В состоянии, близком к отчаянию, ощущая ужасную тошноту и усталость, Дина сошла с самолета в аэропорту Шарля де Голля. Она провела ночь в самолете, неотрывно глядя вперед и не разжимая пальцев рук. Из аэропорта она позвонила в госпиталь, но ей не сказали ничего нового. Дина взяла такси у стоянки аэропорта и, пока они мчались вперед, хранила молчание. Она сообщила водителю адрес американского госпиталя, сказав после этого только: «Aussi vite que possible»[43].
В стиле истинного галла он воспринял ее слова буквально. Деревья по сторонам дороги превратились в почти что зеленые пятна, которые Дина успевала разглядеть только краешком глаза, пока она напряженно смотрела вперед, замечая, как ловко водитель маневрировал, минуя или объезжая любые попутные препятствия. Она ощущала каждое биение пульса в своем теле, каждый стук сердца… Спеши… спеши… Vite[44]!
Ей показалось, что прошли часы, прежде чем они подъехали к бульвару Виктора Гюго и со скрежетом остановились перед большими двойными дверями. Дина быстро вынула из бумажника французские деньги, на которые она поменяла доллары в аэропорту. Не раздумывая, она протянула ему сто франков и быстро открыла дверь машины.
— Votre monnaie[45]? — Он вопросительно посмотрел на нее, но она покачала головой. Ей было не до сдачи. На ее лице с плотно сжатыми, превращенными в сплошную линию матового цвета губами, застыло выражение сильной душевной муки. Водитель понял все с самого начала, когда она дала ему адрес американского госпиталя. Он догадался.
— Ваш муж?
— Non, Ma fille[46]. — И снова ее глаза наполнились слезами.
Водитель кивком головы выразил ей свое сочувствие. «Какое горе». Он поднял ее небольшую кожаную сумку коричневого цвета с сиденья и открыл дверь. Постоял так какое-то мгновение с сумкой в руке, не отрывая от нее взгляда и пытаясь сказать что-то. У него была тоже дочь, и ему была понятна боль в ее глазах. Его жена испытала однажды подобное состояние, когда они чуть не потеряли сына. Он молча протянул Дине сумку. В какую-то долю секунды она взглянула на него, затем повернулась и направилась быстрыми шагами внутрь больницы.
Медсестра с недовольным выражением на лице сидела у окошка в приемной.
— Oui, madam?[47]
— Пилар Дьюрас. Ее номер палаты? — «О, Боже, мне нужен только номер ее палаты и ничего более… не говоритемне…»
— Четыреста двадцать пять. — Дина чуть было не издала вздох отчаяния. Но лишь быстро кивнула и пошла в указанном направлении. В лифте с ней ехали двое мужчин и женщина, направляясь на разные этажи. У них был вид энергичных европейцев, возможно, они были друзьями пациентов либо мужьями и женами; ни один из них не выглядел особенно расстроенным или озабоченным. Дина с некоторой завистью смотрела на них в ожидании своего этажа. Длинная, полная тревог поездка начала сказываться. Она не спала в полете, и ее мысли беспрестанно и беспорядочно переносились от Пилар к Бену. А что, если бы она разрешила ему поехать с ней? Ей так хотелось сейчас очутиться в его объятиях, почувствовать его теплоту, поддержку и спокойствие, ощутить особую нежность его слов.
На четвертом этаже двери лифта распахнулись, и она в нерешительности вышла. Перед ней возникли фигуры спешивших куда-то сестер, в небольшой группе спокойно беседующих людей она заметила спокойные лица докторов. И вдруг Дина почувствовала себя потерянной. Она проделала путь в шесть тысяч миль, чтобы увидеться с дочерью, которой, возможно, уже нет в живых. Внезапно ей показалось, что она совсем не может говорить по-французски, и как тогда она сможет найти Пилар среди этой сутолоки. Слезы застилали ей глаза. Едва преодолев приступы тошноты и головокружения, она медленно направилась к столу дежурной медсестры.
— Я ищу Пилар Дьюрас. Я ее мать. — Она и не пыталась сказать это на французском языке. Она просто не смогла. Она только молилась, чтобы нашелся кто-либо, кто бы смог ее понять. Большинство медсестер были француженками, но кто-то же говорит на английском. Кто-то же знает… кто-то поможет — отведет ее к Пилар, чтобы она увидела, что Пилар не в таком тяжелом состоянии…
— Дьюрас? — Сестра казалась озабоченной, когда она взглянула на Дину, а затем, нахмурившись, перевела взгляд на карту. У Дины внутри все сначала застыло, а потом окаменело. — О, да. — Она встретилась глазами с Диной и кивнула, отметив про себя, что эта невероятно бледная женщина, в страхе стоящая перед ней, наверное, больна.
— Мадам Дьюрас?
— Да. — Дина выдавила это из себя шепотом. Внезапно она ощутила, как каждый миг поездки стал сказываться на ней. Она уже больше не могла вынести этого. Ей даже захотелось увидеть рядом Марка.
— Мадам Дьюрас, с вами все в порядке? — В голосе молодой женщины в белом халате был заметен сильный акцент, но она говорила достаточно бегло. Дина пристально смотрела на нее. Она не была полностью уверена в этом, так как почувствовала себя на грани обморока.
— Я должна… Я думаю… Можно, я сяду? — Она рассеянно оглянулась и затем в одно мгновение с изумлением ощутила, как все вокруг превращается в серые тона и исчезает. Впечатление было подобно тому, какое возникает во время исчезновения картинки на экране испортившегося телевизора, когда постепенно… постепенно происходит ее угасание. Все, что она услышала в конце, напоминало слабое жужжание. А затем она почувствовала руку на своем плече.
— Мадам Дьюрас? Мадам Дьюрас? — Это был голос той же медсестры, и Дина не смогла сдержать улыбку. У нее был такой приятный тембр… такой приятный… Дине невероятно захотелось спать. Ей захотелось уплыть далеко-далеко, но рука прочно держала ее. Внезапно она ощутила что-то прохладное сначала на шее, а потом на голове. Картинка вернулась на экран. На нее смотрели сверху вниз десятки лиц. Она хотела было подняться, но чья-то рука сразу же остановила ее, и двое молодых мужчин стали говорить о чем-то важном по-французски. Они хотели отправить ее в отделение реанимации, но Дина отчаянно замотала головой.
— Нет, нет, я чувствую себя нормально. Я очень долго летела из Сан-Франциско и не ела целый день. На самом деле я страшно устала и… — Слезы снова начали скапливаться в краешках ее глаз, хотя она пыталась сдержать их. Черт возьми, зачем они хотели отправить ее в реанимацию? — Я должна видеть свою дочь. Пилар… Пилар Дьюрас.
Ее слова, видимо, остановили их. Двое молодых врачей посмотрели внимательно на нее, затем согласно кивнули. Они поняли все. Через мгновение ей помогли встать на ноги, поддерживая за локти с двух сторон; молодая сестра поправила на ней юбку. Кто-то принес стул, а одна из медсестер дала ей стакан воды. Через минуту все окружавшие ее разошлись, за исключением двух медсестер, одной молодой и другой постарше.
— Я очень сожалею, — сказала Дина.
— Не стоит. Вы очень устали. Вы так долго добирались. Мы понимаем. Мы скоро отведем вас к Пилар. — Сестры обменялись взглядом, и старшая из них едва заметно кивнула.
— Благодарю вас. — Дина сделала еще один глоток воды и протянула стакан. — Доктор Киршманн здесь? — Сестра отрицательно покачала головой.
— Он ушел незадолго до полудня. Он был с Пилар всю ночь. Они делали ей операцию, вы знаете.
— По поводу ног? — Дина вдруг задрожала снова.
— Нет. Головы.
— Ей стало лучше?
Возникла некоторая пауза.
— Ей лучше. Пойдемте, вы убедитесь сами. — Она встала рядом, чтобы помочь ей подняться, но Дина мгновенно выпрямилась, ругая себя за то, что потеряла столько времени.
Они прошли вниз через длинный розового цвета холл и наконец остановились у белой двери. Сестра посмотрела на Дину долгим пристальным взглядом, а затем медленно открыла дверь. Дина сделала несколько шагов вперед и почувствовала, как у нее все похолодело внутри. Впечатление было такое, что она задыхается.
Пилар была вся забинтована, масса трубок и аппаратов были подведены к ней. В одном углу тихо сидела сестра сурового вида; по крайней мере, три монитора выдавали непонятную для нее информацию. Пилар была еле видна из-за бинтов, а ее лицо было неузнаваемо из-за массы трубок.
Но на этот раз Дина не упала в обморок. Она оставила сумку там, где стояла, и, улыбаясь, направилась решительным шагом вперед, пока сопровождавшая ее сестра наблюдала за ней, обменявшись взглядом с сестрой, дежурившей в палате. Последняя подошла к Дине, но та не замечала ее. Дина продолжала идти к кровати, скрывая слезы за разрывающей душу улыбкой и молясь о том, чтобы ей хватило сил.
— Привет, бэби, это мама. — Из кровати раздался тихий стон, и детские глаза стали следить за ее движением. Было нетрудно заметить, что Пилар узнала ее и все поняла. — Все будет замечательно. Просто замечательно… — Она встала рядом с кроватью и дотронулась до руки Пилар, свободной от бинтов, а затем нежно в легком прикосновении, чтобы не причинить боль, взяла ее руку в свои ладони, поднесла к губам и поцеловала пальчики ее маленькой девочки. — Все будет в порядке, моя любимая, ты поправишься.
Девочка издала какой-то непонятный звук.
— Тише… ты поговоришь со мной потом. Не сейчас. — Голос Дины прозвучал едва слышно, но вполне решительно.
Пилар покачала головой.
— Я…
— Тише… — У Дины был страдальческий вид, а глаза Пилар смотрели вопрошающе.
— Ты что-то хочешь? — Дина наблюдала за ней, но не прочла ответа в ее глазах. Дина посмотрела на сестру. Может быть, ей больно? Та приблизилась, и они вместе наблюдали в ожидании, что Пилар что-то попытается передать.
— Ра… да… ты… пришла. — Шепотом произнесенные отрывочные слова донеслись из кровати; это наполнило душу Дины состраданием, и ей захотелось заплакать. Слезы появились у нее на глазах. Продолжая держать руку Пилар, она заставила себя улыбнуться.