— Окей, — пожал плечами Рут, — тогда давайте обсудим наше сотрудничество.
Кроме Элиата Рута в кабинете присутствовал ещё один американец — это был Чарльз Крейн, который хорошо знал русский язык и кочевал от одного министра к другому, начав с Блюменфельда. Он и стал переводить слова Рута, правда, разговор оказался довольно коротким.
— Мне бы хотелось надеяться на взаимовыгодное сотрудничество, — начал американец.
— Нам бы тоже этого хотелось, — ответил Блюменфельд.
— Тогда давайте сблизим наши позиции. Мы готовы поставлять вам оружие и оборудование для сельского хозяйства и железных дорог.
— А мы готовы их покупать. Давайте дождёмся итогов консультаций всех министров, а потом соберёмся в более широком составе и согласуем наши возможности и ваши предложения.
— Хорошо, — неожиданно быстро согласился Рут. — Нам и самим надо осмотреться и прийти к единому мнению. Давайте встретимся с вами через сутки. Думаю, этого времени будет достаточно для всех, и выработаем общее решение вопроса на основании проведённых предварительных переговоров.
— Хорошо, тогда так и сделаем, — ответил Блюменфельд, а Щегловитов согласно кивнул. На том и расстались. Выпить американцы отказались, хоть Блюменфельд, спохватившись, им и предложил.
Следующий день прошёл также насыщенно. Американцы активно перемещались из одного министерского кабинета в другой, непрерывно горланя на своём упрощённом английском. Керенский только морщился, проходя мимо них по коридору и ловя отдельные слова.
«Какие перспективы!», «Русские дураки», «Нужно переиграть французов и англичан», ну и так далее. Керенский всем улыбался и здоровался по-русски. Их генералы, возможно, сказали своим, что он знает английский, а возможно, что и нет, да им было и наплевать.
К Керенскому больше никто не заходил, оставив его в покое, но о том, что происходило в чужих кабинетах, он если и не знал, то догадывался. Дождавшись удобного момента, Керенский зашёл к Щегловитову.
— Как дела, Иван Григорьевич?
— Как сажа бела, — мрачно отозвался тот.
— А что так? — удивился Керенский с сарказмом в голосе.
— Навязывают кабальные условия для нашего восстановления, хотят выкупить контрольный пакет акций или взять в долгосрочную аренду железные дороги. Да, не спорю, они готовы много вложить, прислать и своих инженеров, и даже обслуживающий персонал. Но «Mamma mia», как говорят итальянцы, зачем нам это надо? Мы же не хотим впасть ещё и в зависимость от американского капитала.
У нас и так много предприятий с французским и английским капиталом, много акционерных обществ и банков, но впадать в альянс с американцами, думается мне, уже чересчур. И все перечисленные будут также недовольны этим.
— А разве у нас есть другой выход?
— Конечно, мы же союзники с англичанами и французами.
— Да, — удивлённо поднял брови Керенский. — Формально вы правы, а в реальности всё намного хуже. Русский медведь связался со стаей волков, чтобы победить стаю других хищников, но в схватке оказался ранен и теперь все хищники без исключения стараются схватить его за пятки, но целясь при этом в горло. Мы одиноки, если говорить начистоту, и никому не нужны.
А что делать раненому медведю? Только бежать к следующему хищнику и принимать уже его помощь в надежде получить передышку, зализать раны и нанести смертельный удар своим врагам и запугать своих «друзей». Иносказательно, не спорю, но вы, я думаю, понимаете саму суть данной притчи.
— Понимаю, — кивнул Щегловитов, — но не согласен с вами. Союзники не пойдут на откровенное предательство.
— Согласен с вами полностью. На откровенное — нет, не пойдут! Но что им помешает просто не вмешиваться? Сидеть в амфитеатре и смотреть, как в партере разыгрывается неприглядная сцена драки зрителей с артистами. Ах, ох, как же так….
А как только драка закончится, то вызвать полицию и вывести всех участников на выход и посадить в тюрьму. Ничего личного, только национальные интересы. Жаль, что для вас это не очевидно, зато очевидно мне. А потому, я лучше отдам свой билет на балконе новым зрителям и попрошу их сверху плюнуть на тех, что сидят в амфитеатре, чем буду хлопать в ладоши и ушами, глядя как мне бьют кулаком в харю, уж извините за грубость. Денег, конечно, будет безумно жаль, но свобода и жизнь дороже.
— Эк, вы закрутили сюжет, — по-старчески крякнул Щегловитов, — вам бы, Александр Фёдорович, в театре работать в качестве сценариста пьес, а вы государством хотите руководить. С такой конспирологической версией я ещё не сталкивался.
Керенский мгновенно перешёл в состояние гнева.
— Зря я думал, что вы умный человек, а вы не видите дальше собственного носа, чего уж тут удивляться, что вас посадили в тюрьму, а царя скинули с трона. Или вы тоже считали, что никакого заговора нет и «они» не посмеют?! Или я не прав в том, что освободил вас и привлёк на свою сторону?
— Я под домашним арестом, — буркнул в ответ Щегловитов.
— Вы не под арестом, а под моей защитой. Потому как без охраны вас быстро приберут к рукам другие, и долго вы не проживёте.
— Я не боюсь смерти, — сверкнул глазами Щегловитов.
— А я боюсь! А тот, кто теряет страх, долго не живёт. Инстинкт самосохранения для того и нужен, чтобы сохранить род человеческий от глупых поступков. Именно глупых, которым подвержены как дураки, так и умные. Интеллект здесь не имеет первостепенного значения. Увы, совершают ошибки все.
— Что вы хотите от меня? — угрюмо спросил бывший министр.
— Хочу, чтобы вы подготовили контрпредложения американцам. Меня интересуют сельскохозяйственные машины, железные дороги, доставка паровозов и вагонов, поставки оружия, особенно ручных пулемётов. Именно ручных, а не станковых. Ещё броневиков и аэропланов, но в меньшей степени. Естественно, для всего этого нам придётся брать у них кредиты. Следовательно, нужно договариваться и о них, на приемлемых для нас условиях.
Прошу обсудить все эти вопросы с профильными министрами без моего присутствия. И предупредите всех, чтобы отнеслись к этому максимально серьёзно. Ни одно соглашение не должно пройти мимо меня. Мне надоело слушать глупости от умных людей. Хочу вас и прочих предупредить — на всех меня не хватит. Запомните, Иван Григорьевич, я знаю то, что хочу и вижу цель, которую могу достигнуть, в отличие от вас всех. Плеханов и ему подобные создали себе в уме идеальную картину свободы и равенства, большевики решили всё разрушить до основания и проклясть, а затем построить новый утопичный мир, который рухнет, не прожив и сотню лет. Вы же весь в плену собственных иллюзий бродите в темноте стародавнего невежества, в упор не замечая тот тусклый свет, что осторожно сочится сквозь плотно закрытые ставни. Не хорошо-с.
Щегловитов мотнул головой.
— Какая муха вас укусила, Александр Фёдорович? У меня и мыслей не было вас в чём-то упрекать.
— Це-це меня укусила. В общем, так, — Керенский резко взмахнул рукой, — как только все созреют до конкретных предложений, я предлагаю созвать заседание в узком составе, включив туда только тех, кто заинтересован в этих вопросах, с теми и будем разговаривать, остальные пусть отдыхают или приезжают в конце года, если смогут. Вот, собственно, и всё. Поэтому жду завтра от вас доклада о готовности к совещанию. Тем более, что американцы и сами хотят форсировать эти события. Им ведь невтерпёж.
— Я вас понял, — Щегловитов устало потёр глаза. — Вы всё хотите завязать на себя. Ну, что же, сил вам для этого. Ответственность высока.
— Ничего, с вашей помощью, да с помощью народа справлюсь, — усмехнулся в ответ Керенский.
— Ну-ну, — скептически проговорил Щегловитов и замолчал.
Керенский выдержал паузу, за которой ничего не последовало, и вышел из кабинета Щегловитова, направившись к себе.
***
Утром следующего дня в кабинете Керенского зазвонил телефон. Сняв трубку, он привычно представился.
— Александр Фёдорович? Это Блюменфельд. Американцы требуют вас и весьма удивлены, что я не могу принять решение без военного министра о подписании договора о намерениях.
— Так подписывайте. Обещать, это не значит жениться.
— Ну, это же не серьёзно!
— Согласен, но ведь мы договаривались сегодня вечером провести общее совещание.
— Но американцы требуют начать раньше.
— Хорошо. Давайте тогда соберёмся в составе: вы, я, Шипов, Чаянов, Второв и Терещенко. И с американской стороны должно быть столько же человек.
— А как же другие министры, тот же Юренев и Коновалов?
— Мы им всё расскажем потом. Я — Коновалову, а вы — Юреневу. Ничего страшного в этом нет, и раз американцы требуют, то перенесём встречу на утро, чтобы мы могли начать переговоры подготовленными. Требовать они будут у себя в Америке. Прошу вас направить ко мне в кабинет Чаянова со своим переговорщиком, Шипова со своим и Юренева со своим. Этого будет достаточно. Всё, я жду! — и Керенский бросил трубку.
Герман Фаддевич, уж, на что был спокойный, и то невольно ругнулся, положив трубку на рычаги. Власть его опьяняла, ну что же, он с помощью Мазе и других евреев попробует противостоять Керенскому. Неявно и постепенно, но неумолимо. Они поднимут восстание, пока это ещё возможно. Правда, он не догадывался, что и за Мазе, и за ним плотно следили, но не так, как он предполагал, а гораздо глубже. В конце концов, для многих деньги и положение гораздо важнее национальной принадлежности.
Первые посетители к Керенскому зашли по вопросу продовольствия. Сначала заглянул Чаянов, а вслед за ним уверенной походкой плейбоя, то есть ковбоя, зашёл и Сайрес Маккормик.
Сунув руку для рукопожатия, он взглянул на кобуру с люгером, с которой Керенский не расставался даже в туалете, хмыкнул, но ничего не сказал.
— Мы к вам, Александр Фёдорович, решить вопрос по машинам для земледелия, — начал министр земледелия.
— Рад, ждал, весьма.
— Тогда пригласим переводчика?
— Не надо, я знаю английский. К чему вы пришли?
— Мы договорились о небольших поставках техники.