Его руки инстинктивно окунулись в прозрачную глубь, расплылись в ней, вдвое уменьшились и нащупали опору.
Дно было податливым, как всякое песчаное дно. Раковский сложил ладони лопаткой, вонзил их в дно и потом быстро поднял над водой. Ледяные струи пролились сквозь пальцы, за брызгали старателя. Раковский даже не почувствовал холода. Он ожесточенно мял песок, выжимая из него влагу, и, разглядев то, что осталось на ладонях, помчался к палатке.
Его в эту минуту можно было принять за сумасшедшего. Полотенце он потерял возле ключа. Расческа и кисет с табаком были утеряны у самой палатки. Он вихрем ворвался в палатку и заорал не своим голосом:
— Юрий Александрович! Слипко, дорогой! Кафтунов, чортова борода! Взгляните, пожалуйста!..
Билибин, уронив тетрадь, соскочил с ящика. Слипко и Кафтунов стремительно поднялись из угла. Раковский протягивал к ним сложенные вместе ладони. На ладонях старателя блестело золото.
Билибин торопливо достал весы.
— Где? — коротко спросил он.
— В ключе Юбиленном! — задыхаясь от бега и радости, сообщил Раковский.
— Сколько раз зачерпнули?
Старатель вспомнил и рассмеялся:
— Не поверите, Юрий Александрович. Всего один раз.
Инженер ахнул.
— Здесь двести два грамма чистого золота! Невероятно! Ведите!
Едва поспевая за Раковским, они взбежали на пригорок.
Слипко мучительно напряг взгляд и внезапно закричал:
— Нашел! Товарищи, нашел! Вот, — показал он на долину, — тальник, куда чуть не сбежал второй бандит. У тальника я вместе с Панком зарыл обоих пепеляевцев. Вспомните мои слова. У самого тальника лежат два круглых камня. В эту долину старый Панк завел белых. Ура!..
Из-за сопок величаво выплыло солнце, и тотчас же люди на пригорке заметили, как засверкало золотыми пятнами дно ключа. Будто солнце разбилось на множество кусков, и они утонули в ключе Юбилейном.
«Сомнения мои кончились, — записал в дневнике Билибин. — Будущие колымчане отметят во всех календарях 18 августа 1930 года. В этот день бывший студент юридического факультета, алданский старатель Раковский, участник экспедиции Геологического комитета Академии Наук, нашел на среднем течении ключа Юбилейного, притока реки Утиной, впадающей в Колыму, золотую россыпь небывалой мощности и протяжения. Сезам открылся...»
7. Разговор на берегу Ангары
— Кладовая, наполненная разнообразными ценностями, ключ от которой царские чиновники не удосужились найти за триста лет владения краем, вот, дорогой капитан, что такое Колыма!
Молодых со страстью прокричал последние слова и подставил разгоряченное лицо едва ощутимому дыханию ветра.
Разговор этот происходил на закате августовского дня 1931 года на тихой набережной изнывающего от зноя и пыли Иркутска, в служебном кабинете исследователя рек Восточной Сибири инженера Молодых.
Приятный полумрак наполнял комнату, тесную от обилия шкафов и полок с книгами. У окна стояли два глубоких кресла. В одном из них утонул собеседник исследователя, человек небольшого роста, с симпатичным вдумчивым лицом. Форменный китель капитана морского торгового флота мешком висел на его узких плечах, образуя множество складок на спине.
Было много необычного и в этом человеке, и в его появлении в центре Азиатского материка, далеко отстоящем от любого морского бассейна.
— В Москве мне аттестовали вас, Иван Федорович, — полным уважения голосом сказал он, обращаясь к инженеру, — как единственного знатока Колымского края и его речной системы. Льщу себя надеждой ознакомиться с вашими выводами.
— Охотно поделюсь с вами, капитан, моими мыслями, которые, как вам известно, признаны в некоторых наших организациях, не так давно ведавших судьбами водного транспорта, вредными и нелепыми.
— Не возражайте, — остановил он открывшего рот капитана. — Проект мой отвергли в центральном управлении водопутями как фантастический, по мнению одних, и открывающий Колыму врагам, по заключению других. Умники, — ироническим тоном продолжал он. — Что значит для них Колыма, если они не способны видеть ее перспективу! Развитие этого края может быть более головокружительным, нежели расцвет Аляски. На Колыме двадцать пять наименований полезных ископаемых, в том числе золото, серебристо-свинцовые руды, олово, самородная ртуть, слюда, самоцветы, каменный уголь. Опускаю пушной промысел. Бобры, сохатые, соболя, белый и голубой песцы, горностаи, — это одно, при правильной постановке промысла, даст свыше миллиона рублей золотом ежегодно.
Инженер задержал мечтательный взгляд на глади Ангары, несущей ледяные струи мимо окна. Река была окрашена в цвет безоблачного неба. Холмистые вершины противоположного берега, на котором виднелись серые строения привокзального поселка, делили глубокую синеву реки и бездонную глубину поднебесья на две искусственно разобщенные части.
— Я не покидал Колыму в течение двух лет и не видел другого столь дикого и нетронутого края. Отсталость его в смысле путей сообщения настолько серьезна, что деятельность колымских организаций не может развернуться, будучи ограничена вопросами снабжения.
Единственный, издавна практикуемый способ связи с Колымой — морские рейсы из Владивостока через Берингов пролив. Ни метеостанций, ни предварительных ледовых разведок в тех широтах не существует. Капитан ведет корабль, полагаясь лишь на свой опыт и чрезвычайно приблизительные сообщения прибрежных туземцев. Из двух с половиной месяцев полярной навигации добрая половина уходит на труднейшее плавание в одну сторону. А разгрузка? А возвращение? Не мне говорить вам о трудностях этих рейсов. Вы — моряк, плавали на Колыму, но приходила вам в голову мысль о другом направлении? Пытались ли вы и ваши коллеги вдуматься в целесообразность таких дорогостоящих походов?
— Погодите, погодите, — снова остановил он капитана, который порывался что-то сказать. — На вашей совести снабжение края, равного почти половине Европы. Ведь в случае зимовки корабля тысячи колымчан обречены на голод в течение целого года или, как они говорят, на «бесхлебницу», «бесчайницу», «бессахарницу», «бестабачницу».
Молодых снял очки, пожаловался на невозможную духоту, обычную для августа в Иркутске, и протер запотевшие стекла:
— Прошу не счесть меня морененавистником, — улыбаясь, сказал он и пояснил: — Мною выведена кривая посещения Колымского бара пароходами, и свидетельствует она не в пользу морских рейсов. Я не хочу охаивать морские рейсы, но их нерегулярность и частые зимовки кораблей, все это не то...
— И вы предлагаете? — поднялся из глубины кресла капитан.
Молодых усмехнулся.
— Ничего нового, кроме того, что признано нелепым и фантастическим. Я предлагаю направить основной поток грузов также морем, но через Охотское побережье, минуя, однако, Олу. Ола не годится. Это открытый мелководный рейд, негодный для судов с большой осадкой.
— Бухта Нагаево? — догадался капитан.
— Вот именно, — подтвердил Молодых. — Бухта Нагаево, расположенная в двадцати пяти километрах от Олы.
Сама природа позаботилась о Колыме, создав эту бухту. Она защищена от всех ветров за исключением западных. Естественные глубины позволяют судам производить в ней разгрузку в непосредственной близости от берега.
— Я заходил в Нагаево, — сказал капитан. — Мы брали там воду по желобкам из ручья, бегущего с горы Каменный Венец. Место действительно удобное и, как порт, равноценное, — на мой взгляд, Владивостоку, Петропавловску-на-Камчатке и бухте Провидения. Это лучшая якорная стоянка на всем Охотском море. Но я не представляю дальнейшего пути. Снабжение Колымы по Ольской тропе невозможно, а строить шоссе на 750 километров через Яблоновый перевал — нужны годы и годы. Карты Колымы...
— Все колымские карты врут, дорогой капитан! — перебил его Молодых. — Географическое положение реки и горных перевалов не соответствует официальным данным. Мной выяснено, что истинное географическое направление верхнего течения Колымы, при сравнении с картами, отклоняется от Сеймчана в сторону Охотского моря на 400 километров. Исправление ошибок, допущенных предыдущими исследователями, помогло мне установить отдаленность истоков Колымы от Охотского моря в 250 километров вместо 750.
Капитан взволнованно заерзал на кресле.
— Не может быть!..
— Вам еще многому придется удивляться, — предупредил его инженер. — Наши окраины богаты не только полезными ископаемыми, но и абсолютными нелепостями. На Колыме много подобных белых пятен.
Молодых встал и прошелся по комнате.
— Вместо Ольской тропы, — медленно, отчеканивая каждое слово, говорил он, — надо строить гужевую или автомобильную дорогу из бухты Нагаево на Среднекан. Вот основной вариант. Он признан фантастическим в управлении водопутями. Человеческая ограниченность, боязнь нового, вероятно, будет существовать во все времена. Ведь не хотят люди понять реальность и насущность моего предложения. Все, как один, открещиваются от него.
— А плавания к устью ? — сомневаясь, спросил капитан.
— Проект нагаевской трассы, — развил свою мысль Молодых, — не исключает морские рейсы вокруг Чукотки. Северный морской путь должен функционировать, но как подспорье охотскому направлению. Вы понимаете меня? Два варианта, два пути. Один дополняет другой. Если тяжелые льды отрежут устье, край имеет выход в Охотское море. Какая нелепость! — подскочил он к капитану. — Богатства сосредоточены главным образом на горной Колыме, которая занимает площадь примерно в полмиллиона квадратных километров на верхнем течении реки и ее золотоносных притоках. И вот, представьте, что население именно этого богатейшего района не обеспечено прожиточным минимумом, тогда как устьевый участок, куда приходят морские суда, частично затоварен. На Колыме пока есть один вид транспорта — собачья упряжка. Но собаки не в силах развезти все грузы по огромному краю. Продовольствие погибает на мысе Медвежьем от штормов. За время моего пребывания на Колыме жители устья, составляющие пятую часть населения края, имели три четверти всех запасов продовольствия и снаряжения. Стоит ли удивляться, что средняя цифра плотности населения в крае — один и три десятых человека на 100 квадратных километров!