Ледяной Сад упирался спиной в гору, щетинился сотней копий, заслоняясь блестящей броней, и говорил: «Не пройдешь». Когда я взглянул на него, то подумал: «Убежище».
Другие, с которыми я странствовал, похоже, тоже никогда не видели ничего подобного, потому что стояли подле меня на палубе с открытыми ртами.
Наш корабль вплыл в большой бассейн, отовсюду прикрытый каменными пирсами, и там мы бросили якорь и ждали с другими кораблями и ладьями. Куда бы я ни взглянул, видел тяжелые боевые машины, у которых стояли воины и в железных корзинах горел огонь. Что-то подсказывало мне, что они могут в любой момент нас потопить многими способами – но ничего не происходило. Через какое-то время за нами прислали гребную лодку, а в ней мужа высшего ранга в сопровождении нескольких воинов, которые снова осмотрели наш груз и бесцеремонно обыскали весь корабль. Собачья Тень не протестовал: похоже, он и раньше встречался с таким отношением и решил, что лучше сохранять спокойствие.
Прибывшие вели себя несколько иначе, чем те, кого я видел на Побережье Парусов, у всех, к тому же, были наброшенные на одежду белые туники с вышитым узором дерева, а пока они крутились на палубе, то будто и не видели никого из нас. Когда решили, что могут нас впустить, приказали нам свернуть весь такелаж и сесть на весла, после чего один встал на руль, а второй прошел на нос. Наш корабль тяжело двинулся, подталкиваемый веслами, и очень медленно вошел в порт, защищенный еще одними стенами, коренастыми башнями и баллистами, стоящими на каменных площадках. Дорогу нам перекрывала самая толстая цепь, какую я только видел в жизни, со звеньями размером с рослого мужа, но, когда мы подплывали, она ушла под воду. Если бы цепь внезапно натянули, она бы мигом перерезала корабль напополам.
Нас направили в один из внутренних портов, окруженный стенами, где на побережье вставали башни крепости и высокие деревянные «журавли». Их использовали для разгрузки, хотя настолько же хорошо они могли использоваться, чтобы сбросить на борт крупный железный копр или опрокинуть чан с горящим маслом.
Сойдя с кораблей, мы отправились на большую каменную площадь у подножия горы под возносящиеся одно над другим кольца стен с квадратными зубцами. Вся набережная была из черного камня, словно вырезанная из одного куска скалы, и я нигде не замечал щелей или стыков каменных плит. Дальше вставала шеренга небольших строений с острыми крышами, что тянулись вдоль первой стены, по обе стороны массивной надвратной башни, – она вела в квартал, называемый Ластовней, на тылах нескольких портов, но тогда я об этом не знал.
Некоторое время мы провели, сидя на побережье или ходя вдоль него, чтобы глянуть на остальные корабли, вставшие на якорь рядом с нашим. Потом подошли несколько человек в туниках со знаком дерева, надетых на кафтаны. Они принесли с собой небольшой складной столик и такое же кресло с сиденьем из куска кожи.
Один муж уселся за столом, положил перед собой лист бумаги, бутылочку, в которой была разведенная тушь, и тростинку – а потом записал наши имена, спрашивая, прибыли ли мы в Ледяной Сад по доброй воле. Позже каждому из нас дали деревянный амулет с выжженным знаком, похожим на корабль под парусами, на котором другой муж, довольно ловко пользуясь долотом и молоточком, выбил наши имена знаками, какие использовали на Побережье Парусов. В амулете было отверстие, сквозь которое можно продергивать ремень, чтобы носить его на шее или привязывать к поясу. Нам сказали, что с этим знаком мы можем передвигаться по крепости, не будучи постоянными ее обитателями, но мы должны показывать его стражникам, если те потребуют.
Потом еще один муж отмерял Арвину серебро за то, что он привез нас в город, и было это пятьдесят пять марок. Каждый из нас – в том числе и я – получил от Собачьей Тени обещанные марки, и на том мы расстались.
Чиновник и его люди забрали свою переносную конторку, стол, сиденье и корзину с амулетами, а потом приказали нам идти следом. Нас провели в ворота внутрь крепости, за первую стену, и тогда город окружил нас узкими, высокими домами, колоннами, оплетенными каменными листьями и таящимися среди них странными созданиями из камня, сидящими на углах и карнизах. Все казалось острым, колючим и торчащим в небеса. Все, даже окна и двери, украшено было узкими арками, словно бы обросло пучками окаменевших цветов и лианами резных хвощей.
Мы шли с задранными головами, таращась на эти чудеса, и почти не говорили, поскольку во время недолгого путешествия между нами не установилось слишком уж дружеских отношений. Всякий был поглощен собственными делами и неуверенностью в судьбе, которая нас здесь ждала. Впрочем, может, это я был слишком угнетен потерей своих людей и погружен в задумчивость, чтобы радоваться новой компании. Я только заметил, что, в то время как меня интересовало, что же я вижу вокруг, Люди Побережья казались ошеломленными, сбитыми с толку и даже – что нечасто с ними случалось – испуганными и охваченными суеверным страхом.
Мы в тот раз не ушли далеко, поскольку чиновники указали нам на довольно приличный дом, выстреливающий в небо острыми крышами и узкими башенками, что напоминали наконечники копий, и сказали, чтобы мы туда вошли, поскольку город хочет нас приветствовать. Уверили, что нас там не ждет ничего дурного, что это городской храм, а внутри жрецы устроят нам приветственный пир и дадут подарки. Потом пошли по своим делам, а рядом с нами не осталось никаких стражников – ни рядом, ни поодаль, кроме двух, опершихся на копья, что стояли на надвратной башне, равнодушно поглядывая из-под шлемов, похожих на капюшоны с широкими полями. Получалось, что мы вовсе не были обязаны туда входить, но никто не колебался, ибо чиновники сказали о пире. Моряки немного подобны детям, и думаю, что они обрадовались бы даже камню, пущенному из катапульты, скажи им кто, что это подарок для них и что его можно взять даром.
Храм изнутри казался еще более вытянутым вверх, чем снаружи; его освещал разноцветный блеск, врывающийся в узкие, высокие окна в виде наконечников копий, где между оплеткой из нескольких кругов было вставлено разноцветное стекло. Напротив входа, в самом высоком месте, вставало огромное сверкающее дерево, все из серебра, а посредине ствола я заметил подобие спокойного лица, не то женского, не то мужского, и похожие на две ветви руки, протянутые в нашу сторону, словно бы они хотели прижать к груди всякого. Перед стволом в большой каменной чаше пылал жертвенный огонь.
Тут ничто не напоминало подземелий Красной Башни, и все же я чувствовал, как колотится мое сердце. После того, что я прошел, я научился уже бояться любых жрецов из каменных храмов и привык, что моим амитрайским божествам я молюсь лишь в своем сердце, а к Создателю предпочитаю обращаться среди гор и лесов, которые он сам разместил на природе, а не под крышей.
Но в этом месте я нигде не видел жертвенного стола или чего другого, чем можно было бы убить человека. Не было клинков, алтаря или каналов, отводящих жертвенную кровь к стопам божества. И я не чувствовал даже слабого, приглушенного запаха смерти.
Откуда-то доносился сладкий звук флейт, что красиво разливался под стрельчатым сводом, но я помнил такие же красивые песни в подземелье Красной Башни, где пели о полноте и о том, чтобы отдаться под опеку надаку, – а через минуту начиналась резня.
Вместе с другими я стоял в широком переходе между каменными резными лавками, опершись о посох шпиона, в котором я чуть ослабил кольцо, блокирующее скрытый меч, и ждал, что случится дальше.
Вскоре к нам вышли двое жрецов в свободных плащах с очень глубокими капюшонами, так что мы сразу и не поняли, что это мужчина и женщина: лишь когда они сбросили капюшоны, мы увидели их лица и странные головные уборы, подобные высоким колпакам из серебра, изображавшие стрельчатые башни города. У обоих на груди была цепь с круглым символом дерева. Вокруг мы слышали музыку и хор множества голосов, жрецы же подняли в нашу сторону руки. Моряки замерли неподвижно, на их лицах была неуверенность, поскольку нигде они не видели жареного мяса или кувшинов с пивом, а никто и на миг не позабыл об обещанном пире.
Я же видывал в своей жизни больше жрецов, храмов и церемоний, чем все они вместе взятые, и знал, что обитатели храмов весьма охотно принимают жертвы жирной птицей, волами и кувшинами пива, которые потом потребляют во славу божеств, но сами редко угощают кого-либо чем-то более питательным, чем запах благовоний, блеск огня и золота, да высокопарными словами, а потому я не надеялся ни на что более существенное, чем миска жидкого супа да корабельный сухарь, которыми я успел подкрепиться с утра.
Пение стихло, осталась лишь музыка флейт, легкая, будто свист ветра в тростнике, а жрецы зажгли от огня две лучины, размещенные на серебряных рукоятях, и подожгли что-то в мисках, что стояли на треногах под стенами. Я почувствовал легких запах хархаша. Не слишком навязчивый, к тому же храм был просторен и высок, а потому я не опасался, что мы окажемся одурманены дымом и станем блуждать среди видений. И все же отравы в дыму было достаточно, чтобы все впали в легкую, глуповатую веселость и сделались несколько безвольны, а это уже меня обеспокоило.
– Приветствую вас, странники! – сказала женщина. – Город, называемый Ледяным Садом, протягивает к вам руки. Если у вас некогда был дом, который вы потеряли, то отыщете его здесь. Если тяготит вас бродяжничество, то здесь вы достигли конца пути. Это город, что не отвергает никого и у которого вдоволь покоев для заблудших сынов. Тут вам можно не опасаться врагов, поскольку город окружит вас нерушимыми стенами. Тут, как у матери, вы всегда найдете крышу, сухой угол и еду.
Потом заговорил мужчина, а затем – снова женщина. Речь их была отрепетирована, слова – красивы, а голоса – звучны и выразительны, какими и должны быть голоса жрецов. Слушать их – все равно что укутаться в теплый плед перед огнем и дремать. Говорили они одно и то же: что город – наилучшее место на земле и что обычным людям живется тут лучше, чем сильным и богатым где бы то ни было. Что каждый отыщет тут занятие, которое ему отвечает наилучшим образом, но что не придется ему трудиться, не покладая рук и напрягая спину, и что всегда тут едят досыта, ну и всякое такое.