Потому что я смотрел издали и знал, куда смотреть.
Правила были такие же, как в игре в три кубка.
Я видел, как мальца поймали, а он вился в хватке стражника и пинался; я видел разозленного богача, что дергал на мальце кафтан, – и знал, что они ничего не найдут.
Я видел тех двоих, как они пробираются поспешно, но отнюдь не бегом на край рынка, и вошел следом за ними в переулок. В первый миг они не обратили на меня внимания и обернулись, лишь когда я оказался за шаг до них.
Я лишь успел сказать: «Отдавай…», когда старший что-то прошипел своему помощнику, а тот не раздумывая прыгнул на меня с высоты трех ступеней, которыми улица поднималась вверх, а сам нырнул в боковой, еще более узкий проулок.
Тянулось все не дольше трех ударов сердца.
Я ушел с пути среднего, так что он лишь хватанул руками воздух. Я подрубил ему ноги, зная, что он тяжело упадет на брусчатку, а сам размахнулся и метнул корнеплод стоимостью в четверть пенинга прямо в затылок убегающему. Тот получил с трех шагов, и корнеплод крепко приложил его в голову. Он споткнулся и упал под стену.
Я добрался до него, когда он уже поднимался, тряся головой, и пинком в живот снова послал его на камни. Хотя и младше меня на несколько лет, он был моего роста. Я тотчас развернулся боком ко второму, поскольку полагал, что он стоит уже на ногах, – и не ошибся. Я ушел от укола узкого, словно лист камыша, стилета, скрутив туловище, сбил пареньку запястье вниз, одновременно подставив колено под локоть, а потом воткнул ему в ухо уже свой локоть и сверху пнул его в голову, послав на камень. А потом снова развернулся, отвесив еще один пинок встающему воришке.
Тот не стал вытягивать нож, но на пальцах его были насажены соединенные в ряд четыре железных кольца. Когда бы приложил меня чем-то таким, сломал бы мне кости, а потому я изо всех сил наступил ему на руку.
– Очень прошу отдать мне кошель, – сказал я, чуть ослабив давление, а он перестал верещать. Потянулся второй рукой, охая и постанывая.
Я прекрасно знал, что это фокус и что у него за пазухой еще немало неожиданностей, а потому не намеревался наклоняться к нему.
– Кинь на землю, – посоветовал я, а потом поднял тяжелый замшевый мешочек, внимательно следя за руками воришки, но тот лишь баюкал окровавленную ладонь. Когда-то мне было бы его жаль, я бы подумал, что он беден и что ему некуда отправиться, но с тех пор миновало немало времени, и я уже знал, что подобные ему обычно просто предпочитают красть, чем делать что-либо иное, и что он убил бы меня не раздумывая, потому что он в том возрасте, когда сперва что-то делают, а только потом думают, да и то совсем необязательно.
– Сними кольца, и тогда я не выдам тебя страже, – процедил я.
Забрал их, спрятал в мешок и ушел. Нож второго не стоил ничего, это был просто расклепанный плотницкий гвоздь, пусть и заточенный, словно бритва брадобрея, а потому я просто сломал клинок, всунув между каменной дверью и косяком.
От базара меня отделяли несколько десятков шагов, и я преодолел их почти бегом, потому что боялся за собственную корзину путника, но оказалось, что та стоит, где и была, и я направился в сторону толпы, где богач скандалил со стражниками. Младшего воришки уже и след простыл, поскольку при нем ничего не нашли. Когда он обрезал кошель, перебросил его в другую ладонь, прикрытую полой кафтана и сразу же швырнул его в сторону, где мешочек подхватил пробегавший мимо другой парнишка. Я не заметил, кто именно его схватил, но знал, что в безопасном закоулке он уже окажется за пазухой старшего.
Я склонился, держа мешок на вытянутой ладони, чтобы не было сомнения, будто я намереваюсь его присвоить.
– Кажется, это принадлежит тебе, – сказал я. – Они пробегали мимо. Мне удалось вырвать мешочек, но они сбежали.
Обворованный прекратил спорить со стражниками и ошеломленно глянул на меня.
– Ты отобрал у вора кошель, а теперь отдаешь? – уверился он таким тоном, словно недослышал и не разглядел.
– Я знаю, каково оно – остаться обворованным, – пояснил я. – Я и сам странник, обладаю немногим, но чужого мне не нужно.
– Тебе надлежит воздать за сделанное, – заметил один из стражников. – Саду нужны честные и благородные люди.
Богач кивнул.
– Такие поступки следует вознаграждать, – согласился он. – Я мог нынче понести серьезную потерю, странник.
– Мне не нужны деньги, – сказал я ему. – Но я попрошу у тебя взамен нечто настолько же ценное. Несколько советов, как мне жить в таком месте.
– Ты не хочешь моих денег? – повторил он неуверенно, словно не понимая, радует это его или оскорбляет – или же нужно в этом видеть какую-то хитрость.
– В моем положении совет дороже серебра, – вздохнул я. – А поскольку ты мне кое-что должен и выглядишь именитым мужем, ценящим свою честь, я знаю, что ты дашь мне наилучший из возможных советов.
– Хорошо, – ответил он. – Пойдем в корчму, где я поставлю тебе кувшин морского меда и отвечу на твои вопросы.
Он повел меня улочками между стенами и тесно сбитыми каменными домами со стрельчатыми крышами, пока мы, преодолев довольно крутую лестницу, не взошли на более высокий уровень крепости к еще одному ряду домов, украшенных колоннами, ступенями и балконами. Улица, что тянулась вдоль фронтонов домов, была узкой и подступала вплотную к зубчатому краю стены, за которой были видны крыши нижних домов, базар и рыбачий порт, пирсы и мачты колышущихся кораблей, а еще дальше – море.
В Ледяном Саду я не видел неухоженных и бедных домов, ничего сколоченного на скорую руку, что делают бедняки. Все дома здесь построены были из камня, однако я не видел ни стыков, ни кирпичей, во всех окнах было настоящее стекло, стоящее безумных денег, а порой даже цветное. Все дома гордо выставляли украшения из камня, колонны и балюстрады. На что бы я ни взглянул, все казалось мне совершенно новым и неиспользованным. Так было и у самого порта, так было и здесь, но чувствовалось, что тут, на верхнем уровне, вознесшись над запахами рыбы, мяса и гниющих овощей, которые расточал любой базар, над площадью, где морской бриз разгонял дым из угольных печек, на которых пекли грошовые закуски и где из своего окна можно было глядеть прямиком на море, обитают довольно богатые жители крепости.
У корчмы была собственная вывеска у входа, на цепях, с названием, выжженным на доске угловатыми знаками Мореходов. Под стенами стояли дубовые столы, а один был выставлен на самый бастион под стенами крепости. День был теплым, потому сидели мы именно там, глядя на море и порт у наших ног. Корчмарь, с тряпкой, заткнутой за пояс, принес нам большой глиняный кувшин и оловянные, мастерски сделанные кубки. Сам кувшин был раскрашен, благородной формы, носик сделан в виде клюва цапли и заткнут серебряной пробкой, а мой собеседник сразу же заплатил за него серебряным пенингом.
– Откуда ты? – спросил, глядя, как я набиваю трубку. – На тебе вещи, что похожи на те, которые носят в Амистранде, но твои черты и волосы другие. Также ты берешься за пиво без страха, как человек рассудительный. На тебе к тому же обычный пояс и другие вещи, как на простых людях. А еще ты смугл и неважнецкой фигуры, как бывает с южанами. А вот на доске пришельца у тебя выбито наше имя: Фьялар. Еще ты носишь знак свободы какого-то из кланов Людей Медведей. Одежда твоя бедна и поношена, однако по тебе можно предполагать, что происходишь ты из знатного рода. Выглядишь молодым, но глаза твои стары, словно ты повидал в этой жизни немало.
– Я с юга. Происхожу из племени, что давно было покорено амитраями, и уже долго странствую. Я сбежал из моей страны, когда туда вернулась старая вера, потому что не хотел жить под Красными Башнями. Меня зовут Филар, но чиновник в порту не слишком-то понимал, как записать, потому справился, как сумел. Но кажется мне, что это я должен был спрашивать, если уж я отдал тебе кошель, а не ты мне.
Он рассмеялся.
– Если уж ты не любишь, чтобы о тебе слишком много знали, можешь использовать то имя, которое дали тебе в порту. Всякий из наших по нему будет полагать, что отца твоего звали Фьяларди и что твой первый сын будет Фьялунд. Если будет у тебя дочь, то назовешь ее Фьялла. Меня звать Снидульф Пылающий Конь, из чего легко понять, что моего отца звали Снидар.
Я печально улыбнулся и высек огонь, раздул жар и зажег от него сухую щепку.
– Я некогда знавал одну Фиаллу. Она давно мертва и наверняка не происходит из этих мест. Но если когда-нибудь будет у меня дочь, дам ей такое имя. Я едва поставил ногу в этом городе, Снидульф. Не знаю, куда пойти и как найти тут какое-нибудь занятие. Я видел немало стран и городов, но в каждом царят свои обычаи. Я ищу дешевого постоя и простой работы, но не хотел бы расспрашивать о том у первого встречного.
– Это не простой город, – кивнул мужчина. – Возник на урочище, его наполняет сила песни богов. Многие такого боятся – об этом месте ходят разные слухи. Мы, кто здесь живет, не боимся ни города, ни Песенника, который им владеет и зовется мастером Фьольсфинном. Потому что мы все были в Ледяном Саду и получили его защиту. Можем ходить, куда пожелаем, и, хотя здесь чувствуется сила урочища, нам ничего не угрожает. Мы – часть города, и он защитит нас не только от собственных призраков, но и от войны богов и холодного тумана. Сквозь Ледяные Врата может пройти каждый, кто пожелает и кто сумеет преодолеть страх перед урочищем, а потому лучший ответ на твой вопрос и лучший совет таков: найди городской храм и скажи, чтобы тебя проводили в Сад на пир. Снимешь деревянный амулет с именем и знаком странника и получишь серебряный со знаком древа. Город даст тебе дом, за который ты не станешь платить, и поможет найти достойное занятие. Городу нужны люди для работ, чтобы все крутилось, как ему должно.
– Я был в городском храме, – ответил я. – Мне рассказали о пире и вратах в Сад, но я не могу ими пройти. Жрецы говорят, что тот, кто так поступит, забудет, откуда он явился, и сердце его всегда останется в Саду. У меня же есть дом, есть близкие мне люди. Когда-нибудь я хочу вернуться на свою родину и не могу позабыть о тех, кого я оставил позади. В этот город я попал случайно, и не в моих намерениях оставаться здесь навсегда.