В другую ночь мы напали на двух стражников. Н’Деле свалил первого, сбив с него шлем и нанеся молниеносный удар локтем в голову, мне же удалось справиться со своим лишь благодаря внезапному пинку в пах, но стражник был гибким, словно змея, сумел развернуться и, несмотря на боль, которая согнула его напополам, отмахнулся от меня палкой. Я парировал удар своим посохом и оглушил его, но притом он успел разбить мне голову. На следующий день кровавая припухлость размером с большой палец на моей голове добавила мне убедительности перед жрецами. Еще мы забрали у стражников оружие, кольчуги и шлемы, а также туники со знаком Древа, оставив их полуголыми, без сознания в переулке, а добычу отнесли жрецу в маске.
Кроме того, мы били поклоны перед статуей Матери, произносили строфы из Кодекса Земли и ждали, когда наступит Призыв. Но ничего такого не случалось.
К тому времени мы уже оставили ночные вылазки, бег по крышам и поиски следов в тавернах. Сколько бы раз мы ни покидали корчму, где обитали, поблизости всегда был кто-то из измененных, крутился малолетний воришка, а иногда мы натыкались на внимательный взгляд из-под капюшона сидящих под стенами домов – бесцельно, на расстоянии броска камня от постоялого двора.
Также я начал примечать заговорщицкие взгляды и знаки у случайно встреченных людей. Следы черной краски на двух пальцах правой руки или втертой в морщины лба, амулет со знаком Подземного Лона или двух лун, легкий жест, которым кто-то словно бы случайно прикасался ко лбу и губам. Торговка на базаре, прохожий, разносчик дров. Не было их много – не так, что в городе сделалось тесно от последователей Подземной, но нечто такое я встречал чуть ли не каждый день.
Но хуже всего было то, что мы, хотя и сумели проникнуть в ряды верных, не могли узнать чего-либо существенного. Жрец лишь отдавал приказания, а нахардал оделял поучениями и оставался в стороне. Однажды я попытался спросить, как долго нам ждать падения города и возвращения истинных богов, но лишь услышал, что «время наступит, когда наступит», и что «исполняется мера мерзости», второй же произнес гневную речь о терпении и о моем месте среди верных, которым должно оставаться как муравьям, что вместе тащат травинку, не задают вопросов и ждут приказаний. После такого я перестал расспрашивать и покорно бил лбом в пол, а ночами рисовал на стенах проклятия знаками чужих алфавитов, прикидывая, что делать, когда однажды прикажут нам кого-либо убить.
Ответ Ульфа Нитй’сефни был короток и весом: «Тогда сразу отошли нетопыря, кого и когда». Мне слегка полегчало, но не слишком, поскольку я не понимал, будет ли возможность как-то нам помочь.
Пока же выглядело так, что ждали и мы, и заговорщики. Лед у Побережья Парусов и на реках наверняка начинал трескаться. Плиты его в заливе и в порту то и дело выстреливали с грохотом, крушились на мелкие осколки, покрывая море шубой колышущихся белых обломков. Если весной должен был прийти вражеский флот, им пришлось бы дожидаться, пока не наступит пора мореходства, потом собрать корабли и спустить на воду, а затем еще и найти дорогу к Ледяному Саду. Если люди жреца ждали именно этого – впереди было несколько месяцев скуки.
А еще я не нашел мужа, называемого Багрянцем, даже и следа его, хоть и не знал, кто скрывается под серебряной маской жреца и сколько таких же бродит еще по подземельям Ластовни или Каверн.
Однажды вечером, когда мы закончили обряд поклонов статуе Азине, жрец снова начал выпытывать верных об успехах в битве с городом. Когда пришел мой черед, он даже не дал мне открыть рта, но ткнул своим когтем:
– Останешься, когда все уйдут. Хочу с тобой поговорить.
Я почувствовал ледяную дрожь на затылке и по спине, но только лишь поклонился.
– Хафрам акидил, – ответил покорно, коснувшись рукой губ и лба.
Раздался гонг. Верные вышли в молчании, пятясь, как приказывал обычай. Я остался в одиночестве, коленопреклоненный в подземелье, перед статуей, освещенной светильниками, в тяжелом запахе благовоний. Жрец, обернутый красным плащом, неподвижно сидел на подушке рядом с нишей, в которой стояла Азина, и всматривался в меня черными дырами своей продолговатой, блестящей маски. Собственно, казалось, что, кроме маски и плаща, у него ничего и нет.
Через минуту молчания края его одежд раздвинулись, показалась белая ладонь, ухватившаяся за ручку маленького колокольчика, тряхнула им.
Один из Отверженных поставил перед жрецом круглый поднос с кувшином и двумя чарами, а потом молча вышел.
– Сказано, чтобы беседующие не сидели слишком далеко, – произнес жрец.
Я встал и осторожно подошел ближе.
– Налей отвара, – приказал он.
Поднос был медным и покрыт рисунками всадников и лошадей. Кувшин тоже был красивым, с кончиком в виде клюва цапли. Все это могло стоять в войлочной палатке амитрайского всадника посреди бескрайних степей, очень далеко отсюда – сложно было поверить, что все оно сюда попало.
– Выпей.
Я покачал головой.
– Боюсь губительных напитков, дарующих неестественную радость.
– Ты пес войны, – пролаял он. – Можешь получать освобождение от святых ограничений. Я позволяю тебе.
Я взял чару и отпил глоток. Неохотно и колеблясь.
– Сколько людей ты убил?
Я беспомощно огляделся.
– Я был лучником на галере. На твой вопрос не ответишь, если бьешь из лука в толпу, а порой и в дыму с огнем, ситар.
– «Ситар» мы говорим обычным верным, не жрецу.
– Прости, харган. Я не знаю точно. Знаю лишь о девяти убитых лицом к лицу. Мой лук достал еще с десяток, может, с два. Я служил едва второй год, когда попал на корабль мореходов.
– Ты должен был умереть, – заметил он сухо. – Как рыба, что выпала из косяка.
– Я был раненым и без сознания, харган. А потом я решил вернуться в косяк.
– Хочу, чтобы ты убил для меня, Арджук.
Я поднял взгляд, но не сказал ничего, лишь чувствуя, как колотится у меня сердце, – казалось, от его стука эхо разносится по всей комнате. Два пятнышка мрака посреди зеркала маски упорно всматривались в меня.
– Кого? – спросил я наконец.
– Командира городской стражи в Ластовне, которому нравится преследовать верных и который непрестанно выслеживает нас, отложив прочие дела. Более того, он поносит Кодекс Земли и Мать. Принесешь мне его голову. Завтра.
– Харган, я лучник с галеры, я не знаю искусства скрытного убийства. Мой приятель к тому же болен, и я не могу на него рассчитывать. Мне нужно больше времени, чтобы к этому приготовиться.
– Сколько?
– Три-четыре дня, все зависит от того, когда представится удобный случай. Я никогда не делал чего-то подобного.
– У тебя три дня, не больше. Он зовется Агнар Морской Ветер, живет на улице Углежогов, в районе Верхнего Кольца, в доме, называемом Драконий Глаз. Не прячь тело, пусть они его найдут. Просто убей его, лучше всего – в его доме.
– Да, харган.
– И помни. Принесешь мне его голову.
Нетопырь от Ульфа был в тот же вечер. «Приди туда завтра ночью и забери голову». Нитй’сефни меня удивил и испугал, хотя я уже и привык ничему не удивляться.
На следующий день я проснулся с желудком, полным страха, разбитый и больной. К полудню мы с Н’Деле вышли, чтобы, как обычно, посидеть за столом перед гостиницей. Каждый день я выводил его и сажал там, словно он был стариком, которого следует проводить подышать.
Сидели мы так, Н’Деле попивал свои отвары, а я – проклятущую воду с уксусом против болезней, которая раздражала мой желудок. Просидели мы недолго, и вот к нам подошел некий муж и оперся о наш стол.
– Странный нынче ветер, – заявил он. – Словно дует из пустыни. Как если бы ветер должен принести огонь истины.
Я поднял взгляд и увидел худого, невысокого мужа с неприметным личиком, похожим на крысиную морду, с выпирающими вперед зубами.
– Пойдем со мной, – сказал он мне. – Кое-что увидишь.
Он развернулся и отошел, а я оставил Н’Деле перед гостиницей и отправился следом за крысоватым. Мы шли улицами и переулками, крутыми лестницами вверх, потом вниз, в ворота и мимо домов из высших районов замка, которые я почти не знал. Он остановился подле узкого дома, втиснутого между прочими, с узким же входом, над аркой которого разлегся каменный дракон, вытянув перед собой морду с вытаращенными глазами.
Мой проводник словно нехотя хлопнул рядом с воротами и пошел дальше. Я понял, что вижу дом, который называется Драконий Глаз.
Потом мы снова шли по каменному городу, пока не вернулись в Ластовню, где на минутку уселись подле рыбного базарчика, как два хороших приятеля. Таких, которые вот только успели о чем-то поспорить и не хотят пока что разговаривать, но знают друг друга настолько хорошо, что их не сковывает просто так сидеть рядом друг с другом.
Мы сидели, мимо шли люди, светило солнце, кипела рыбная торговля, а мы молчали.
Несколько раз мимо нас прошел отряд стражников, но мой проводник таращился в никуда и не мог сказать ни слова.
Прошло какое-то время, миновал полдень, и на башнях ударил колокол, означавший час гуся. Стражники, бродившие улицами и базаром, сошлись в одно место и сбились в группку, а потом направились к другому отряду, что как раз вышел из ворот.
– Первый, идет впереди, – сказал мой крысовидный приятель, неподвижно глядя перед собой, не глядя ни на меня, ни на идущих стражников. – Не носит копья, в отороченном плаще, со знаком на шлеме и наплечнике.
Муж, который предводительствовал стражникам, имел горделивое выражение лица, была у него коротко постриженная черная борода и морщинистое лицо. Черный его плащ с белым знаком древа имел нашитую по краю полосу из желтой материи, а на шлеме спереди был золоченый круг с символом древа, на левом же плече – блестящий наплечник, похожий на треугольный щит, с тем же самым знаком.
Взглянул на меня, проходя мимо, и наши глаза встретились.
Я не знал его, был ему, скорее, приятелем-союзником, не врагом, но все же нынче ночью должен был отобрать у него жизнь. Не в битве, обороняя себя или друзей, но как убийца на побегушках у жреца Праматери.