На закате второго дня Панк привел белых в долину, по дну которой, блестя ледяными заберегами, бежал прозрачный ручей, заросший тальником и сланником.
— Здесь, — показал он на ручей.
Пепеляевцы разочарованно переглянулись.
— Обманул, гад! — подскочил Рыжий к Панку. — Говори, где золото?
Но Панк призвал на помощь мудрое слово Кулу.
— Не знаю, не понимаю, не видел, — нараспев протянул он. — Нет у меня желтых камней, из-за которых вы, чужаки, продаете свои души.
— Так ты смеяться?!
Рыжий изо всей силы ткнул его в грудь прикладом. Старик упал.
— Беги! — крикнул ему Длинный.
— Да он крещеный! — засмеялся Рыжий, показывая на крест на груди Панка. — Целуй крест, гад! Сейчас умирать будешь!
И он вскинул винтовку.
...Загрохотал выстрел, наполнив гулким эхом долину. Белка, с любопытством смотревшая на людей, выронила от неожиданности кедровую шишку, распустила парусом пушистый хвост, перелетела на соседнее дерево и скрылась в его густых ветвях. Потревоженные ветви стряхнули на Слипко тучи снежной пыли. Рыжий вскрикнул, уронил винтовку и повалился лицом в снег. Длинный подпрыгнул от страха и журавлиными шагами поспешил наутек.
Загремел второй выстрел. Пуля настигла Длинного в тот момент, когда он раздвинул спасительные кусты тальника.
Из-за деревьев выбежал Слипко. Он поднял Панка и прикладом винчестера постучал по голове Рыжего. Тот был мертв.
У кустов тальника, раскинув руки и ноги, лежал Длинный. Пуля попала ему в глаз.
— Толковый у тебя винчестер, старина, — сказал машинист. — Не одолжишь ли дойти с ним до Якутска?
— Бери, большевик, — подобрел Панк.
Слипко поинтересовался:
— Чего это они на тебя разозлились? Так и не сказал им, где золото?
Панк упрямо повторил:
— Не знаю, не понимаю, не видел, нет у меня желтых камней, из-за которых вы, чужаки, продаете свои души.
— Да я не допытываюсь, — успокоил его машинист. — Когда понадобится, мы сами найдем. Нынче не до золота.
На другой день они вернулись в стан, привели оленей и принесли две лишних винтовки, которые сняли с убитых бандитов. На следующее утро Слипко пробирался через тайгу на запад, где, как остров в бушующем море гражданской таежной войны, лежал советский Якутск.
3. Ключ Юбилейный
«Кореи в одном нз многих притоков Колымы нашел золото. В один прекрасный день в эти места устремятся золотоискатели».
Билибин с досадой перелистал книгу. Тусклое пламя свечи рывком устремилось вверх. Тень волнистыми клубами побежала по стене, словно дым из трубы на экране. Со страниц книги смотрели взглядом в будущее проницательные глаза великого арктического исследователя.
Инженер отложил книгу и вздохнул. Норвежцу было нетрудно утверждать, что золото на Колыме есть. Случайная фраза в его дневнике, основанная на беседах с жителями приустьевого участка в месяцы зимовки «Королевы Мод» во льдах Чаунской губы, ни к чему не обязывала Амундсена.
— А каково мне! — запальчиво воскликнул Билибин. — Целое лето про пало впустую. Нельзя же всерьез считать удовлетворительным результатом кустарный промысел на Среднекане. Он для страны — мелочь и в сегодняшнем состоянии годен только для индивидуального обогащения Кафтуновых.
Из угла палатки, в которой разместилась экспедиция Геологического комитета Академии Наук, возглавляемая горным инженером Билибиным, приподнялась лохматая, с длинными, как у попа, волосами, голова старателя.
— Звал, Юрий Александрович? — спросила голова.
Билибин, недоумевая, взглянул в угол и с трудом сообразил, что высказал вслух мысли, которые не давали ему покоя в последнюю неделю.
— Спи, Кафтунов, — ответил он. — Показалось тебе.
Он снова придвинул к себе книгу, затем раздраженно отбросил ее и достал тетрадь, которой поверял свои радости и сомнения.
— Ложись и сам, начальник, — посоветовал Кафтунов. — Не может быть, чтобы Леший ошибся. Но золото найти — требуется особое счастье иметь. А ты несчастливый. Не везет нам с тобой, — охотно завязал он разговор.
— Молчи уж! — в сердцах прикрикнул на него Билибин.
Кафтунов обиженно засопел и умолк.
В палатке близ ключа Юбилейного, отдающего студеную прозрачную гладь Утинке — верхнему притоку Колымы, снова наступила тишина. Надоедливо пели комары. Их противное жужжание путало мысли.
Билибин подрезал фитиль свечи, накинул на лицо сетку и раскрыл тетрадь.
На ее титульном листе жирным карандашным штрихом было выведено вечно живое изречение Шекспира:
«Как беден тот, у кого нет терпения!»
4. Встреча с «Лешим»
« ...Дни мчатся, как угорелые, а я попрежнему далек от цели, как и в ту минуту, когда вступил на Ольскую тропу.
Двое суток мы прожили на Среднекане, отдыхая после изнурительного полуторамесячного перехода из Олы. Позади 500 безлюдных таежных километров, и я, наконец, увидел порожистую Колыму, сжатую со всех сторон тайгой и хребтами. Однако общение с новыми людьми мало меня порадовало. Равнодушие и ограниченность — основные достоинства работников приискового управления. Они просиживают половину суток за преферансом, ссорятся друг с другом, сплетничают, изнывают от безделья и ничего толком не знают ни о своем районе, ни об остальной Колыме. Я тщетно пытался получить у них пoдтверждение золотоносности Бохапчи и других верхних притоков, пока над мной не сжалился Кафтунов.
— Лучше сходим на прииска, — предложил он. — Народ там не ахти грамотный, но места ему разные известны.
И мы отправились на Нижний прииск, расположенный в десяти километрах от устья Среднекана, бурливой таежной речки, с шумом впадающей в Колыму. Болотистая выпуклая равнина левого берега, по которой вел меня Кафтунов, выглядела однообразной и унылой. На горизонте замыкали путь на запад гранитные массивы хребта Черского. Глушь, бездорожье, потерянность.
— Сколько добра пропадает, — сокрушенно сказал Кафтунов, когда мы вышли на опушку, вырубленную старателями среди тайги.
Земля на опушке напоминала поле битвы, изуродованное воронками снарядов. Артели хищников изрешетили землю гигантскими оспинами шурфов и засыпали галечником, извлеченным из ям. Солнце пригрело ледяные стенки шурфов и затопило ямы водой. Вода скрыла щетки золотоносных сланцев, из-за которых старатель мерзнет среди жаркого лета в студеных шурфах.
Хищник — наиболее точное определение дореволюционного старателя. Он не любил задерживаться на одном месте, снимал вершки, бросал первый шурф, рыл другой, пакостил весь участок и уходил дальше, оставляя большую часть золота в залитых водой ямах. Эта варварская порча площадей долго практиковалась на Среднекане и прекращена лишь недавно. Но следы ее остались.
— Богата колымская земля, — высказал мои мысли Кафтунов и вдруг оглушительно завопил: — Дядя Алексей!.. Леший!..
Из-за горы галечника крайнего шурфа вылез маленький, словно сказочный гном, человечек. Он взглянул в нашу сторону и, узнав Кафтунова, радостно замахал руками.
Кафтунов скачком перемахнул через шурф и заключил человечка в свои медвежьи объятия.
— Да это Алексей, спарщик Бориски, — объяснил он мне. — Мы его Лешим зовем. Нет ему равных на Колыме. Я с ним всю тайгу исходил, но и четверти не знаю. Он столько золота намывал, что самый большой дом во Владивостоке мог построить, да не за хотел.
— Друг, — сказал мне Леший, узнав от Кафтунова все новости. — Раз Слипко говорит, что видел в руках у тунгуса золото, значит, там его много. Тунгус не станет рыть землю. Ему закон не позволяет. Он только охотник. Слушай меня. Иди вверх до Утинки. Там много ключей, там всегда зимуют тунгусы и там, сдается мне, потерял Слипко свою долину...
Совет итти вверх я слышу вторично».
5. По следам копачей
«Хвост на Аляске, голова на Колыме», утверждают патриоты этого края, геологи Салищев и Обручев, когда заходит речь о колымском золоте, о котором сложено столько легенд и распространено еще больше всяческих слухов. Этим сказано все и ничего. Верно одно: человек нашего времени больше, чем когда-либо, обязан смотреть вперед себя. Если на Колыме действительно водится золото промышленного значения, я не сомневаюсь, что история этой страны будет переписана начисто в несколько ближайших лет.
Нашу экспедицию ведет Игнат Слипко, человек бывалый, симпатичный и весьма интересный собеседник. До революции он плавал машинистом на пароходе Добровольного флота «Кишинев», который дважды за лето посещал порты Охотского моря, вывозя оттуда рыбу, пушнину и всевозможный люд, преимущественно старателей, ездивших «прогуляться на материк». Слипко — выходец из Украины, вспыльчивая и откровенная натура. Эти качества содействовали принципиальной размолвке между ним и старшим механиком парохода — владельцем трех домов во Владивостоке. Слипко отказался воровать для него казенное машинное масло, повздорив, выбил механику два зуба и остался на побережье. Там он работал на рейдовом катере, затем устанавливал советскую власть в Охотске и прошел всю якутскую тайгу с партизанскими отрядами. Ему принадлежит версия о золотой жиле исключительной мощности в пустынных верховьях Колымы. Точно этого места он не знает, но рассказал мне о месяцах своей жизни у старого бродячего эвенка, ребенок которого играл самородками, как городские мальчишки обыкновенными камешками. У меня нет причин сомневаться в правоте его слов, но эта история слишком неправдоподобна и похожа на жюльверновские романы. К тому же Слипко не помнит дороги к долине, где должно, по его словам, находиться золото. Он обещал признать долину только в том случае, если мы вдруг натолкнемся на нее. Рассказ его изобилует такими подробностями, что у старателя Кафтунова, взятого мной в Оле, жадно загораются глаза, появляется, как уверяет он, зуд в ногах, и в итоге мы двигаемся вдвое быстрее обычного. Во всяком случае надо быть признательным Слипко за его неожиданную помощь. Он предложил свои услуги весьма кстати в тот момент, когда я был готов изрядно разругаться с Вознесенским за то, что тот переманил к себе лучшего проводника, якута Макара Медова, которого мне рекомендовал старик Килланах.