Поэтому такие вопросы, как «Что есть я?», «Конечно или бесконечно бытие?», «Как относиться к страданию и смерти?», и многие другие, заданные во времена седой древности, продолжают формировать поле философии и по сей день.
Изучая философию, мы должны в первую очередь вопрошать своим существом, а не перечислять вопросы, нанизывая на них ответы тех или иных философов, – мы должны включиться и мыслить. Но значит ли это, что мы должны отказаться от знакомства с идеями и трудами философов и ждать собственных экстазов и озарений? Разумеется, нет. Философствование есть собеседование. Заниматься философией, не изучая философского знания, невозможно. Однако, изучая его, мы должны иметь в виду специфичность этого знания.
Дело в том, что философия производит особого рода «продукт» – нечто, нацеливающее на мышление, – и этот «продукт» действительно отличен от того, что предлагают наука, оперирующая фактичным, или религия, уводящая к внеразумному. Что же такое особенное производит философия, что нельзя отождествить ни с незыблемыми, но крайне эфемерными истинами религии, ни с изменчивыми, но при этом фактичными и ясными истинами науки? Почему в философию нельзя верить, но ее можно придерживаться? Почему знать материал философии недостаточно для того, чтобы быть причастным к философии? Эти вопросы можно свести к одному: что вообще такое философия?
Ответ Хайдеггера, данный им в манере «сумрачного германского гения» (и этот философ на самом деле генеалогически близок романтической традиции), сводится к тому, что философия – это вслушивание в голос бытия, принятие на себя зова бытия и настраивание всего своего существа на этот зов[147]. Иначе говоря, философия – это некое личное дело не каждого, дело, в котором человек своим мышлением о бытии соучаствует в ходе бытия, а это бытие, как заметил Аристотель, «выходит к свету многими путями».
Философия похожа на лес, в котором просвет на пути, тропинки, повороты этих тропинок, траектории хождений и сами вихляющие, стирающиеся следы образуют единый континуум, некий мир скрывающейся и раскрывающейся истины.
Истина постигается как просвет в лесу: все, что себя показывает, в той мере, в какой оно себя показывает, себя одновременно скрывает. Мысль бытийного порядка неотделима от заботы и человеческих переживаний, как неотделима и от ландшафта, этого местопребывания бытия. Ландшафт Хайдеггера – это Шварцвальд, немецкий лес, лес вообще.
Есть ответ других великих философов XX века, данный, может быть, с большей четкостью, в манере «острого галльского смысла»: французы Жиль Делез и Феликс Гваттари, замечая, что вопрос о том, что есть философия, «задают, скрывая беспокойство, ближе к полуночи, когда больше спрашивать уже не о чем», отвечают на этот полуночный вопрос следующим образом: «Философия – это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты».
Разобрав, что такое концепты и почему именно философское мышление производит их, мы убедимся в том, что обе позиции – Хайдеггера, с одной стороны, и Гваттари с Делезом, с другой, – перекликаются друг с другом, оставаясь при этом очень разными.
Делез и Гваттари пишут, что философы изобрели концепты, стали мыслить ими и разговаривать друг с другом о них. Философствование, будучи разговором с другом, мыслит этого друга как нечто внутренне присутствующее в мысли, условие ее возможности. Друг, собеседник из древнегреческого города-полиса, таким образом сам есть элемент философского опыта, фигура, которая соотносится с трансцендентным. Равные и благородные философы своим философствованием «примиряют целостность сущности с соперничеством», чем открывают мысль как таковую. Отцы философии – ее же персонажи. Бездна говорит через их собственные уста. С тех пор творятся «все новые концепты – таков предмет философии».
«У пресократиков в качестве концептов брались природные стихии – они трактовались сами по себе, независимо от всякой референции, и изыскивались лишь верные правила соседства между ними и между их возможными составляющими. Если ответы разных философов при этом разнились, то потому, что эти стихийные концепты составлялись ими по-разному – как внутри себя, так и снаружи».
Огонь Гераклита, апейрон Анаксимандра, священные числа Пифагора, монады Лейбница, сверхчеловек Ницше, ризома Делеза – все это концепты. Концепт – это не понятие. Философия может мимоходом производить понятия, но это не ее цель и не ее смысл.
Концепт – это акт «схватывания» смысла в единстве с длящимся «схватывающим» высказыванием.
Сам термин «концепт» был введен в философию Пьером Абеляром в связи с анализом проблемы универсалий, но идея «схватывания», связанная с представлениями о неопределимости вещи, превосходящей рамки понятия-определения, более старая – уходящая через патристику к тем же древним грекам. Если понятие – это такая форма «схватывания», которая акцентирует формы рассудка, то концепт – нечто более широкое, общее, «производное возвышенного духа», который способен творчески воспроизводить, собирать и пересобирать смыслы и помыслы универсального порядка. В отличие от понятия, которое объективно, неперсонально и разворачивается внутри таких структур языка, которые преследуют своей целью становление определенной мысли, концепт ближе к импульсу, характеру или гештальту, он не ограничен грамматикой речи, имеет дело с ритмами и энергией, памятью и воображением, временем и пространством.
До своего провозглашения «отцами постмодернизма» «продуктом философии» концепт был популярен именно в Средние века. Идея концепта активно использовалась не только Абеляром, но и Гильбертом Порретанским, Фомой Аквинским, Иоанном Дунcом Скотом. Последний определял концепт как мыслимое сущее со свойственным этому сущему внутренним принципом. В XIV веке концепт стал терять популярность, а с торжеством Нового времени, философия которого обращалась к научному способу познания, концепт уступил место понятию. Впрочем, нечто похожее на идею концепта всплыло у Иммануила Канта, когда он обдумывал чистую субъективность, а затем у Фридриха Шеллинга, исследовавшего фигуры творчества. У раннего Хайдеггера место понятий (категорий) заняли экзистенциалы (бытие-к-смерти, бытие-в-мире, заброшенность, ужас и другие) – тоже своего рода концепты.
Ж. Делез и Ф. Гваттари возродили средневековую философскую идею концепта, обрисовав концепт как творческую и речевую сборку «устойчивых сгустков смысла». В их анализе мировой мысли концепты, понимаемые в качестве полей суггестивных знаков, сплошных масс без уровней, вышли за пределы схоластического «собеседования с Богом» (в том числе через друга-философа) и проступили через всю философию, включая Античность и современность.
Понятие, будучи проективным и иерархическим конструктом, который отсылает к устойчивости значения (или цепочки значений), свойственно в большей степени языку науки. Философское мышление же оперирует концептами – связанно-целостными и самосогласованными. В тон хайдеггеровским «извилистым тропам» Делез и Гваттари характеризуют концепты как «окольно-проселочные» маршруты, которые не задаются целью вывести в заранее определенное место, а просто ведут, создают некую характерную интенсивность. Из этого философы вывели:
«Философия, наука и искусство не организуются более как разные уровни одной и той же проекции и даже не различаются как порождения общей матрицы, но полагаются и восстанавливаются непосредственно во взаимной независимости друг от друга, в разделении труда, требующем между ними отношений сочленения».
Если философ призван к «окольно-проселочным» путям и интенсивному, концептуально подсвеченному мышлению-собеседованию, то кто может быть этим философом? Является ли философия делом избранных умов или же она открыта участию масс, а может быть, даже нуждается в народе? Те же Делез и Гваттари обдумывают дилемму об аристократичности/демократичности философии, на свой лад интерпретируя через этот вопрос и фигуру Хайдеггера, с которой они встречаются на полях общей окольно-проселочной концептуальности. Авторы отмечают, что у философов часто встречается «сложная, неоднозначная позиция по отношению к демократии» и «все еще более запуталось после "дела Хайдеггера"», который некоторое время симпатизировал Адольфу Гитлеру и презирал либерально-демократическое устройство.
Вместе с тем стоит помнить, что Хайдеггер был скорее «народником», чем аристократом: и манерой одеваться, и всей своей деятельностью он противостоял высоколобым интеллектуалам, академическому истеблишменту и считал своей задачей реализацию философской миссии, бытийно-исторического посыла – через радикальную перестройку университета и активность всего немецкого народа. Этот народ в его глазах, глазах правого консерватора, был столь же «угнетен» историческими условиями, сколь «угнетены» те массы, взывать к которым предлагают левые мыслители Делез и Гваттари. Независимо от политической ориентации философы уже давно обращаются не только к равным и благородным друзьям, членам философского клуба, но и к массам.
Делез и Гваттари в той же книге «Что такое философия?» признаются, что пишут для безголовых, безъязыких или безграмотных, сами становясь ими, пишут «для индейцев» и «даже для зверей, чтобы и зверь тоже стал чем-то иным».
Постмодернистский концепт ретерриторизации, выхода за пределы имеющейся территории, призывает философа «стать не-философом, чтобы не-философия стала землей и народом философии». Таков способ становления-иным, и сама современная философия после ее деконструкции во второй половине XX века также стремится стать уже даже не философией-иного, а иным-философии.
Поспевает ли за этим удивительным процессом обычный человек, не «профессиональный философ», а просто человек, не чуждый чтению философских текстов? Интеллектуальная гонка здесь ни к чему: если те или иные философские тексты, древние или современные, инспирируют в читателе интенсивное, экзистенциально окрашенное мышление, это уже, во всяком случае, означает, что он собеседует с философией. Напротив, человек, даже «профессиональный философ», выхвативший для себя «парад имен» и понятий, пусть даже умеющий этими понятиями связно и ясно оперировать, но видящий в них лишь понятия, а не захватывающие концепты, то есть человек, не настраивающий свое существо на живую ритмику, на пульсирующее мышление бытия, такой человек едва ли соприкасается с философским началом по существу.