Дом Бена, небольшой, но очень уютный, был совсем не похож на его коттедж в Кармеле. Коттедж был больше и выдержан в природных тонах, господствовавших на пляже. В убранстве преобладали выбеленные песочные, бежевые и белые тона, сероватые цвета запыленных деревьев и неотбеленной шерсти. Городской же дом, уютно примостившийся на Телеграф-Хилл и битком набитый картинами и книгами, напоминал изящную брошку, приколотую к темной ткани.
Нежно-бежевый цвет стен служил удачным фоном для двух картин, которые Бен повесил в комнате. На полу из старого полированного дерева лежал восточный ковер, но он был далеко не такой тонкой работы, как тот, который Марк много лет назад привез из Ирана. Маленький домик Бена не выставлял себя напоказ – это было теплое, уютное жилище, в котором Бену явно нравилось находиться, где он с удовольствием проводил вечера с художниками или старыми друзьями. Камин часто использовался по назначению, красивую латунную подставку для дров Бен нашел во Франции и привез домой. В углу комнаты стояла виолончель, прислоненная к стене. У Бена были также небольшое пианино и гитара. На старинном английском письменном столе стоял бронзовый бюст Сезанна. Во всем доме царил художественный беспорядок, своего рода элегантный кавардак. Действительно ценные вещи соседствовали с другими – и их было большинство, – представляющими ценность только для самого Бена и тех, кто его любил.
И гостиная, и маленькая желтая спальня несли на себе отчетливую печать личности Бена. Окна спальни выходили на восток, на залив, а сама комната была такой же яркой, как утреннее солнце. В спальне был крошечный балкон, на котором, кроме цветущих растений, стояло два выгоревших, но от этого не менее удобных складных кресла с парусиновыми сиденьями.
В доме, естественно, была кухня; была там и еще одна комната, в которой Бен работал. Здесь хранилось несколько редких картин, множество папок и стоял письменный стол. Наличие этой комнаты давало Бену возможность работать дома; как и его немецкий автомобиль, она была практичной, но не роскошной.
Осматривая дом, Динна увидела, что и в этой комнате заметно общее для всего дома сочетание удобства и стиля. Бену каким-то образом удалось объединить и то и другое в своей, только ему присущей манере.
Динна нашла шелковый халат Бена, синий с черным, надела его и вышла на балкон. Здесь она села в парусиновое кресло. Ткань, когда-то ярко-зеленая, как оперенье попугая, выгорела на солнце и приобрела бледно-зеленый цвет лайма. Динна вытянула ноги и подставила лицо солнцу. Она думала о Бене. Где он сейчас, в галерее? На деловом ленче? Или подписывает чеки вместе с Салли? А может, разговаривает с Густавом? Динне нравился образ жизни Бена, нравилось, как он ведет дела, как общается с людьми, с ней. Она поймала себя на мысли, что предложение готовить завтрак по очереди – соблюдать демократию, как выразился Бен, – ей даже нравится. Это очень приятный образ жизни. Полы халата немного распахнулись, Динна почувствовала на своем теле тепло солнечных лучей и улыбнулась. Через некоторое время она вернется домой и будет рисовать, но еще не сейчас. Пока ее вполне устраивало, что она просто греется на солнышке, как кошка, и думает о Бене.
– Grazie Signore... Signora Duras[7].
Консьерж в отеле «Хасслер» официально поклонился Шанталь и Марку. Они только что выписались из отеля, и Марк одарил консьержа более чем щедрыми чаевыми. У входа в отель их уже ждал автомобиль с водителем, чтобы отвезти в аэропорт, чемоданы были уже уложены в багажник.
– Ты уверена, что поступаешь правильно?
– Абсолютно уверена.
Однако решение Шанталь беспокоило Марка. Раньше она никогда не бывала такой упрямой. Но на этот раз Шанталь уперлась и заявила, что не собирается прятаться в Сан-Ремо или каком-то другом городке на Ривьере. Она пожелала вернуться в Париж и ждать Марка там, пока он будет навещать свою семью на мысе Антиб. Не для того ли, чтобы иметь возможность увидеться в выходные с любовником, тем самым мужчиной, который сделал ей предложение? Марк не мог не помнить об этой скрытой угрозе. Его душила острая ревность.
– И чем же конкретно ты собираешься заниматься в этот уик-энд?
В голосе Марка отчетливо слышались металлические нотки, но Шанталь спокойно встретила его взгляд. Водитель отъехал от тротуара, и автомобиль влился в поток транспорта.
– Зайду в свой офис. Не могу же я свалить всю работу на плечи Мари-Анж. Достаточно уже того, что мне приходится бросать все на нее всякий раз, когда я уезжаю с тобой. Раз уж у меня будет время, я вполне могу зайти и посмотреть, как идут дела.
– Твоя преданность работе очень похвальна, это что-то новенькое.
Марк очень редко говорил с Шанталь с сарказмом, но сейчас был именно тот случай.
– Нет, это вовсе не новость, просто ты редко бываешь рядом, когда это происходит. А что, по-твоему, я собиралась делать?
– Шанталь, я хорошо помню, что ты мне сказала вчера.
– Я сказала, что кое-кто попросил меня стать его женой. Я же не говорила, что приняла предложение.
– Это, конечно, большое утешение. Однако осмелюсь предположить, что он сделал тебе предложение не после парочки встреч за ленчем и одного совместного чаепития. Полагаю, вы довольно близко знакомы.
Шанталь не ответила, бесстрастно глядя в окно. Марк-Эдуард старался не подавать виду, что его это бесит. В конце концов, чего она от него ждет? Он не может проводить с ней больше времени, чем проводит сейчас, и сделать ей предложение он тоже не может. У него уже есть жена, Динна.
Шанталь ответила на удивление мягко:
– Не волнуйся из-за этого.
– Спасибо. – Марк вздохнул, взял ее за руку, и его плечи поникли. – Дорогая, я люблю тебя, пожалуйста, постарайся меня понять.
– Я и стараюсь. Даже больше, чем ты думаешь.
– Я понимаю, тебе трудно, но и мне нелегко. Хотя бы не устраивай соревнования между собой, Пилар и моей матерью. Это несправедливо. Я же должен с ними видеться.
– Может быть, это и так.
В голосе Шанталь неожиданно послышалась такая глубокая грусть, что Марк растерялся. Будь он менее рациональным человеком, он бы, наверное, послал к черту все разумные доводы и взял Шанталь с собой. Но Марк не мог так поступить.
– Дорогая, мне очень жаль. – Он мягко обнял ее за плечи и привлек к себе. Шанталь не сопротивлялась. – Я постараюсь что-нибудь придумать, хорошо?
Она молча кивнула, но по ее щеке скатилась одинокая слезника. В сердце Марка что-то дрогнуло.
– Меня не будет всего несколько дней, я вернусь в воскресенье вечером, и мы сможем пообедать у «Максима» до отъезда в Афины.
– Когда мы уезжаем?
– В понедельник или во вторник.
Шанталь снова кивнула. Всю дорогу до аэропорта Марк крепко обнимал ее.
Динна открыла входную дверь, остановилась и прислушалась. Тихо, выходной Маргарет еще не кончился, и в доме никого не было. Динне не верилось, что она ушла из дома всего восемнадцать часов назад. Казалось, с тех пор прошли недели, месяцы, может, даже годы. Когда она закрывала за собой дверь, ее сердце бешено колотилось. В доме Бена было так тихо, так спокойно. Она приняла ванну и оделась. На балконе резвились две птички. Динна немного понаблюдала за ними, а затем стала убирать постель, слушая одну из записей, обнаруженных у Бена. Перед тем как уйти, она заглянула в кухню и взяла из большой корзины сливу. Динну не покидало ощущение, что это и ее дом тоже, не только Бена, что они живут здесь много лет. А теперь она снова оказалась в доме Марка, в доме месье и мадам Дюра. Динна посмотрела на фотографию в серебряной рамке, сделанную в их первое лето на мысе Антиб. Неужели это была она? Неужели это она, неестественно улыбаясь, стоит с бокалом белого вина в руке, пока Марк разговаривает с матерью, лицо которой скрыто огромной соломенной шляпой? Сейчас, глядя на этот снимок, Динна снова почувствовала ту же неловкость, что и тогда. Ей было неловко даже находиться в этой комнате. Она стояла в дверях бледно-зеленой шелковой гостиной с большим обюссонским ковром на полу и ловила себя на мысли, что ее бросает в дрожь от одного только взгляда на эту комнату. Но это ее дом, здесь ее место – здесь, а не в маленьком домике на холме, где она провела ночь с посторонним мужчиной. И как ее только угораздило?
Динна сняла босоножки, босиком вошла в холодную зеленую гостиную и осторожно присела на диван. Что она натворила? Она изменила Марку – впервые за восемнадцать лет брака, причем это казалось ей совершенно нормальным, даже естественным. Целую ночь она прожила с ощущением, будто она знать не знает никакого Марка, будто она замужем за Беном. Динна потянулась за другой фотографией в серебряной рамке – за снимком Пилар – и заметила, что ее рука дрожит. Пилар была сфотографирована в костюме для тенниса, этот снимок тоже был сделан на юге Франции. Глядя на фотографию застывшим взглядом, Динна словно впала в оцепенение, она даже не сразу услышала, что кто-то звонит в дверь. Только через несколько минут она поняла, что за дверью кто-то есть.
Динна вскочила и поставила фотографию Пилар на место. Пока она шла к двери, в ее голове лихорадочно проносились мысли: «Кто там? Кто узнал? Вдруг это Бен?» Сейчас она не была готова встретиться с Беном. То, что они сделали, – неправильно, такого не должно быть. Ей необходимо сказать ему об этом, остановить его, пока не поздно, пока ее правильная, упорядоченная жизнь не расползлась по швам, пока...
– Кто там?
– Посылка.
Динна неохотно открыла дверь и увидела мальчишку-посыльного.
– Но я ничего не заказывала...
И тут Динна поняла: это цветы, цветы от Бена. Ее первой мыслью было отказаться, отослать цветы обратно, сделать вид, будто того, что произошло этой ночью, не было и никогда не будет. Но она протянула руки, взяла сверток и внесла его в дом. В холле Динна прочла на приложенной к цветам карточке:
«Любимая, поторопись домой. Жду тебя в пять.
Люблю, Бен».