им все по полочкам. И на одной из них будет написано — «в утиль». Туда мы сложим, что уже завершилось, независимо от нашего принятия: боль, обиды, наивные мечты и ложную надежду.
Мы не можем тащить их в третий возраст, потому что ресурсы, необходимые для их поддержания, исчерпаны. Мы не можем больше терпеть никакой боли: ни душевной, ни физической. Боль — крик тела о незавершенном эмоциональном процессе.
Мы должны вернуть себе детскую нетерпимость к боли. В процессе взросления мы учимся ждать и терпеть. Но мы должны научиться разделять, что нужно перетерпеть, а что ни в коем случае нельзя. Родители должны были научить нас отличать полезное и необходимое от повреждающего и опасного. Но со многими этого не произошло.
Если мы научились терпеть боль, чтобы нас не бросили или не пристыдили, то это становится моделью уничтожения себя. Мы словно позволяем разрушению перейти с внешнего периметра во внутренний. Не идентифицировав внешнего врага, мы становимся враждебны по отношению к себе. Но как быть, когда ты ребенок, а внешний враг — твой самый близкий человек? Здесь мы сталкиваемся с тем, что страшнее смерти. С риском брошенности. А это смерть без конца.
Состояние брошенности как ожидания смерти гораздо травматичнее, чем сама смерть. Люди, приговоренные к смерти, испытывают ужас от неопределенности. У нас есть врожденная потребность в структурировании времени. Нам очень важно иметь какие-то точки опоры, определенность. Поэтому первым делом, приезжая в новое место, мы начинаем ориентироваться. «Во сколько процедуры, обед, прогулки?» — спрашиваем мы в регистратуре санатория. Мы приходим на семинары и интересуемся: «Когда перерыв, когда мы закончим?» Нам нужно структурировать время, тогда мы успокаиваемся и можем нормально функционировать.
Отсутствие расписания и планирования делает наше существование похожим на переживание полета в бездну. Поэтому для ребенка ощущение смерти и понятие о смерти — это не финал, не точка, а ужас. Многие взрослые, испытавшие в детстве травму брошенности, при упоминании смерти, а иногда просто расставания или завершения, как будто проваливаются в детский ужас. Если тебя отправляли надолго к бабушке, потому что родителям было некогда, то тебе знакомы эти чувства. Если ты жила рядом с холодной, отстраненной матерью, чувства которой были заморожены, то ты понимаешь, о чем я говорю. Если ты не знала, какой будет реакция папы, когда он выпьет, то знаешь, каково ощущать все это. Боль и депрессия брошенности — диагноз миллионов людей. И никакие таблетки тут не помогут.
Кроме ужаса, это еще и беспомощность оттого, что мы не смогли быть собой, быть спонтанными. Нам пришлось срочно сформировать стратегию выживания. Чаще всего это терпеть или подавлять свои чувства. Зависимость и беспомощность как самые яркие переживания детства зафиксируют страх смерти, превращенный в ужас, — чувство безобъектное и трудно поддающееся осознаванию.
Чувство ужаса в ожидании смерти может быть настолько непереносимым, что суицид кажется избавлением. То есть сама смерть не так страшна, как детское ощущение неопределенности и брошенности. Надо было пережить это достаточное количество раз, чтобы в психике сформировался специфический опыт привязанности — модель близости с другим человеком. Это схема, по которой мы будем искать партнера и строить новые отношения. В большинстве случаев речь идет о зависимых отношениях.
Если мы знаем, как быть в отношениях использованной, брошенной, избитой, изнасилованной, осужденной, застыженной, то бессознательно будем искать знакомое. Эта схожесть даст нам уверенность, что мы не умрем в отношениях. Потому что когда-то мы нашли способ не быть брошенными: отставить себя в сторонку и быть тем, кем нас хотели видеть, понимать и удовлетворять потребности тех, в чьей любви мы так нуждались, подавлять собственные желания. И это уже не про смерть. Это про предательство и убийство.
Прошлый опыт отношений, начиная с детско-родительских, требует завершения, оплакивания надежды получить от другого человека то, что ты не получил от родной мамы. Выход в том, чтобы стать себе этой матерью, взять на руки младенца, а не водить его по вокзалу в поисках того, кто его полюбит. Но сначала надо убить Надежду.
Движимая голодом женщина ищет срочного утешения в объятиях мужчины. Может быть, ты встретишь мужчину, который будет относиться к тебе лучше родной матери. Тогда спроси себя: «Что его мотивирует? Что ему нужно от меня? Зачем ему это? Что я за это буду должна? И вообще, все ли с ним в порядке, если он хочет меня практически удочерить, а не иметь со мной отношения как с женщиной?»
Поначалу в таких отношениях даже может быть секс. Телесное слияние люди будут принимать за сексуальное возбуждение, но продлится оно недолго. «У нас был такой секс бурный в начале! Куда он делся?» — спрашивают потом. А он умер, принесенный в жертву драматической ошибке. Без него отношения между партнерами тоже мертвы. Но о сексе, отношениях и о том, что на самом деле должно умереть при встрече с любовью, поговорим в других главах. А сейчас пришло время убить эти наивные иллюзии с помощью здравого смысла: никто в мире не будет твоей мамой. О том, что делать, если заботы и защиты все равно хочется, поговорим чуть позже.
Сейчас нам нужно сделать огромную работу по захоронению мертвых отношений и тех частей себя, которые были смертельно ранены в прошлом. Придется разгрести братские могилы, в которые мы сваливали отрезанные куски своей душевной плоти, потому что было страшно остановиться. У нас не было плеча, на которое мы могли бы рухнуть, чтобы реветь и выть от боли. Только такой рев может облегчить боль потери. Не слезы и не крик, а именно рев, до хрипоты, до бессилия, до встречи со своей беззащитной и беспомощной сутью. И делать это в одиночку бесполезно. Нужен свидетель. Неравнодушный, сильный и сочувствующий.
Но так открыться миру мы не рисковали. Поэтому таскали за собой это кладбище. Приходилось быстро двигаться, чтобы не слышать запаха и не чувствовать ужаса. Не допустить осознавания даже части всей этой страшной картины смерти внутри нас.
Но пришло время остановиться.
Невозможно даже представить первое чувство, ощущение от этой встречи. Это болевой шок, который предстоит пережить. Больше тянуть нельзя. Невозможно жить со своим домашним кладбищем, если оно не оформлено достойно. Если могилы не обозначены и оградки не установлены. Если вместо надгробного камня в лучшем случае стоит крест из палок, без эпитафии, и даже имени нашей потери не обозначено. Нам некуда принести цветы, чтобы почтить погибших. А ведь это не другие люди. Это части нас, убитые или скончавшиеся от полученных ран, нанесенных близкими или далекими, случайными или тщательно выбранными людьми.
Темная мать
Разговор о смерти становится для женщины «третьего возраста» беседой с Великой Темной Матерью. Теперь, когда мы все знаем про жизнь, должны узнать и про смерть. Это сделает нашу жизнь качественно иной: более глубокой и осмысленной. Здесь мы выходим за пределы реального мира, измеряемого приборами мужской цивилизации. Поэтому способность для женщины видеть мир шире, знать о том, что в нем есть процессы, которые не измеряются приборами фундаментальных наук, очень важна.
Нам не нужно объяснять, что такое «телепатия», потому что мы телепатически считываем других людей. У женщин врожденные способности к целительству и ясновидению, заложенные самой природой, потому что нам нужно было заботиться о потомстве и выживать. Но мы утратили с ними связь и перешли в мужской стереотип восприятия мира «с глаз долой, из сердца вон». То, что видно и измеряемо, существует, а то, чего не видно, — нет.
В третьем возрасте женщины не боятся осуждения. Мы можем больше не ограничивать свое мышление и восприятие только видимым миром. Невидимый для нас так же реален, потому что наша интуиция способствует развитию особого зрения.
Почему астроном может вычислить звезду, которую пока не нельзя увидеть ни в один телескоп, и никому не придет в голову его осуждать? Теперь и мы можем смело и открыто, не боясь быть осмеянными, говорить о мире души, который пока не способен зафиксировать самый высокоточный микроскоп. Можем открыто рассказывать свои сны, а не втихомолку, стесняясь насмешек.
Нашу естественную тягу к познанию неведомого очень трудно подавить. Мы чувствуем эти процессы. Это «та, которая знает внутри нас», как писала Кларисса Пинкола Эстес. Ту старуху, которая живет внутри, или «дикую женщину» (у нее много разных названий), невозможно уничтожить. Но большинство женщин живет вдали от нее, в слепоте и глухоте обезболивания.
Оглянись и прислушайся. И к тебе придут образы, сны, книги, фильмы, которые познакомят тебя со смертью и дадут энергию, ресурс. То, что пугало, станет твоей силой и источником. Наша задача — сделать одинаково доступным процесс жизни и смерти. Мы просто обязаны вернуться к источнику мертвой и живой воды. Хождение по замкнутому кругу и невозможность выйти в спираль развития связаны с потерей важной составляющей. Нельзя рассматривать жизнь без смерти.
Навык различать напрямую связан с этой способностью. Различать, какой продукт надо выбросить, а какой съесть. Какое зернышко посадить, а какое — в утиль. С каким человеком надо продолжить общение, а с каким — завершить. Тогда мы никогда не выберем ни гнилые продукты, ни гнилые отношения, ни гнилую дорогу, потому что гниение — это процесс долгого умирания, неспособности встретить смерть и тщетных попыток реанимировать злополучную «дохлую лошадь».
Если здоровое и больное начинают смешиваться, то смерть проникает в живое и начинается процесс гниения. Гниение — очень точное слово для характеристики многих душевных процессов, с которыми женщины приходят в терапию. Что-то протухло, а что-то гниет. Обезболивание дает временное облегчение, но не может обмануть. Это похоже на то, когда ты чувствуешь, что от тебя исходит чужеродный запах. Хорошие врачи по запаху определяют заболевание. Вот так и мы на психологическом, энергетическом уровне можем знать, чем мы пахнем, какие процессы происходят у нас внутри.