Я выхватил нож, одним движением разрезал пояс, подбросил палку вверх, стряхивая куртку с одного плеча, перебросил нож в левую руку, освобождая второй рукав, и метнул кафтан прямо в лицо моему врагу. Подпрыгнул высоко, перехватывая правой рукой падающую палку. Их главарь как раз отскакивал, заслоняя лицо от моей дымящейся куртки, его колючий дружок изгибал тело, уклоняясь, чтобы пропустить меня сбоку. Он выбросил вперед руку с узким стилетом, когда я ударил его палкой, ломая запястье, и сразу же вскинул оружие вверх, попав оковкой поперек лица, а после резко развернулся, нанеся короткий укол левой рукой. Широкий клинок следопыта с коротким звуком разрезаемой плоти погрузился в тело.
Я схлестнулся с главарем – он влип в меня всем телом, судорожно хватаясь за мой рукав и полу намокшей рубахи. Я почувствовал смрад его грязи и пота, а через миг еще и вонь клоаки. Он взглянул на меня с отчаянием, словно желая что-то сказать, а потом выплюнул на свой подбородок поток почти черной крови, которую смывал дождь. Я освободил руку и отступил на шаг, выдергивая клинок с отвратительным чмоканьем выпадающих кишок. Он свалился в потоки воды на ступени, – дождь лился, словно ручей, – а он бил в конвульсиях ногами. Почти не думая и мало что чувствуя, я склонился над ним, приложил кончик ножа к затылку и ударил по рукояти ладонью. Парень напрягся, его конечности забились, а потом он обмяк.
«Он страдал, – услышал я в голове голос Бруса. – Так было нужно».
Потом я стоял с ножом в одной руке и палкой в другой, с головы до пят омываемый потоками ледяной воды, и прислушивался, но в переулке стало тихо. Никакого топота.
Никакого хихиканья.
«Не думаю, что тебя убьют, если пойдет дождь».
Я нашел свою куртку, которая все еще дымилась, пахла серой и селитрой, потом подобрал перерезанный пояс, опорожнил карманы со всякой мелочью и затолкал ее за пазуху рубахи. Когда брел вдоль стены под потоками дождя, выбросил куртку в канал, который превратился уже в кипящий ручей, – тот унес одежду в сторону моря.
Некоторое время спустя я уже сидел в «Волчьей Лежке», среди гладкого, словно стекло, светлого и зеленоватого камня бани. В свете ламп в воздухе вставал пар, а я сидел в горячей воде и никак не мог перестать трястись.
По крайней мере, тогда я уже знал, что иду путями моего предназначения. Меня не убили, поскольку пошел дождь. Банда подростков с рыбного базара не станет уже меня беспокоить. Вот только над ними находились еще люди. Существа, искалеченные именами богов. Отверженные Древом. Те, с которыми я уже не справлюсь и которые однажды меня найдут. Тогда мне придется поверить словам предсказания и положиться на колыбельную Нашей Скорбной Госпожи. Я не знал, что у нее с ними общего, если те не происходили из ее долины, но ничего другого мне не оставалось. Я был Носителем Судьбы и должен был идти вслед за ней.
Пока же я сидел в каменной ванной, полной горячей воды, и трясся.
Глава 6Капля багрянца
Одиннадцатым
друзей оберечь
в битве берусь я,
в щит я пою, —
побеждают они,
в боях невредимы,
из битв невредимы
прибудут с победой.
Двенадцатым я,
увидев на древе
в петле повисшего,
так руны вырежу,
так их окрашу,
что он оживет
и беседовать будет.
Ночь была по-настоящему скверной. Далеко за стенами море ярилось и рвало плавающие в воде плиты битого льда, а потом выплескивало фонтаны белой пены на пирсы и волноломы аванпорта. Тут, на краю Каверн, под самым склоном горы, было чуть потише, но ветер сек мокрыми клочьями снега и мелкими каплями воды, и они кололи кожу, словно песчинки. Ветер казался теплее того, что случается зимой, но тепло это было относительным. Если воспринимать его в сравнении с температурой замерзания воды и другими подобными отвлеченностями. В реальности он нес влажность, пробирался под одежду, пропитывал сукно и войлок ледяной водой и мочил кожу, а потому на таком ветру замерзаешь сильнее, чем на морозе. Такой притворно теплый ветер может заморозить человека за пару часов, довести до гипотермии, поскольку не позволяет согреться.
Недавно на Сплетенных Башнях ударили три колокола, и теперь улицы казались мертвыми. Самые стойкие завсегдатаи таверн и корчем оставили оловянные кубки, задули свечи и масляные лампы. Обгрызенные кости, остатки мяса и овощей кинули с деревянных подносов в котлы на завтрашнюю юшку, каменные полы подмели, очаги затушили.
Выгнали всех, кто пытался примоститься поспать на лавке, столе или полу. Последние гости поволоклись, пряча лица и руки от мокрого снега, в свои дома, если добирались до них, – или до залов и комнаток десятка постоялых дворов и ночлежек, которых было полно в Кавернах. Это район бродяг. Тут все были проездом. Некоторые решали остаться в Саду, но тогда они становились вхожи под надвратную башню, в лучшие районы крепости. Пока же им хватало и того, что они нашли свои постели, свои узелки под ними, свои табуреты и столы, свой кусок крыши над головой, охраняющий от предвесенней вьюги, – и улицы становились пусты.
Остались только мокрые каменные плиты и снег, рассекающий свет фонарей. На пустой и тихой вот уже несколько часов Подстенной улице пламя двух еще рабочих фонарей внезапно уменьшилось, а потом угасло. Улица погрузилась во тьму.
На внутренних стенах стражников почти не было, но даже когда некто решил бы среди ночи шастать в ледяной вьюге по Кавернам и зайти в переулок Подстенной, что заканчивался слепой торцевой стеной, притулившейся к склону и тянущейся куда-то выше к следующему кварталу, то и ему вряд ли захотелось бы глядеть вверх, чтобы высматривать во тьме нескольких мужчин, идущих между зубцами.
А даже если бы и взглянул – не увидел бы в них ничего особенного. Носили они лоснящиеся от дождя шляпы с опущенными полями, мокрые белые туники с черным символом дерева, наброшенные на кольчуги и стеганые поддевки, вооружены были короткими, массивными абордажными мечами Людей Побережья и протазанами на солидных древках. Просто стражники. Видели таких время от времени на улицах и подле порта, а в Верхнем Замке они стояли подле корзин, наполненных горящим углем, глядя на море.
Этих было семеро, и шли они за зубцами стены без факелов, без какого-либо света. Дошли до скальной стены, где зубцы поворачивали и траверсом взбирались на гору, а потом стражники исчезли, словно провалились под землю. На самом деле они просто сошли на парапет стены ниже, спрятавшись за зубцами. В полной тишине осторожно отложили протазаны, сняли шлемы и отстегнули мечи, все осторожными, заученными движениями, чтобы не стукнуть железом, а потом сняли туники и поддевки, открывая черные свободные кафтаны и штаны. Потом один из них легко, словно кот, прыгнул на верхушку зубца, и сбросил со стены конец веревки так, чтобы тот упал в самом углу на брусчатку Подстенной. Быстрым движением перехватил ее, потом наклонился, словно собираясь свалиться со стены лицом вперед, и пошел вниз, ступая по вертикальной каменной стене и пропуская веревку между руками. В темноте, что собиралась под склоном, его совершенно не было видно. Просто пятно темноты под секущим дождем. В двух метрах над землей он оттолкнулся от стены и съехал на улицу, сразу низко присев на согнутых ногах. Мужчина носил черную капузу, открывавшую только глаза и переносицу.
Через миг на верхушке стены появился еще один, потом следующий, пока пятеро не съехали бесшумно вниз, погрузившись в тень.
Оставшиеся двое собрали шлемы, оружие и обмундирование стражников, впихнули все это в большой кожаный мешок и спустили его на противоположную сторону стены, прямо на груженный соломой воз. Возница в обычной, не бросающейся в глаза одежке и кожаной шляпе с широкими полями поймал мешок, втиснул его в стоящую на повозке бочку, накрыл ее и щелкнул вожжами, а потом неспешно отъехал, идя рядом с повозкой, куда-то в сторону привратной башни. Двое мужчин на стене отвязали веревку, собрали ее и исчезли в темноте.
Мужчина, сошедший по стене первым, вжался в круглую нишу в углу, окруженную зубчатой спиралью деформированных ступеней, что выглядели как отпечаток бурильного наконечника. Толкнул провернутый по вертикальной оси порог, придержал крыло двери, а потом скользнул внутрь. Остальные стояли под стеной неподвижно, низко притаившись, а один целился в пустую улицу коротким арбалетом. Из темноты за дверью раздался тихий свист, и одетые в черное мужи один за другим всосались в дыру, как пятна чернил, плывущие по каналу. Последним вошел стрелок с арбалетом. Он вползал задом, все время наблюдая за Подстенной, а затем каменные двери затворились, и в закоулке снова воцарились тьма, ветер и дождь, смешанный с мокрым снегом.
Внутри их встретила полная темнота. Было так темно, что не имело значения, открыты или закрыты у них глаза. Разве что не доходили сюда дождь и ледяная метель. Они сидели, сгрудившись во мраке, стараясь дышать негромко и не шелестеть одеждой. Слышно было, лишь как где-то внизу течет вода. Канализация, водосток или часть сложной системы механизмов крепости, подводящих воду к бесчисленным водным колесам, которые запускают машины, отворяющие ворота, лифты, подъемники и портовых «журавлей».
Через некоторое время раздался тихий шелест, а потом что-то с цокотом покатилось вдоль каменного коридора, а после засветилось бледным, зеленоватым светом. Сперва это был лишь легкий отблеск, вроде светлячка, пятнышко, освещающее кусочек пола, но вот он засветился сильнее, сияние коснулось стен. Туманный, фосфорический свет исходил из стеклянного шара размером с яйцо, но в сравнении с тьмой минуту назад он казался ослепительным.
Коридор был шириной в метр и тянулся внутри стен, сохраняя сюрреалистическую, пьяную перспективу, от самого вида которой начинало тошнить. Стены наклонялись из стороны в сторону, дугообразный свод обретал неровные формы, пол тоже казался скрученным и волнистым, а все вместе это напоминало застывшее головокружение.