«Япония не желает допускать существования такой двусмысленной территории, какой является Монголия, непосредственно граничащая со сферой влияния Японии», — откровенно писал генерал Араки.
По просьбе правительства Монгольской Народной Республики в 1936 году в страну были введены советские воинские части, чтобы обеспечить безопасность от возможной японской агрессии.
Из Монголии я уехал весной 1938 года, а почти через год радио донесло до Белоруссии, где я тогда служил, известие о вторжении японских войск на территорию МНР в районе реки Халхин-Гола. Красная Армия немедленна пришла на помощь своим монгольским друзьям. Ход боевых действий и их результаты хорошо известны.
Там, где была пролита кровь воинов братской советской армии, сейчас высится величественный монумент символ вечной дружбы наших народов. А на центральной площади столицы Монголии на гранитной скале установлен памятник — устремившийся вперед Сухэ-Батор в красноармейском шлеме, с высоко поднятой рукой. С этого места 11 июня 1921 года он провозгласил о победе народной революции. На постаменте высечены слова Сухэ: «Если народ соединит свои силы и будет действовать сообща, он сумеет преодолеть все преграды на пути к вершинам счастья».
Осенью 1921 года Сухэ-Батор с партийно-политической делегацией приезжал в Москву. Здесь было заключено соглашение об установлении дружественных отношений между РСФСР и Монголией, и Сухэ-Батор встретился с Владимиром Ильичем Лениным…
В этой связи мне хочется привести здесь небольшую выдержку из записи этой беседы, которая была оглашена на IX съезде Монгольской народно-революционной партии. Она и сегодня разоблачает фальсификаторов истории, обвиняющих СССР в экспорте коммунизма.
«Не следует ли превратиться МНРП в коммунистическую?» — спросили у Владимира Ильича члены делегации.
Ленин ответил:
— Много еще надо будет поработать революционерам над своим государственным, хозяйственным и культурным строительством, пока из пастушеских элементов создастся пролетарская масса, которая впоследствии поможет «превращению» народно-революционной партии в коммунистическую. Простая перемена вывески вредна и опасна[3].
Разъяснив сущность коммунистической партии как партии пролетариата, Ленин широко развил перед монгольскими товарищами идею возможности и необходимости некапиталистического пути развития Монголии.
Простые монгольские труженики хорошо понимали, что судьбы советского и монгольского народов неразрывны. В народе Монголии из уст в уста передают легенду о том, как батор Ленин подарил Сухэ золотой меч, карающий врагов, а народу — светлую дорогу в социализм. И не пытайтесь выразить сомнение! Вас поведут в музей Сухэ-Батора и покажут шашку в золотой оправе. Эту шашку от имени Советского правительства вручил Сухэ-Батору М. В. Фрунзе.
И не случайно мы постоянно ощущали во время Великой Отечественной войны внимание и заботу братской Монголии. В самую трудную суровую зиму 1941 года под Москвой в нашу 3-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию прибыли подарки из далекой Монголии: меховые полушубки, валенки, рукавицы. Танковая колонна «Революционная Монголия», созданная на средства, добровольно собранные трудящимися МНР, стала основой 44-й гвардейской танковой бригады, прошедшей боевой путь до Берлина. А летом 1944 года в составе наших военно-воздушных сил появилась истребительная авиаэскадрилья «Монгольский арат».
А монгольский конь! В 1944 году наша промышленность выпускала уже столько боевой техники, что Конно-механизированная группа выглядела скорее танко-механизированной. И все же коней требовалось много. Монгольские друзья безотказно обеспечивали нас, и неприхотливая монгольская лошадка рядом с советским танком дошла до Берлина!
«Уж если на Западный фронт нам поставляли из Монголии десятки тысяч лошадей, то здесь это тем более не будет проблемой», — подумал я.
Мысли снова возвращались к предстоящим сражениям.
…В течение всей войны против фашистской Германии откровенная наглость и вероломство правящих кругов империалистической Японии достигли таких пределов, когда дипломатический корпус должен был вот-вот уступить арену действий армейским корпусам.
В памяти всплывали сообщения газет о преступных деяниях японской военщины на наших дальневосточных границах. Ряд советских судов находился в японских портах «под арестом». Дело дошло до того; что три наших корабля «Ангарстрой», «Кола» и «Ильмень» — были атакованы японскими подводными лодками и потоплены. Японская военщина настойчиво и откровенно готовилась к нападению на СССР. На территории оккупированной Маньчжурии стояла в боевой готовности более чем миллионная Квантунская армия.
Говорят, что сигналом для ее вторжения в Советское-Приморье и Забайкалье по плану «Кан-току-эн» («Особые маневры Квантунской армии») должен был послужить захват войсками Паулюса Сталинграда.
Агрессивная позиция соседа вынуждала нас держать на Востоке значительное количество войск. А если бы мы могли направить крупную сильную дальневосточную группировку на Западный фронт, фашистская Германия, вне сомнения, была бы разгромлена значительно раньше.
Воинственного пыла японского милитаризма не охладило даже поражение вооруженных сил фашизма в Европе. Интересы ликвидации второго очага войны и быстрейшего восстановления мира диктовали жизненную необходимость быстрого и решительного разгрома японских агрессоров на Востоке.
Для всех нас было ясно, что договор о нейтралитете, заключенный с Японией 13 апреля 1941 года, давно потерял свое значение. Поэтому заявление Советского правительства в апреле 1945 года о его денонсации было вполне логичным и отвечало историческим условиям. После этого руководящим кругам Японии, казалось бы, следовало одуматься. Но этого не случилось: они продолжали затягивать войну даже после того, как союзники объявили Потсдамскую декларацию. Более того, премьер-министр Судзуки с явной поспешностью заявил: «Мы игнорируем ее!» — и предупредил, что Япония будет продолжать «движение вперед для успешного завершения войны». Различные политические организации — «Политическая ассоциация помощи трону», «Молодежная ассоциация помощи трону», «Партия непременной победы» и многие другие — развернули бурную деятельность, чтобы помочь кабинету Койсо, а затем сменившему его кабинету адмирала Кантаро Судзуки мобилизовать внутренние силы страны на продолжение борьбы до «непременной победы».
Военный министр Японии Корэтика Анами получил возможность включить в план обороны страны такую силу, как Гражданский добровольческий корпус, члены которого должны были, по словам адмирала Судзуки, выполнять «свою работу с таким же рвением, с каким части особого назначения («камикадзе») выполняют свои операции на фронте». Вся страна превращалась в военный лагерь. Стало очевидно, что назрела необходимость еще раз и теперь уже основательно проучить обнаглевших самураев…
…Вдали уже виднелись очертания Улан-Батора. Пройдет каких-нибудь пятнадцать минут — мы встретимся с маршалом Чойбалсаном и руководящими деятелями государства и армии. Мне было известно, что вопрос о моем назначении на пост командующего Конно-механизированной группой советско-монгольских войск был решен во время недавнего пребывания Главкома МНРА маршала X. Чой-балсана в Москве в первых числах июля 1945 года, и я с радостным волнением готовился к предстоящей беседе.
Словно угадав мои мысли, Р. Я. Малиновский заметил:
— В истории Советской Армии это первый опыт слияния регулярных войск двух стран под единым командованием. Управлять такой группировкой будет сложно. Но ваша задача во многом облегчится тем, что политическое руководство в Конно-механизированной группе будет осуществлять лично генерал-лейтенант Юмжагийн Цеденбал. Вашим заместителем по монгольским войскам назначен генерал-лейтенант Жамьягийн Лхагвасурэн. От вас, как командующего войсками, многое будет зависеть в укреплении боевой дружбы между советскими и монгольскими воинами, а это, в свою очередь, придаст Конно-механизированной группе большую внутреннюю силу.
Жизнь подтвердила слова командующего войсками фронта. Наша добрая дружба и согласованная работа с товарищем Цеденбалом и другими руководящими работниками монгольской армии действительно облегчили и ускорили решение многих сложных вопросов.
Вот и столица Монгольской Народной Республики. Перед нами в живописной долине на берегу реки Толы широко раскинулся Улан-Батор — Красный Богатырь. Некогда «войлочный город», теперь столица государства, обрел черты современного города. Хорошо видна площадь Сухэ-Батора, на восточной стороне которой находится белоснежное здание правительства МНР. В глаза бросились бывшая резиденция богдо-гэгэна, а также стоящий на возвышенности храм Гайдан.
К югу от города красуется величественная гора Богдо-Ула. С древних времен она считалась священной. Рядом с ней на левом берегу реки Толы стоит конусообразный холм Зайсан-Толгой. Это любимые места монголов.
Наш самолет встречали маршал X. Чойбалсан, генерал Ю. Цеденбал и другие военные и государственные деятели. Тогда же я познакомился с генерал-майором Доржпаламом, полковниками Доржем, Нянтайсурэном и другими даргами[4].
С аэродрома мы отправились в отведенный для нас дом русского типа. Во дворе его стояла юрта. Генерал-лейтенант Рубин — советник маршала Чойбалсана — сообщил нам, что в этой юрте иногда проводились совещания монгольских руководящих работников.
С монгольской стороны, кроме главы правительства, в нашей беседе приняли участие товарищ Цеденбал, министры и другие государственные и военные деятели. Беседа проходила в духе искренней и братской дружбы. Мы быстро уточнили все вопросы, связанные с созданием единого боевого организма Конно-механизированной группы советско-монгольских войск и использованием территории республики для сосредоточения армий Забайкальского фронта в исходных районах.
Во время беседы я с большим интересом