Вероника тихо прошла в ванную. Старая труба глухо загудела, когда она открыла кран. Тот зафыркал и испустил вялую струю теплой воды. Вероника ступила в старую ванну. Эмаль на дне была жесткой и шершавой, миллионы капель разъели блестящую поверхность еще во времена бабушки и дедушки. На стене висели маленькие песочные часы с надписью: «Сыплется, сыплется белый песок, чисти получше каждый зубок».
Вероника медленно смывала с себя следы ночной охоты. От воды защипало ссадины на руках и ногах. Она долго стояла под душем, но ей никак не удавалось избавиться от ощущения, которое она принесла с ночной охоты и которое, кажется, за ночь укоренилось в ней, напиталось новой силой из ее снов. Ничто не доказывало, что ночные события имели хотя бы малейшее отношение к взлому ее квартиры. И все же Веронику не отпускала мысль о том, что эти события связаны. Что происходит нечто, чего она не понимает. Какая-то игра в прятки с неясными правилами, так что Вероника не знает, кого и где она должна искать. И стоит ли вообще начинать поиски.
Пальцы погладили шрам на руке пониже локтя. Кожа на нем была светлее и чуть плотнее, чем вокруг. Интересно, как лечит себя тело. Делает поврежденное место сильнее, чем прежде. Тело учится на ошибках, в отличие от мозга.
Вероника вытерлась, натянула белье, джинсы и футболку с длинным рукавом. Зачесала волосы в хвост и стала тихо спускаться по лестнице. На часах было начало восьмого.
Машина завелась со второй попытки. Туман лежал над полями с недоснятым урожаем, завивался над гравийной дорожкой и вокруг прожекторов. У поворота на большую дорогу она заметила покосившийся щит, на который вчера не обратила внимания. Логотип предприятия, поставлявшего лопасти ветровым электростанциям. Она припомнила: такой же логотип был на документах на отцовском столе.
По дороге Вероника присматривалась к ветрякам, мимо которых проезжала. Тот же логотип. Лопасти вертелись еле-еле, словно великаны еще только просыпались.
Вероника остановила машину на дорожке перед церковью. Толстая, покрытая белой штукатуркой церковная ограда походила на стену розария, но была раза в три ниже.
Стояло почти полное безветрие. Чуть шевелились верхушки высоких деревьев, защищавших мертвых от равнинного ветра. Пряди тумана стелились по кладбищенской дорожке, усиливая запах самшита, наводивший на мысль о похоронах. Вероника обогнула белое здание церкви. Через несколько часов начнется служба. Вероника подумала об ухмыляющейся козлиной голове на потолке. Там ли она еще? А, собственно, куда бы ей подеваться?
Бабушка и дед с отцовской стороны покоились в одной могиле: неприметный камень в середине ряда. Ничего удивительного. Семейство Нильсон не любило выделяться. А вот могила родителей ее матери была совсем другой. Собственный участок, пятнадцать, если не двадцать квадратных метров, обнесенных аккуратным бордюром. В изголовье — большое надгробие черного металла. Фамильная усыпальница Аронсонов значилось на нем золотыми буквами — должно быть, дядя Харальд недавно велел подновить их. Среди тщательно разрыхленного крупного гравия темнели три могильные плиты: под ними упокоились родители дедушки, его незамужняя сестра и он сам с бабушкой. Землевладелец Ассар Аронсон. Его супруга Альва.
Мамино надгробие было чуть поодаль, возле кладбищенской стены. Его вытесали из розоватой блестящей горной породы, название которой Вероника забыла.
Магдалена Нильсон, урожд. Аронсон
21 августа 1948 г. — 18 декабря 1983 г.
По обе стороны могилы росли розовые кусты, безупречно подстриженные. Куст белых и куст красных роз, как в саду. Папа, наверное, бывал здесь несколько раз в неделю.
Под именем матери уже было вписано и его имя.
Эббе Нильсон
3 апреля 1945 г. —
Дата смерти пока отсутствовала. Но взгляд задержался не на этом пустом месте, а на пустоте под именами родителей. Там должно было стоять имя Билли. Лет десять назад кто-то намекнул, что надо бы наконец официально объявить о смерти ребенка, но отец моментально пришел в ярость, что с ним бывало нечасто. Мать не должна лежать рядом с пустым гробиком! С тех пор никто не осмеливался заговорить об этом, даже дядя Харальд.
Скорбь поглощает человека полностью; потом острая душевная боль переходит во что-то, что вынести легче. Человеческая психика всегда пытается найти светлые моменты даже в самой глубокой тьме. Ищет соломинку надежды, изо всех сил цепляется за нее. Именно эта надежда и погубила маму. Пока тело Билли оставалось ненайденным, оставались надежда и вопросы. Где сейчас Билли? Что делает? Кто подтыкает моему мальчику одеяло по вечерам, кто утешает его, когда он плачет?
Врачи, лечившие мамину депрессию, утверждали, что она на пути к выздоровлению. Вероника же подозревала, что мать просто смирилась. Поняла, что ответов не будет. Что лишь камни, лед и озеро заставят надежду оставить ее в покое.
Вероника присела на корточки возле могилы. Откашлялась, продумывая, что сказать.
— Здравствуй, мама, это я. — Веронику поразило, насколько глупо это прозвучало: слова вышли неловкими, как если бы их произнес кто-то другой. Когда мать была жива, они никогда не вели доверительных бесед, и попытка искренности здесь и сейчас казалась каким-то киношным штампом.
Вероника поднялась, пристыженная, счистила со штанин приставшие камешки. Ей страшно захотелось курить, и она пожалела, что не стрельнула вчера пару сигарет у Маттиаса.
Тут Вероника заметила какой-то небольшой предмет на плите — поначалу она не обратила на него внимания. Черный камешек, совершенно плоский и гладкий, будто его тысячи лет обтачивали волны. Вероника покатала его в ладони. Его положил сюда не папа, в этом она была уверена. Камень появился здесь недавно, иначе отец наверняка убрал бы его: камень нарушал безупречную симметрию.
Утреннее чувство вернулось, даже усилилось. Здесь что-то происходит. К тому же в душе у Вероники начало расти еще одно ощущение: его словно подпитывал своей энергией камешек в ее руке.
Да, здесь что-то происходит, и пора разобраться, что именно.
Вероника быстро зашагала к машине. Когда она выходила из калитки, ей на короткий, неприятный миг почудилось, что кто-то стоит у угла церкви, она почти почувствовала чей-то взгляд у себя на затылке. Но когда она обернулась, на кладбище было пусто, лишь две сороки, треща, взлетели с высокого дерева.
Продовольственный открылся ровно в восемь. Пластиковый пол, люминесцентные лампы. Стены и потолок давно нуждаются в ремонте. От аромата свежей выпечки из хлебного отдела у Вероники громко заурчало в животе. Но желание курить победило голод, а любопытство только усилилось. Если ей повезет, она сможет удовлетворить и то, и другое.
— Боже мой! Вера, это ты?
Тетя Берит обошла кассу, чтобы обнять ее. Мамина одноклассница. И лучшая подруга, как утверждала сама Берит, но Вероника была уверена, что мама бы с ней не согласилась.
Берит выглядела примерно как всегда. Чуть больше седины, чуть тяжелее тело, несколько новых морщинок вокруг рта. Удобная обувь, практичная одежда, объемный красный жакет с логотипом магазина на груди. Берит было пятьдесят пять, как было бы сейчас маме, но выглядела она на пару лет моложе — редкость для поселка. Тетя Берит была из тех, кто говорит, пока воздух не кончится, таким людям приходится обрубать каждую фразу вдохом.
— Господи, да тебя тут лет пять не было. Или еще дольше-йех?
Берит была замужем за дядей Сёреном — могучим мужчиной с бородкой, обрамляющей лицо, неровным прикусом и мягкими глазами; он походил на актера из тех, что играют доброго папу в телесериалах. Сёрен частенько совал им с Маттиасом по мороженому, когда они приходили за покупками — вероятно, чтобы получить возможность поговорить с мамой. Три поколения его семьи владели продуктовым магазинчиком, а это значило, что его самого, Берит и двух их детей иначе как Торгашами никто не звал, хотя у них, конечно, имелась и фамилия — Мёллер. Так уж здесь заведено. За тем или иным жителем поселка всегда маячат тени его родителей и бабушки с дедушкой. Сёрен и Берит-Торгаши. Эрик-Плотник. Свен-Почтальон, Ингер-Швея. Сама Вероника всегда была Верой, дочкой Эббе и Магдалены, и неважно, что там написано в ее водительских правах или любом другом документе.
Всего за несколько минут тетя Берит успела рассказать самое существенное. Как она себя чувствует (хорошо, несмотря на всякие болячки, вдох). Как поживают ее дети, про которых Вероника помнила только, что их имена начинаются на Л (тоже хорошо). Мальчик, Людди (вот, значит, как его зовут), живет в Треллеборге, его сестра Лена пока в поселке. Оба, конечно, имеют по нескольку детей.
Они успели также обсудить тот факт, что Вероника не обзавелась детьми (как жаль) или хоть мужчиной (ты просто пока не встретила нужного человека). Вместо того чтобы осадить тетю Берит и самой начать задавать вопросы, Вероника печально улыбнулась и пробормотала что-то, соглашаясь. Потому что так должна вести себя Вера Нильсон, дочка Эббе и Магдалены.
— Виделась с дядей? — спросила тетя Берит. Вероника покачала головой:
— Нет еще.
— Ну да, он ведь так занят, с новыми-то ветряками.
Вероника промолчала, ожидая продолжения, и оно последовало.
— Девяносто метров в высоту, представляешь? Мы ничего не говорили, когда он ставил прежние, но эти новые почти вдвое выше. Махины, которые будет видно и слышно отовсюду. Весь поселок испоганят.
Тетя Берит покачала головой и быстро огляделась, словно желая удостовериться, что никто не подслушивает.
— И не только я так думаю. Поговаривают о том, чтобы оспорить разрешение на стройку. Папа ничего об этом не говорил?
Вероника опять покачала головой.
— Ну да, вряд ли Эббе первым делом кинется рассказывать тебе о ветряках. Ты так редко бываешь дома.
— Верно. — Вероника проглотила и этот плохо скрытый упрек. Она пыталась придумать, как бы выяснить то, что интересует ее саму.