере политическую, чем оперативную ценность. Он был действительно болен, и мы не стали больше его задерживать.
Наступила ночь. Среди непроглядной темноты слышался тяжкий стон и дикий рев разбушевавшейся стихии. Время от времени вспышки молний пронзали грозовые тучи и над горами прокатывались страшной силы громовые раскаты. На землю будто обрушилась неведомая, чудовищная сила. И мне стало понятнее чувство страха религиозных жителей Большого Хингана перед необузданной стихией природы.