После завтрака мы с Синклером совершили церемониальное путешествие по острову, стараясь ничего не пропускать. Мы вышли через ворота, которые вели на кладбище. Там мы осмотрели все старые надгробия, заглянули в оконные проемы старинной церкви, а затем перелезли через изгородь и, приковав к себе внимание целого стада коров, побрели по полю к берегу озера. Потревожив парочку диких крякв, мы устроили соревнование по запуску «блинчиков» — кто бросит дальше. Синклер победил. Потом мы пошли по причалу, чтобы взглянуть на дырявую старую лодку, которой было чертовски сложно управлять, и наши шаги эхом отдавались над провисшим настилом.
— Когда-нибудь, — сказала я, — эти доски провалятся.
— Нет смысла чинить причал, если им никто не пользуется, — разумно возразил Синклер.
Мы направились дальше вдоль кромки воды и пришли к раскидистому буку, в ветвях которого когда-то построили шалаш, а затем вступили в березовую рощицу, где деревья печально роняли листья, и снова повернули к дому через группу хозяйственных построек: брошенных свинарников и курятников, конюшен и старого каретного сарая, который давно уже использовался в качестве гаража.
— Пойдем покажу тебе свою машину, — сказал Синклер.
Мы какое-то время сражались с засовами; наконец массивная дверь сарая со скрипом распахнулась. Внутри рядом с большим и исполненным величия «даймлером» моей бабушки стоял темно-желтый «лотус элан», спортивный, низкий автомобиль с черным откидным верхом. От него буквально разило опасностью.
— И как давно он у тебя? — спросила я.
— О, около полугода.
Синклер сел за руль и, задом выехав из гаража, принялся демонстрировать мне, как маленький мальчик показывает новую игрушку, разнообразные достоинства автомобиля: стекла с электрическим приводом, хитрое устройство, которое приводило в движение складной верх, автоматическую охранную сигнализацию, колпаки на фарах, которые опускались и поднимались, будто исполинские веки. Двигатель рычал, как разозленный тигр.
— Какую скорость он развивает? — осведомилась я встревоженно.
Синклер пожал плечами.
— Сто двадцать — сто тридцать.
— Только не со мной, я на это не согласна.
— Подожди, пока тебя пригласят, трусишка.
— По этим дорогам и на скорости шестьдесят опасно ездить — можно вылететь на обочину.
Кузен вышел из машины.
— Ты не собираешься поставить ее обратно? — спросила я.
— Нет. — Он взглянул на часы. — Мне нужно ехать, я договорился пострелять голубей.
Услышав это, я осознала, что я дома. В Шотландии мужчины то и дело ездят стрелять, независимо от того, какие планы имеет на них женский пол.
— Когда вернешься? — поинтересовалась я.
— Вероятно, к чаю, — ответил Синклер и улыбнулся. — Вот что я тебе скажу: после чая мы с тобой прогуляемся к Гибсонам. Они ждут не дождутся, когда увидят тебя. Я пообещал им, что мы придем.
— Хорошо. Так и поступим.
Мы вернулись домой — Синклер пошел переодеться и взять стрелковое снаряжение, а я поднялась к себе и принялась распаковывать вещи.
Когда я вошла в комнату, меня бросило в озноб, и я поняла, что уже начинаю скучать по калифорнийскому солнцу и центральному отоплению. Хотя «Элви» с его толстыми стенами был обращен к югу, в каминах постоянно горел огонь и грелись галлоны с горячей водой, в спальнях, тем не менее, было холодно. Я разложила одежду по пустым ящикам и пришла к выводу, что, хотя она отлично стирается, не мнется и якобы устойчива к холодам, согреть меня она не сможет. Чтобы нормально жить в Шотландии, мне придется купить теплые вещи. Тут меня озарила счастливая мысль, что бабушка, вероятно, поможет мне с этим.
Я спустилась вниз и столкнулась с ней в дверях кухни — бабушка выходила оттуда в резиновых сапогах, древнем дождевике и с корзинкой в руках.
— Ага! Ты-то мне и нужна! — воскликнула она. — Где Синклер?
— Поехал пострелять.
— Ах, да, точно, он говорил, что в обед его не будет… Пойдем поможешь мне собрать брюссельскую капусту.
Я нашла старые сапоги и пальто, и мы вышли в тихое утро, только на этот раз направились в обнесенный стенами огород. Уилл, садовник, уже был там. Он поднял глаза, когда мы появились, перестал копать и, ловко переступая через свежевскопанные грядки, подошел к нам и протянул мне свою запачканную руку.
— Э, — сказал он, — давненько ше ты не была у наш в «Элви». — Он не всегда говорил отчетливо, так как носил свой зубной протез только по воскресеньям. — И как там шизнь, в Америке?
Я немного рассказала ему о жизни в Америке, и он спросил меня об отце, а я его — о миссис Уилл, которая, похоже, захворала, впрочем, как обычно. А затем он вернулся к своим грядкам, а мы с бабушкой отправились собирать капусту.
Наполнив корзину, мы направились назад, к дому, но утро было необыкновенно свежим и тихим, и бабушка предложила еще немного погулять, поэтому мы обошли дом вокруг и завернули в сад, где сели на выкрашенную белой краской чугунную скамью. Так мы и сидели, устремив взор на горы, возвышающиеся за озером. Цветочный бордюр в саду был сделан из георгинов, цинний и фиолетовых новобельгийских астр, а траву, усыпанную жемчужными капельками росы, покрывали темно-красные листья американского клена.
— Я всегда любила осень, — сказала бабушка. — Некоторые считают, что осень — грустная пора, но на самом деле красоты в ней намного больше, нежели грусти.
Я процитировала: «Сентябрь настал, и осень Мои умножает силы».
— Откуда это?
— Это Льюис Макнис. А твои силы умножаются осенью?
— Ну, когда-то точно умножались, но это было лет двадцать назад. — Мы засмеялись, и бабушка сжала мою руку. — О Джейн, как же я рада, что ты вернулась!
— Ты так часто писала, и я бы приехала раньше… Но правда не могла.
— Конечно, конечно. Я понимаю. И это было эгоистично с моей стороны — продолжать настаивать.
— А те письма, которые ты писала моему отцу… Я ничего о них не знала, но я бы заставила его ответить.
— Твой отец всегда был очень упрямым, — бабушка пристально посмотрела на меня своими пронзительными голубыми глазами. — Он не хотел, чтобы ты ехала?
— Я приняла решение, и он смирился. Кроме того, там был Дэвид Стюарт, поэтому отец вряд ли стал бы сильно возражать.
— Я боялась, что ты не сможешь оставить его одного.
— Я и не оставила бы его… — Нагнувшись, я подобрала с земли опавший кленовый лист и стала рвать его на мелкие кусочки. — Но он теперь не один.
Бабушка снова посмотрела на меня искоса.
— Не один?
Я печально посмотрела на нее. Она всегда придерживалась высоких нравственных принципов, но никогда не строила из себя святошу.
— Линда Лэнсинг. Актриса. И его нынешняя подружка.
— Ясно, — помолчав, ответила бабушка.
— Нет, не думаю, что тебе ясно. Но она мне нравится, к тому же она за ним будет присматривать… Во всяком случае, пока я не вернусь.
— Не понимаю, — сказала бабушка, — почему он до сих пор не женился снова.
— Вероятно, потому, что он не задерживался ни в одном месте достаточно долго для того, чтобы объявить о предстоящем браке.
— Неужели он совсем не думает о твоем будущем? Ведь из-за него у тебя нет возможности уехать, вернуться сюда, в Шотландию, и увидеться со всеми нами, или построить какую-нибудь карьеру.
— Я не хочу никакой карьеры.
— Но в наше время каждая девушка должна быть способна сама о себе позаботиться.
На это я сказала, что меня вполне устраивает то, как обо мне заботится отец, а бабушка заявила, что я такая же упрямая, как и он, и спросила, разве нет никакого занятия, к которому у меня лежит душа.
Я глубоко задумалась, но смогла вспомнить только то, как в восемь лет хотела пойти в цирк и ухаживать там за верблюдами. Я подумала, что бабушка вряд ли такое оценит, поэтому сказала:
— Да вроде нет.
— О, бедная моя Джейн.
Я почувствовала в этих ее словах некий упрек в адрес отца и поспешила за него заступиться:
— И вовсе я не бедная. Я не ощущаю, что мне чего-то не хватало. — Но тут же добавила, чтобы смягчить свои слова: — Кроме разве что «Элви». Мне действительно очень не хватало «Элви». И тебя. И всего этого.
Бабушка никак не ответила. Я бросила порванный кленовый листок и нагнулась за другим. Затем произнесла, собравшись с духом:
— Дэвид Стюарт рассказал мне о дяде Эйлвине. Я ничего не говорила Синклеру… Но… Мне жаль… Я имею в виду, что он был так далеко и все это.
— Да, — сказала бабушка. Ее голос ничего не выражал. — Но ведь он сам это выбрал… Жить в Канаде и в конце концов умереть там. Понимаешь, «Элви» никогда для него много не значило. Эйлвин был неусидчивым человеком. Ему всегда нужно было общаться с огромным количеством разных людей. Он любил разнообразие во всем, что делал. А «Элви» — не самое подходящее с этой точки зрения место.
— Странно: мужчина, которому скучно в Шотландии… Это же край, сотворенный для мужчин.
— Да, но видишь ли, Эйлвину не нравилось охотиться, и он никогда не питал склонности к рыбалке. Все это казалось ему скучным. Он любил лошадей и скачки. Он был просто одержим скачками.
Я осознала, не без удивления, что это был первый раз, когда мы с бабушкой говорили о дяде Эйлвине. Не то чтобы этой темы раньше избегали: нет, просто прежде мне было совершенно неинтересно. Но теперь я поняла, как мало о нем знала, и это показалось мне очень странным… Я даже не представляла, как он выглядел, ибо моя бабушка, в отличие от большинства женщин ее поколения, не питала слабости к семейным фотографиям. Все снимки, которые у нее были, она аккуратно убирала в альбомы, а не выставляла напоказ в серебряных рамках на громадном пианино.
— Что он был за человек? — спросила я. — Как он выглядел?
— Выглядел? Он выглядел так, как сейчас выглядит Синклер. Он был очень обаятельным… Бывало, войдет в комнату, и все женщины, которые в ней находятся, расцветают прямо на глазах, начинают улыбаться и кокетничать. Забавно было смотреть…
Я уже собиралась спросить бабушку о Сильвии, но она взглянула на часы и снова приняла деловой вид.