Максим Фридрихович жарил яичницу-глазунью, которая у него отлично получалась. Дима накрывал на стол. Тихонько наигрывало радио – что-то местное, заунывное, бесконечное…
Вдруг музыка прервалась, и бархатистый мужской голос стал читать стихи.
– Хафиз… – сказал грустно Кесслер. – Какой все-таки красивый персидский язык! Не устаю восхищаться.
Шипя и постреливая маслом, дожаривалась глазунья, грелась вода для кофе… А Кесслер, вторя мягкому баритону, негромко переводил:
Ночь темна, свирепы волны, глубока, страшна пучина —
Там, на берегу, счастливцы знают ли, что тонем в море?
У хозяев радиомастерской были тревожные дни: «отец» и «сын» жили в ожидании радиограммы из Москвы, от которой многое зависело.
Перед Димой часто маячило озабоченное лицо Горина, а в ушах звучали присказки Денисенки. Что-нибудь в таком роде: «Я это сделал дважды – первый и последний раз…» Воркотня Миши всегда возникала на нервной почве – или от больших удач, или от надвигающихся неприятностей.
Как все легко и благополучно в сказках – что в русских, что в иранских – и как трудно в жизни! В России чудеса творила добрая Жар-птица. Здесь – огромная Симорг, свившая гнездо для своих птенцов на высоченной чинаре. «Я дам тебе свои перья, – сказала она принцу, тот убил дракона, покушавшегося на ее малышей. – Зажги одно перо, и я спасу тебя, где бы ты ни был»…
Варгасов знал: их никогда не бросят в беде. Лишь, бы успели…
Как-то Величко с гордостью сказал Диме:
– Нас с тобой приглашает к себе герр Редер!
Варгасов удивился: сколько времени они в Тегеране, а «коммерсант» Хайнц Редер не давал о себе знать. Что это вдруг младший Кесслер ему понадобился?
В назначенный день и час, минута в минуту, как и подобает пунктуальному немцу, Варгасов стоял на проспекте Саади; около замысловатых чугунных ворот редеровского особняка. А еще через мгновение, очутившись в сумрачном вестибюле и удивленно оглядываясь в поисках Величко, Дима услышал вкрадчивый голос:
– Вы ищете Григория Степановича? Он не придет.
Перед Димой возник плотный мужчина среднего роста в полосатом модном костюме, хорошо скрывавшем кругленькое, явно пивное, брюшко. Это был Хайнц Редер.
– У меня сегодня несколько изменились обстоятельства, и я перенес нашу встречу. А вам дозвониться не успел….
Варгасов хотел откланяться, но Редер запротестовал:
– Тут уж моя вина, я должен был вас предупредить! А раз уж так получилось, пройдемте в комнату, поговорим. Я хоть и наслышан о вас, все же хотел бы узнать получше сына такого достойного человека, как Макс Кесслер…
Сидя в мягких креслах у низкого круглого столика, они перебрасывались незначительными фразами в ожидании, пока молодая персиянка подаст традиционный чай. Дима мало видел лиц местных женщин: многие носили чадру, поэтому с любопытством рассматривал девушку.
Служанка Редера была одета по-европейски. Темно-сиреневое платье, на котором ярко выделялся белоснежный фартучек… Ажурные чулки… Туфли на высоких каблуках… Но синяя сурьма, которой были подведены веки, и совершенно прямая линия бровей, созданная с помощью усмы – типично иранская косметика, – плохо гармонировали с кокетливой крахмальной наколкой в смоляных волосах.
Гладкие оливковые щеки девушки зарделись – ее смущал варгасовский взгляд. Наверное, поэтому она делала все не так быстро, как хотелось бы хозяину. И он, дымя в одиночестве сигарой – Дима не составил ему компанию, ѕ хмуро смотрел на служанку.
Когда она справилась с чашками, тарелками, различными сладостями, Редер бросил ей сквозь зубы: «Убирайся» – и жестом пригласил Диму приступить к чаепитию.
Но тот все еще смотрел вслед служанке – на ее осиную талию, перехваченную завязками фартука, на глянцево блестевшую тяжелую гору кос на затылке – и думал: «Вот такими, очевидно, бывают гурии, населяющие рай… Жаль только, что рука подкачала…» Дима обратил внимание, что правая кисть изуродована большим родимым пятном.
– Каковы ваши дальнейшие планы? – вернул его к действительности Редер.
– Хотелось бы получить высшее образование, – не задумываясь, ответил Варгасов. – Я, правда, уже не так молод, но желание это, – Дима грустно улыбнулся, – давнее: в России осуществить его было нельзя…
– А что, если вам получить военную специальность в Париже? – огорошил гостя Редер. – Знакомый вашего отца по корпусу Баратова, полковник Смирнов, служит во французском Генштабе. Думаю, он не откажется оказать содействие сыну своего сослуживца? И для Германии была бы польза…
– Смирнов? – переспросил Варгасов, рассеянно глядя на холеное лицо «коммерсанта», на ровную ниточку его прямого пробора, на идеально лежащую благодаря бриллиантину черную шевелюру, на крупный, с горбинкой нос и прячущиеся в припухших веках темные глаза…
– Смирнов, говорите? – все еще медлил с ответом Дима. А сам лихорадочно соображал, как бы ему «зарубить» этот вариант. Варгасову нужно в Берлин, а не в Париж, не в Лондон! Сколько можно доставать правой рукой левое ухо? И так – вон куда забрались, чтобы осуществить свой план! А время идет, Германия вооружается…
– Вспомнил! – обрадовался Дима. – Это же непосредственный начальник отца! Он часто замещал военного атташе. О, я с удовольствием поеду во Францию. Здесь довольно тоскливо… И военная карьера меня вполне устраивает. Что может быть приятнее, чем пойти по родительским стопам! Только, только…
– Что?
– Мне кажется, у полковника с отцом были весьма прохладные отношения.
Редер нахмурился:
– Вы не путаете?
– Ну что вы! Нет. Я все хорошо припомнил: отец ведь часто рассказывал мне о тех годах!
– М-да-а… – Хозяин призадумался. – Ну а если не Париж, а Берлин?
Варгасов несколько скис, и это не укрылось от Редера. Но молодой человек скоро взял себя в руки, что с удовольствием отметил Редер: растерянность и разочарование владели младшим Кесслером недолго.
– Берлин – тоже интересный город. Но у нас ведь там никого! Родственники поумирали, знакомых нет…
– Это не важно. Найдутся люди, которые вам помогут. Тем более в таком благородном деле, как возвращение немцев на землю их предков!
Редер встал, давая понять, что встреча окончена. Тотчас появилась тоненькая служанка и, покачиваясь на высоких каблуках, принялась убирать посуду.
Девушка торопливо собирала на поднос чашки, а Варгасов невольно смотрел на фиолетовое пятно причудливой формы и снова жалел ее. Будто кто тавро поставил!
Уже в вестибюле Редер дружески положил Диме руку на плечо:
– Поскольку все пока весьма проблематично, я не хотел бы, чтобы о нашем разговоре кто-либо знал… Даже господин Величко.
– Как вам будет угодно, – почтительно склонил голову Варгасов.
А Редер, что-то прикинув в уме, продолжал:
– Впрочем… Впрочем, ему не надо говорить и о том, что встреча наша состоялась. Пусть думает, что я и до вас не дозвонился. Старик самолюбив. Еще обидится! Верно?
– Абсолютно верно! – отчеканил Дима.
Хозяин особняка улыбнулся и демократично протянул юноше руку: четкость ответа была оценена по заслугам, Редер недаром числился человеком Макса Оппенгейма, известного археолога, попутно возглавлявшего немецкую разведку на всем Ближнем Востоке.
И все же Редер не до конца поверил тому приятному впечатлению, которое производят деловитые, немногословные, безоговорочно принявшие идеи национал-социализма отец и сын! Наверное, поэтому поручил своей служанке следить за ними… Но тут-то гepp Хайнц просчитался… Да, такой опытный человек, как «коммерсант» Редер, мог бы, конечно, не делать примитивных ошибок! Ну, кто поручает слежку человеку, имеющему «особые приметы»?
С того самого момента, когда в одном из лабиринтов «Эмира» с Кесслерами поравнялась семенящая фигурка в черном, а потом та же женщина протянула торговцу, у которого покупали сладости отец с сыном, серебряную мелочь и из-под шелкового покрывала вынырнула маленькая ручка, изуродованная фиолетовым родимым пятном, Дима был настороже.
И не напрасно! Нет-нет да и мелькало это клеймо перед варгасовским взором: в кинотеатре, книжной лавке, в чайхане… Изящные пальчики с одинаковой ловкостью отсчитывали монеты, держали зеркальце, листали древние пожелтевшие страницы… Что еще они умели? Очевидно, многое.
Ну а когда труды этой девицы не увенчались успехом, Редер придумал кое-что посерьезнее: предварительно сговорившись с Величко, он решил устроить Кесслерам своеобразный «экзамен». Заключался он в следующем.
Племянник Григория Степановича, Алеша, должен был «проговориться» Диме, что против одного из советских торговых работников, Орехова, готовится провокация. Тот давно вел переговоры с фирмой «Памбук» о закупке большой партии хлопка. Но когда Орехов зайдет, чтобы обговорить последние детали контракта, в контору фирмы, помещавшуюся рядом со складом, ему неожиданно откажут. Затративший много времени и сил на всю эту операцию, тот может погорячиться. После его ухода на складе вспыхнет пожар, и обвинят, конечно, Орехова.
«Если Кесслеры советские агенты, – решил Редер, – Орехов на склад не явится: они предупредят его…»
Но Кесслеры без санкции Москвы не могли пойти на этот шаг. А указаний от «Питера» все еще не было, хотя день визита неумолимо приближался…
Вот чем они были встревожены.
Максим Фридрихович по инерции переводил звучащие из золотистого шелкового квадрата приемника, любовно собранного ими самими, стихи. И вдруг запнулся, произнося: «Я хотел у ног ее умереть, догореть хотел, как свеча…»
Дима с горечью увидел, что крупные, всегда печальные глаза Кесслера наливаются слезами, и поспешил отвернуться. А как часто прятался Дима в тень платана, чтобы Максим Фридрихович не заметил его, когда навещал тупичок около хиабана Надыри, где они когда-то жили с Ольгой-ханум, когда подолгу стоял против их бывшего дома.
Наскоро выпив кофе и не получив от вечерней трапезы удовольствия, они разошлись по своим углам. Варгасов лежал на кушетке с томиком стихов – самый верный способ снять усталость и напряжение, – а в голове прокручивалось только что услышанное? «Я хотел у ног ее умереть, догореть хотел, как свеча…»