м не препятствовали немцам переправить сюда целую когорту «чужих» людей, ненавидящих Россию и страстно желающих её поражения. Вы считаете, что это произошло просто так, и англичане, да и французы, об этом ничего не знали?
— Знали, я не утверждал обратного.
— Тогда давайте закроем вопрос с союзниками навсегда. Они нам не союзники, они предатели. Они предали Россию ещё в феврале, в угоду своим интересам. И теперь только потирают руки в надежде обогатиться за наш счёт и разрушить до основания одну из самых великих держав. Мы глупцы, если ведёмся на их дешёвые посулы, кредиты и мнимую помощь. Никогда они не будут желать видеть нашу страну сильной. Им наплевать на нас, так почему же мне, МНЕ не должно быть наплевать на них? Кто они для меня и моей страны? Правильно, никто, чужие люди. И вы должны думать точно так же, иначе нам с вами не по пути.
— Я не согласен с вами во многим, но здесь мне нечего вам возразить. Я буду проводить ту политику, которую вы избрали просто потому, что я не вижу для себя другого выхода.
— Это радует. Но этого явно недостаточно. На протяжении двадцати лет каждая европейская страна считала своим долгом помогать деньгами русским революционерам, предоставлять им убежище и в нужный момент отправить всех обратно на родину. Слишком много неприятных вопросов, на которые можно получить только неприличные ответы.
— Я согласен с вами, хоть и не во всём, но зачем вы, Александр Фёдорович, арестовали сразу и Терещенко, и своего друга Коновалова, и Второва? Я ещё понимаю, Блюменфельда, но трёх министров промышленников, зачем?
— Зачем? Чтобы впредь неповадно было играть краплёными картами за моей спиной. Они заигрались, делая реверансы и левым, и правым, и тем, что посередине. Во всех газетах будут напечатаны статьи о министрах-предателях. Представляете, какой это даст нешуточный резонанс?
— Представляю! И что же, вы их расстреляете?
— Нет, конечно. Зачем? Этим я ничего не добьюсь. Каждый из них должен уяснить, что нет другого выхода, кроме как быть со мной, а не против меня. В противном случае ждёт смерть. Я лишил их власти, но не денег. Деньги я отбирать у них не буду, также, как и национализировать все их предприятия. Хотя, мог бы… Но не вижу смысла. Они должны выполнить свою задачу или могут катиться на все четыре стороны из России.
К тому же, вы изрядно преувеличиваете мою злость. Все трое находятся под домашним арестом, спасаясь от разъярённой толпы, требующей их крови. Как вы думаете, что с ними будет, если я их отпущу?
— Понятно, что.
— Вот именно… Я их спаситель!
— Вы очень коварный человек, ведь вы же сами создаёте условия для их измены.
— С чего бы это? Вы ошибаетесь, любезный Григорий Иванович. Эти ситуации создают они сами, а я только отслеживаю и вовремя принимаю нужные меры. Просто они считают себя умнее и коварнее меня, но ошибаются. Их предадут также, как предали и царя, и меня. Верить нужно только себе одному.
— Гм, но так невозможно!
— Невозможное — возможно! Но вернёмся к нашим делам. В соответствии с моим приказом по всей стране прокатились аресты крупных банкиров и торговцев зерном из числа евреев. Ничего личного, всего лишь предосторожность. Аресты произведены для разбирательства в степени их участия в восстании или подпитки его денежными средствами. Яков Мазе просит срочной встречи, я приму его и озвучу свои требования, их попытки давить на жалость и на ущемление прав мне абсолютно безразличны.
Или они принимают мои условия и обеспечивают, в частности, продажу зерна государству по твёрдым ценам, или я объявляю их вне закона. Кроме того, сегодня мной подписан указ о запрещении вывоза зерна за границу. Исключение сделано только для старых контрактов, и то, они прекратятся, если наши союзники не привезут нам обещанное оружие. Как вам?
— Мне нечего возразить. Вы меня всё равно не послушаете.
— Отчего же, я всегда открыт для диалога. Но я знаю, что вы мне скажете. Мазе уже везёт соглашение на все условия, это я понял, исходя из телефонного разговора с ним.
— А если они снова попытаются вас убить?
— Пусть попытаются… Они же не враги себе, и я им обещал, что помогу с собственным государством. А если я обещал, то сделаю, и надеюсь, что они уже поняли, что на меня можно и нужно опираться. От этого все только выиграют, они же умные евреи…
— Да, вы всё хорошо рассчитали.
— Угу, почти. Я предлагаю вам возглавить Правительство Спасения или как официально я хочу его назвать — Правительство Первой Русской Республики. Оно будет переходным и возможно, что и форма его поменяется, как и, собственно, форма государственного правления, но сейчас это неважно. Вы согласны?
— Вы это серьёзно?
— Абсолютно! Вы будете назначены премьер-министром, Плеханов — министром иностранных дел, а на все остальные должности мы совместно найдём и поставим других людей. Наша страна большая, и в ней живут не только Рябушинские или Гинзбурги. Надеюсь, что промышленники после того, как их отпустят из-под домашнего ареста, прекратят играться в революцию.
— Вы знаете, а я возьму и соглашусь.
— Прекрасно! Что же, в скором времени мы это оформим соответствующим решением.
— Ну, а что вы будете делать с Рябушинскими?
— Они заплатят компенсацию, направленную на восстановление Москвы, и будут выпущены из тюрьмы. Да и все остальные тоже. Особо замаравшие себя восстанием будут принудительно высланы из страны, с конфискацией имущества. Остальные могут спокойно верить в то, во что верили и до этого. Никаких гонений на старообрядческую церковь не будет, у нас провозглашена свобода совести. Это не будет касаться предателей, вроде казаков-некрасовцев, которые воевали за Турцию и жили на Балканах. Таким возврата не будет.
— Вы думаете, что всё получится?
— Безусловно, нет, но мне всё и не надо. Торговцы зерном и пятая колонна перестанут пытаться усугубить положение в стране, а промышленники не будут питать иллюзии о своей безопасности и непогрешимости. Это поможет мне удержать страну на краю пропасти.
— Понятно, мне бы вашу уверенность!
— Всегда пожалуйста.
— А что будет с императором?
— Ничего. Он поможет мне в борьбе с врагами Отечества, а дальше будет освобождён под письменный договор, как только Поместный и Земской Собор определятся с формой правления государством.
— А Блюменфельд?
— Будет сидеть в тюрьме, вместе со своими друзьями-террористами и прочими наймитами. После окончания войны я его выпущу. Нужно ещё очень многое сделать. Советую вам набрать себе чиновничий аппарат, но предупреждаю, что со всех спрос будет велик. Мне карьерные устремления отдельных индивидуумов глубоко не интересны. Они должны служить порядку и Отечеству, а не деньгам и положению. Кстати, никто из поднявших восстание не рассказывал об Отечестве. Никто не кричал, что Родина и русский народ в опасности.
— Да, я заметил.
— Вот и я давно понял, что с отречением Николая II всё немецкое и прочее дворянство сразу же забыло про Россию и её интересы. Большинство служили только царю, остальные — себе, но и те, и другие состояли в масонских ложах. А ключами от всех этих многочисленных лож владели или англичане, или французы. Так что, в их планы не входила защита национальных интересов России и интересов его коренного населения. А потому и лозунгов о спасении России от дворянства и высшего чиновничества мы никогда не дождёмся.
То же касается и революционеров, которые на семьдесят процентов состоят из представителей разных народностей и нацменьшинств России, и, собственно, великороссов среди них считанные единицы, также, как и крестьян, и рабочих. Особенно крестьян. Это всё фикция, как вы понимаете…
— Я не настолько владею предметом, как вы.
— Так вот, именно поэтому мы имеем все лозунги про Интернационал и капитал. Кому капитал, кому Интернационал, но всем наплевать на Россию. Сложно всё это понять и удержать в равновесии, но вам предстоит это делать, под моим неусыпным вниманием.
— Откуда вы всё это знаете и как понимаете, господин министр? — мрачно спросил Щегловитов.
— В институте хорошо учился, — буркнул в ответ Керенский и опустился в кресло, устав бегать перед Щегловитовым.
— Занимайте кабинет председателя и приступайте к своим непосредственным обязанностям. Вы уже и так в курсе всех событий, поэтому вам будет несложно. Подготовьте указ о расформировании старого и формировании нового правительства и состава кабинета министров, я подпишу. До завтра!
Пожав руку Щегловитову, Керенский ушёл.
***
Терещенко и Коновалов находились под домашним арестом каждый в своём доме, словно нашкодившие дети. Весьма важные, богатые и опасные дети. Керенский таким образом специально оборвал их связи со всеми до завершения расследования.
В принципе, это была отговорка, так как он уже многое знал и ещё больше понимал. Но если играть, то по-крупному, а если притворяться, то полностью. Первым, с кем Керенский бы хотел переговорить, оказался Терещенко. К нему Керенский, переодевшись в солдатскую форму, отправился в кабине грузовика с охраной. Сейчас он решил не дразнить оставшихся на воле боевиков своей настоящей физиономией.
Терещенко был вроде удивлён, а вроде и нет. Он выражал мало эмоций и был несколько холоден со всеми, чем-то напоминая в этом князя Юсупова. Керенского по приезду сразу же приняли и провели в огромную гостиную, освещенную большой вычурной люстрой.
— Чем обязан, господин полицейский? — холодно поинтересовался Терещенко.
— А вы, я смотрю, решили по старорежимному со мной заговорить, напрасно, напрасно. Я всячески ищу в вас положительные моменты, чтобы избавить себя от беспочвенных подозрений, а вы, наоборот, пытаетесь укрепить мой рассуждения в негативном ключе. Я бы, на вашем месте, так не поступил.
— Но вы ведь не на моём месте?
— Нет и никогда не буду. Со мной разговор будет короткий, в случае чего. Раз! И к стенке! Никто не будет распотякивать со мной, слишком опасная я для многих личность. Вы это также знаете и понимаете, поэтому откинем уничижительные экивоки и приступим к делу.