— Обещаю.
— Он обладает силой — огромной, неодолимой. Я хочу получить ее.
— Ты знаешь, как это сделать?
— Пока лишь догадываюсь, но скоро буду знать.
— Но не обратишь ли ты эту силу во вред Риму?
— Меня не интересует кесарево, — отведя взор, вымолвил священник. — Меня интересует лишь Богово. Я потреблю эту силу во имя Бога.
— А дальше как будет угодно ему?
Уголки губ Ханана змеино дрогнули.
— Ты сказала это, женщина!
— Я поняла тебя.
— Но ты обещала помочь мне, — напомнил Ханан.
— Я сдержу свое обещание. Я сделаю все, чтобы Пилат освободил человека по имени Иешуа. Дальше все зависит лишь… — Шева многозначительно улыбнулась Ханану. — Тебя это устраивает?
Тот вернул ей улыбку:
— Вполне.
— Тогда жди. Скоро прокуратор объявит свой приговор, и, думаю, он будет милостив к человеку, за которого ты просишь.
С тем Шева и вернулась в залу, где Пилат уже разговаривал с пойманными ночью преступниками. При появлении Шевы оба пленника обернулись к ней. В глазах Пауля мелькнула радость, во взоре Иисуса — удивление, тут же растаявшее насмешливой искоркой. Охотница поняла, что Учитель праведности узнал ее.
Пилат уже приступил к допросу пленников и выглядел слегка растерянным.
— Так, говоришь, ты — царь Иудейский?
Иисус перевел взгляд на римлянина:
— Царство мое не из этого мира. Было бы царство мое из этого мира, мои подданные стали бы биться, чтобы не выдать меня евреям. Нет, царство мое не отсюда.
Пилат задумчиво поскреб за ухом:
— Я не понял, ты — царь или нет?
— Ты сказал это. Я для того родился и для того пришел в мир, чтобы быть свидетелем истины. Всякий, кто любит истину, слышит мой голос.
Прокуратор не нашелся что ответить на это и поманил к себе Шеву:
— По-моему, он просто сумасшедший!
— Ты должен спросить его, что есть истина, — шепнула Шева.
— А зачем?
— Мне так кажется.
— При чем здесь истина? — раздраженно отмахнулся Пилат. — Я прикажу освободить его, а второго следует распять, он опасен.
— Нет! — возразила Охотница.
— Что значит «нет»?
Шева твердо посмотрела в глаза прокуратору:
— Ты готов выслушать меня?
— Говори.
— Тот человек, который кажется тебе опасным, на деле ничуть не опасен. Это мой слуга. Я послала его к разбойникам, чтобы он выведал их планы.
— Вот как? Но мне доложили, что он разбил голову одному из слуг Ханана.
— Но ведь не римлянину!
— Да… — Пилат задумчиво усмехнулся. — И что он узнал?
— То, что подтвердил мне только что сам Ханан…
— Не томи! — потребовал Пилат.
Шева заколебалась. Она могла спасти Иисуса, но это означало, что сила его выйдет из-под контроля и что ею сможет завладеть один из тех, кто рвался к ней, — Фома, Ханан или Арктур, если, конечно, Арктур и Фома — не один и тот же человек. Если даже Арктур останется ни с чем, задание будет провалено, так как он просто-напросто ускользнет из этого Отражения и затеет новую каверзу в другом. Кроме того, освобождение Иисуса могло привести к чудовищному искажению Отражений, а значит, и Матрицы. Нет, этого Шева не могла допустить. Она обещала помочь этому человеку, но эта помощь могла привести к катастрофе все человечество.
Все это Охотница просчитала в единый миг, пока Пилат пытливо изучал ее лицо.
— Этот человек — опасный преступник! — сказала Шева громко, переходя на арамейское наречие.
— Что? — переспросил плохо понимавший местные диалекты Пилат.
— Он — опасный преступник! — повторила Шева, перейдя на родной язык прокуратора. — Ханан намеревается использовать его влияние, чтобы подстрекать чернь к мятежу. За этим человеком пойдут многие тысячи. Он один способен поднять иудеев против Рима.
Прокуратор закашлялся:
— Ты уверена? Ханан сам сказал тебе это?
— Неужели он настолько глуп? Я узнала это через своих людей, а Ханан лишь подтвердил мои подозрения, предложив мне деньги за то, чтобы я помогла освободить его. Много денег!
— Но что же делать?
— Прикажи казнить его! — громко произнесла Шева, твердо глядя в глаза Иисусу.
— Но ты же сама слышала. Жрец предупредил меня, что могут начаться волнения.
— Ты подавишь их. Если же ты освободишь этого человека, вспыхнет настоящий бунт. И тогда тебя уже не спасут те жалкие шесть когорт, что находятся в городе!
— Но…
— Освободи кого-нибудь другого! — приказала Охотница. — Хотя бы бар-Аббу, которого поймала я. Он популярен в народе. Его освобождение смирит гнев толпы.
Прокуратор не смог противиться твердости Шевы.
— Да-да, ты права. Я прикажу распять его! Этот безумец опасен. Сейчас же! Воины! — крикнул Пилат шеренге застывших у стены легионеров. — Взять этого человека. А другого освободите! И найдите Фурма! Пусть выведет на площадь две когорты. Возможны беспорядки! Быстрее!
Пилат бросился из залы, отдавая на ходу какие-то приказания. Воспользовавшись этим, Шева приблизилась к Иисусу, которого уже обступили солдаты. Прекрасные глаза Человека были обращены к ней. В них не было ни упрека, ни страха, ни гнева. Лишь грусть. Грусть смиренной твари, знающей, что ей предстоит оставить этот мир. Солдаты расступились, пропуская Шеву к пленнику.
— Извини! — сглотнув ком в горле, произнесла Охотница. — Я должна была так поступить.
— Я все понимаю, — ответил Иисус. Глаза его лучились грустью и теплотой.
— Твоя сила слишком велика, чтобы отдавать ее в руки стада, именующего себя человечеством. Ей надлежит дождаться возвращения Человека.
— Да, — согласился Человек.
Вернулся Пилат.
— Увести его! — Солдаты поволокли Иисуса из залы, а Пилат обратился к Шеве: — Я должен объявить свой приговор!
— Так сделай это! — Видя колебания прокуратора, Шева с усмешкой прибавила: — Я буду с тобой.
Хмурый взор Пилата прояснился. Взяв Шеву за руку, прокуратор увлек ее на обращенную к площади террасу. Здесь уже собралась толпа. В ней причудливо перемешались все сословия, и рядом с саддукеем можно было увидеть зелота. Обычно враги, сегодня они были едины, и крик сотен глоток сливался в один ликующий вопль:
— Освободи! Освободи!
Пилат кивком приветствовал толпу. Та примолкла.
— Кого вы хотите видеть свободным?
— Иешуа! Иешуа! Иешуа! Галилеянина по имени Иешуа!
Пилат покосился на стоящую рядом Шеву.
— Бар-Аббу! — негромко бросила она.
Прокуратор заколебался. Толпа продолжала выкрикивать имя Иисуса, и Пилат знал, сколь небезопасно идти наперекор толпе. Но доводы Шевы звучали хотя и тише, но более убедительно.
— Иешуа-а-а!!! — надрывалась толпа.
— Бар-Аббу, — негромко повторила Шева.
И тогда Пилат принял решение. Он поднялся и поднял правую руку. Толпа настороженно затихла.
— Будь по-вашему, — произнес Пилат, криво улыбаясь. — Я приказываю освободить… бар-Аббу!
Толпа разразилась гневным воплем, но из дворца уже высыпали закованные в доспехи солдаты, выставившие частокол копий против недовольных. И Пилат оставил террасу, криво усмехнувшись напоследок толпе. Шева вошла во дворец следом за ним и столкнулась с поджидавшим ее Паулем. Тот обнял ее, прошептав:
— Ты приняла решение, но правомерно ли это?
Шева сглотнула комок:
— Иначе не могло быть.
Внизу бесновалась, оттесняемая колючим ежом копий, толпа, в которой саддукей Ханан негодовал рядом с зелотом Иаковом. В воздухе мельтешили сорванные ветром лепестки лимонов. У врезанной в стену трубы стоял Пилат и плескал водой. Только что он обрек на смерть человека, в вине которого не был уверен. И теперь Пилат яростно мыл руки, словно пытаясь стереть с них уже проступившую, но невидимую взору кровь. Услышав шаги Шевы, он обернулся и бросил:
— Я неповинен в смерти этого человека. В ответе будешь ты!
— Я отвечу за все, — сказала Шева. — За все!
Пилат отвернулся и принялся яростно тереть руки. Таким и вошел он в историю — умывающим руки…
О том, как это случилось, известно все. Или почти все. Сохранилось немало свидетельств, очевидцев тоже было немало. Уцелели реликвии — обломки креста, которых хватило бы на добрых пять крестов, гвозди, в таком количестве, что ими можно было бы прибить к крестам все войско Спартака, хотя римляне и не имели скверной привычки приколачивать распятых гвоздями. Что сохранилось действительно, так это улица, по которой вели Иисуса — «Скорбный путь». Неприметная узкая улочка, на которой едва ли способны разминуться три всадника.
Итак, мы знаем почти все. Шева не была столь самоуверенна и полагала, что знает очень многое.
Около полудня из дворца Ирода вышла длинная процессия. Устрашенный недовольством толпы, Пилат принял все меры, чтобы предотвратить возможный бунт. По всему пути к месту казни стояли караулы, приговоренных сопровождала целая манипула воинов. Голгофу, где уже были приготовлены три креста, окружала шеренга воинов под командой Фурма. Среди них был и Гай Лонгин, крепко сжимавший копье. То самое копье…
Зелоты и люди Ханана не теряли времени даром. Скорбную процессию сопровождала беснующаяся толпа. Обитатели Иерусалима выкрикивали, осыпая солдат бранью. Те сначала угрюмо отмалчивались, но скоро многие стали отвечать — сначала словами, а потом и ударами кулаков и копейных древков. Те, что шли возле осужденных, вымещали зло на них. Одному из зелотов разбили лицо, другой шел прихрамывая. Иисусу, прикрывшему рукой голову, ударом древка сломали пальцы.
— Ты, царь Иудейский! — издевательски крикнул солдат, сделавший это. — Если можешь, покарай меня! Где же твоя сила? Где твои воины и верные слуги?!
Иисус ответил взглядом, полным грусти и укоризны. Солдат, а он был из сирийцев, издревле ненавидевших иудеев, отчего-то смутился и спрятался за спинами своих товарищей.
Последние несколько сот футов перед Голгофой солдатам пришлось буквально прокладывать путь через толпу, пуская в ход щиты и копья. Наконец осужденные взошли на холм, вокруг которого бушевало бескрайнее море толпы. Командовавший казнью Фурм был бледен, взор его нервно блуждал по толпе.